Владимир Романовский - Шустрый Страница 24

Ивушка и Полянка повернулись к ней – так увлечены были спором, что не заметили, как она вошла.

– Да, действительно, – сказала Ивушка. – Жрать хочется – сил нет!

Она встала. Полянка тоже встала, улыбаясь добродушно.

– А ты только чаю выпьешь, – велела ей Ивушка. – Ты скоро в дверь не влезешь!

– Поднатужусь да влезу, – парировала Полянка, усмехаясь.

С Барыней и Ивушка и Полянка были теперь почти на равных.

32. Подумай

Вечером дом наполнился гостями. Ивушка, убедившись, что все идет гладко, ушла на свидание с любовником, а Полянка засела у себя в комнате с книжкой, которую пыталась читать – про девушку по имени Памела. Наречие Шустрого было ей знакомо лишь по верхам, хотя практики в доме было много, и она часто затруднялась, не понимала, что читает – а именно на это наречие и был переведен знаменитый роман. Затрудняясь, Полянка начинала клевать носом.

Она встрепенулась и выронила книгу, когда услышала хлопанье двери – в комнату вошла Барыня.

– Что угодно? – спросила Полянка – без подобострастия, дружелюбно.

– Поговорить надо, – сказала Барыня, усаживаясь напротив. – Ты помнишь своих детей?

– Детей, каких детей, – начала была Полянка, и запнулась.

– Тех самых. Мальчика и девочку.

– Помню, – сказала Полянка мрачно. – Зачем вы меня тревожите? Нам с вами не следует говорить на эту тему. Что было, то было.

– Я очень пред тобою виновата, – заявила Барыня. – Очень.

Полянка промолчала.

– Не знаю, простишь ли ты меня. Дело в том, что дети твои нынче в городе.

Полянка открыла широко глаза.

– Как? Где?

– Остановились в гостинице. Я хочу, чтобы ты подумала.

– Подумала?

– Возможно, твой сын захочет тебя забрать с собою. Он человек состоятельный, во многих кругах известный.

– Мой сын?

– Да. Твой сын.

Полянка зажмурилась крепко, а потом распрямилась и сказала:

– Говорите.

– Дочь твоя тебя не помнит совсем, разумеется, а сын помнит смутно. За это время вы стали друг другу чужие. У вас разные интересны и разные устремления. Подумай. Не будешь ли ты ему обузой, и не будешь ли ты сама тяготиться – ведь жить придется далеко отсюда, за горами, за долами. Там у тебя никого нет. А здесь ты все знаешь, сыта, тепла, занимаешься делами. Тебя здесь ценят, понимаешь? А кто тебя будет ценить там? Сын твой постоянно в разъездах. Даже если у него есть внуки – они тебе чужие. Вот и подумай – нужно ли тебе с ним ехать.

Но Полянке думать было не нужно.

– Я поеду, – сказала она. – Где он?

– Он зайдет завтра, ближе к полудню.

– А где он сейчас?

– Не знаю точно. Подумай, Полянка.

Полянка трясущейся рукой налила себе мадеры, поднесла к губам, но не выпила – поставила на столик.

33. Письмо

Было много слез и объятий, и сперва было приятно, лестно, и Барон даже немного стеснялся, конфузился, но объятия и слезы все тянулись и тянулись, и мешали Барону проверять бумаги, согласно которым Полянка являлась теперь его собственностью. Далее выяснилось, что у Полянки столько вещей, что двум здоровенным парням, которых нанял Барон, все их в карету перенести за один день не удастся, да и карета не выдержит – прогнутся оси, отскочат от осей колеса, рухнет карета наземь и развалится с треском на куски. Поэтому было решено, что теперь Полянка возьмет с собою только самое необходимое, а за остальным пришлют завтра телегу. Или три телеги.

Самое необходимое крепкие парни снесли вниз в три приема и погрузили – в карету, на крышу, и на козлы.

– Не могу на тебя налюбоваться! – говорила Полянка, цепляясь за рукав Барона.

– Да, маман, да, – говорил он, подталкивая ее, как мог нежно, к выходу.

– Какой ты стал взрослый, красивый!

Барон придвинулся к ее уху и сказал:

– Хорошо, только давай поскорее отсюда уберемся. Пожалуйста.

Он боялся подвоха, и вообще жалел, что приехал за матерью сам. Следовало послать за ней парней и кучера, а самому ждать в гостинице.

Барыня следила за всей этой суетой, стоя возле притолоки с чашкой кофию в руке.

Толстая Полянка вдруг оторвалась от сына, подбежала к Барыне, и порывисто ее обняла. Чашка полетела на пол. Барыня позволила сжать себя в объятиях, не сопротивлялась. Барон поджал губы.

Сели в карету.

– А Малышку я скоро увижу? – донимала Барона Полянка.

– Скоро, маман, скоро. Она в той же гостинице, ждет тебя.

– Как я переживаю! Сыночек, а она красивая?

