Дмитрий Вощинин - Солнце, сердце и любовь Страница 25

– Интересно…

– Вы не поверите… говорю об этом впервые… Перед глазами вдруг предстало ощущение себя в обличие красивого здорового юноши, который сознательно принимает собственную смерть… Стою я перед жертвенным камнем. Внизу величественные поросшие зеленью окутанные бархатными облаками скалы… И между ними… бездна пропасти… Взгляд в небо и последний вздох… Будто я сознательно и с радостью принимаю свою судьбу, оставаясь чистым и сильным, словно часть природных сил… Необычный удар и непонятная доселе легкость…

– Знаете, Дима, все это очень важно для меня… Спасибо за откровение, – в порыве понимания вздохнул Роман Григорьевич, – И что же дальше?

– А дальше просто… Очнулся в плену, контуженный… ничего не слышу… рука нестерпимо ноет… Кругом наглые и издевательские рожи, удары и плевки в мой адрес… Один из моих товарищей из ополчения, тоже живой, но более тяжелый… Его при мне пристрелили… Я был в российской форме и меня, видимо, планировали обменять… Допрашивали на всех уровнях, даже брали интервью украинские журналисты.

– Допросы жесткие?

– Да, с издевательствами и применением насилия… А что я мог сказать… Сказал, что всех отрядов в составе ДНР было около 4000 ополченцев… Из-за жестоких боев сейчас осталось 600–800 человек… Это была правда… Но и желающих защищать ополчение с каждым днем растет… Этого я не говорил, – как бы извиняясь, объяснял паренек.

– И что сейчас?

– Меня обменяли, отправили в Ростов, потом в Москву, удалили осколки, – он указал на забинтованную руку, – Но она еще плохо слушается и требует длительной тренировки.

– А что близкие?

– Тут еще сложней, – засмущался Дима, – В Новосибирске, как мне сообщили друзья, которые увидели меня в Интернете и по украинскому телевидению, жена меня похоронила, положив в гроб мои вещи, и уехала с ребенком в Белгород к теще… Так что я без имени в настоящий момент… Я созвонился с командиром ополчения по своим каналам… Он был удивлен и рад, что я жив… Предлагал вернуться в Донбасс, и он сам поможет в восстановлении документов.

– И вы готовы вернуться?

– В принципе да… там много друзей, и хочется успеха ДНР.

– А успех возможен?

– Без России будет трудно…

– Неужели так просто можно пробраться в ополчение? – изумленно повторял Роман Григорьевич.

– Вот скоро ждут гуманитарный коридор… с ним вполне можно дойти… командир меня хорошо знает… Но, – Дима опять замялся, – Со мной начали работать ФСБ… Они оплатили операцию в Москве и направили теперь в госпиталь…

– А в чем их интерес?

– Я ведь без имени… Они готовы оформить документы на совершенно нового человека и использовать меня по своему усмотрению.

– Вас что-то настораживает?

– Я хочу воссоединиться с женой… Они сделали запрос, а ее в Новосибирске нет… Мы познакомились еще детдоме… Это самый близкий мне человек… Я сказал, что подпишу контракт только если жена будет рядом… Они смеются: мы ее поженим с тобой по новой фамилии.

– Да…прямо, как в романе, – вздохнул Роман Григорьевич, – Предложения есть, но сегодня без средств и знакомых…

– Это так… Сейчас моя остановка, – заторопился паренек.

Роман Григорьевич вынул из бумажника две тысячи и передал их ему:

– Возьмите, пожалуйста, на первое время… Спасибо за то, что рассказали о себе… Я теперь буду вспоминать и гордиться тем, что познакомился с вами, Дима.

– Спасибо, дядя Роман, – парень взял деньги и выбежал на платформу, махая рукой в окно на прощанье.

Поезд тронулся, и Роман Григорьевич долго сидел, как завороженный. Окружающие его соседи были свидетелями разговора. Некоторые слушали с участием, а один, сидевший рядом с Димой мрачный мужчина поднял глаза и сказал:

– А не думаете, гражданин, что вас просто развели на деньги?

Роман Григорьевич дискутировать не стал. По взглядам соседей понял, что многие прониклись последними словами и даже немного заулыбались.

– Я искренне поверил… Даже если это выдумка, она стоит этих немногих средств, – твердо произнес он.

Всю остальную дорогу люди молчали. Казалось, они думали об этом необычном мальчишке.