– Ничего себе, привлекательная.

– А она не испугается?

– Не испугается.

– А где мы будем жить?

– В моем поместье.

– У тебя есть поместье?

– У меня их несколько.

– Да, мне Барыня говорила, только я не верила … Все не верится мне, что вижу тебя! А большое поместье-то?

– Как целая губерния.

– А сколько у тебя душ? И прислуга есть?

– У меня только наемные работают. Прислуга тоже…

– А лес там есть рядом?

– Есть и лес, и озеро, и море совсем недалеко.

– Море?

– Да. Летом можно в нем купаться. Закаты красивые.

– Ты женат ли?

– Женат, маман.

– Я так и ожидала! Хочу видеть твою жену!

– Увидишь.

– Дети у вас есть?

– Четверо.

– Мои внуки! Я буду нянчить внуков!

– У них есть гувернантки.

– Это совсем не тоже самое. – Полянка почесала под мышкой. – Когда родная кровь, это совсем другое дело! Отношение другое. Как я хочу увидеть внуков! Мальчики, девочки?

– Два мальчика и две девочки. Старшей недавно одиннадцать лет исполнилось.

– Как хорошо все получилось! Но сперва Малышка! Хочу видеть Малышку. – Она некоторое время думала. – Скажи, – спросила она, – Малышка похожа на отца?

Барон странно на нее посмотрел.

– Похожа? – переспросил он. – Ну, усов у нее нет…

– Нет, а вообще, похожа?

Черты Шустрого помнились смутно, но некоторое сходство, конечно же, было. Особенно сводная сестра напоминала Барону Шустрого, когда задумывалась о чем-то своем – тот же мрачноватый взгляд, тот же поворот головы.

– Есть что-то общее, – сказал он.

– Ты ей об этом не говори, – наставительно сказала Полянка. – Бог с ним, с отцом ее. Что он себе выбрал то и выбрал, никто его осуждать не волен.

– Особенно выбирать не приходилось, – заметил Барон.

– Ну конечно, конечно, – согласилась Полянка. – Какой же может быть выбор? Человек женатый, семейный, да вдруг на войну! А потом к нам попал. Ну и решил вернуться к жене и детям – как же за такое можно осудить?

– Какой жене? К каким детям? – спросил Барон недовольным тоном. – Что ты, маман, такое говоришь?

– Ну как же! Я все знаю, все знаю! Не бойся! Вот только видеть его не хочу, а так – пусть живет себе счастливо.

Барон посмотрел на Полянку в упор.

– Мам, – сказал он. – Шустрый погиб в «Битве Народов». Почти двадцать лет назад.

– Как это – погиб? Ты что? Да как же это … Ты меня таким образом успокоить решил? Зачем мне такое спокойствие? Это жестоко! Он мне сам письмо написал.

– Письмо?

– Да. Оно у меня в сундучке хранится. Вон, видишь, сундучок? Вот в нем оно и лежит. А ты говоришь – погиб он! Зачем ему погибать? Хороший человек, пусть живет.

Барон приподнялся, протянул руку, и переволок сундучок на сидение.

– Покажи-ка письмо, маман.

Поглядев на него удивленно, она открыла сундучок, отодвинула в сторону бумаги и бижутерию, и вытащила письмо, пожелтевшее от времени.

– Я уж его наизусть знаю, – сказала она. – Пишет он мне все как есть, ничего не утаивая. Но, – спохватилась она, – тебе читать его нельзя, он мне написал, это личное!

– Дай-ка его сюда.

– Нет, не надо.

Она спрятала письмо обратно в сундучок и закрыла крышкой.

– Что было, то было, – сказала Полянка. – Осуждать никого не хочу, не хочу омрачать счастье.

Барон кивнул. Потом взял сундучок, переставил, повернулся к Полянке спиной, чтобы не мешала, открыл, вынул письмо и стал читать. Полянка причитала, кричала, плакала, пыталась перелезть через него, зайти сбоку, отобрать письмо, но он удерживал ее одной рукой, и письмо дочитал до конца. И положил его себе в карман.

– Что ты делаешь, что ты! – закричала Полянка.

– Успокойся, – велел ей Барон. – Успокойся, тебе говорят!

– Это мое, это личное, никого не касается!

– Написано очень хорошо, – сказал Барон. – Слог приятный, почерк красивый. Только вот писал это вовсе не Шустрый.

– Перестань, что ты брешешь! Писал! Что это тебе в голову взбрело?

– Не Шустрый это писал.

– С чего ты взял!

– А он писать не умел. Грамоты не знал.

Полянка посмотрела на него испуганно и стала вытирать слезы рукавом.

– Как не знал? – спросила она ошарашенно.

– Так. Столяр он был. И повар еще. Зачем ему грамота? Цифры разбирал кое-как. А читать и писать не умел.

– Ну значит кто-то за него написал. Он говорил, что писать, а другой писал. Отдай письмо.