«Странные мы, русские, – рассуждал Роман Григорьевич, – Нас научили говорить громкие наполненные высоким смыслом слова, но трудно сказать, способны ли мы практически их понять и оценить с точки зрения простого человека. Ужасно политизированные, зависимые „от царя батюшки“, и главное – верящие в него.

Одни – романтики справедливости, надеющиеся на чудо, светлую жизнь… Другие – неисправимые пессимисты… А жизнь, к сожалению, все больше темнеет… Природа терпит и заставляет быть ближе к ней… к Богу… а мы жмемся к руководству, к власти…»

Он вспомнил слова Юлии.

– Вы, Роман, олицетворяете какой-то приятный, но уходящий воздух прошлого поколения.

Рассуждая, Роман Григорьевич ушел в самого себя:

«Русские любят хвастаться. Они любят хвалить и друг друга.

Когда я слышу бахвальство, всегда думаю:

„Вот настоящий русский“».

Возможно, это хорошо и даже необходимо для самоутверждения и спокойствия собственной воли.

Мы порой ругаем татар, не любим евреев, хотя с удовольствием восхищаемся их успехам на сцене и в науке, и даже, когда они смеются над нами, называя „лохами“ и „совками“. Терпим или безразличны к другим народам, включая грузин, армян, азербайджанцев, но часто оцениваем их в основном как бандитов и мошенников. Русские изначально в силу большой территории всегда жили в окружении народов многих национальностей и практически утратили вкус к национальным чувствам и уже не могут жить своим укладом.

Рабство – после Ивана Грозного, разделившего своих подданных на опричников и холопов, тоже присуще русской душе. Стабильность зависимости удовлетворяет слабого и стоящего на месте, порождая нежелание вмешиваться и сопротивляться».

– Россия… для каждого своя, – неожиданно вслух произнес он.

Ему было ясно, что только смелые и сильные всегда впереди и чаще погибают. Порой они не понимают этого, но чувствуют, что жить можно только так и не иначе.

Жертвование раньше олицетворялось с красотой, молодостью… и эти качества людей всегда были двигателями жизни. Сегодня хитрые и скрытные живут значительно дольше.

Религия язычников основывалась на глубоком понимании жертвоприношения, которое олицетворялось переменами к лучшему.

8

Первое, что бросилось Роману Григорьевичу в глаза, когда он вошел на родительскую дачу, это была огромная стая садовых дроздов, которые своим присутствием заполнили весь сад.

Не замечая вошедшего, они галдели, казалось, жировали и наркотически наслаждались спелыми плодами и ягодами.

Впечатление было так необычно, что Роман Григорьевич даже почувствовал на миг себя словно в сказке в этой природной стае.

Как все ничтожно в сравнении с этой минутой торжества жизни. Мир пернатых так свободен и непосредственен. Ведь они выше нас. Они в воздухе, который разделяет небо и землю.

Он инстинктивно прижался к яблоне и вдруг почувствовал приятное блаженство. Так было естественно и хорошо. Незабываемо хорошо. В прохладе этого дерева была сила проникновения будущих мыслей и какое-то непонятное тепло жизни.

А дрозды клевали и галдели. Они не замечали ничего вокруг, а он будто радовался их пиршеству. Под рябину падали миновавшие жадные клювы обрывки гроздей и отдельные яркие ягоды.

Дача и участок земли были ухожены, но не в обычном образцовом порядке с газонами и постриженными кустами, а чисто по-русски: с огородом и заросшей в тенистых местах травой. После ухода родителей был период, когда сыновья не слишком часто посещали дачу. Но, тем не менее, даже при виде чертогов былого заброшенного дома с присутствующим старомодным хламом, Роман всегда чувствовал здесь определенный шарм юношеских воспоминаний и еще не растерянных надежд.

Видно было, что Иван заботливо относился к родовому гнезду. Да и время, как и сама природа, с которой трудно спорить или возражать что-то подравняла, дополнила и усовершенствовала.

Роман Григорьевич обратил внимание на аккуратно обработанную старую яблоню, антоновку. Несмотря на свои почти пятьдесят лет, посаженная еще отцом яблоня была в яблоках и, видимо, давала неплохие урожаи. Он помнил их изумительный вкус и всегда радовался красоте и твердости этих старинных плодов. Но время все-таки брало свое, ствол практически оголился с одной стороны, и часть сердцевины дерева заметно отслаивалась. Он заметил, что Иван осторожно убрал сгнившие влажные участки, залатал язвы воском словно хирург и скреплял твердые части ствола, применяя льняную ткань и садовый вар.

Эта яблоня была дорога Роману Григорьевичу, как одно из первых растений, посаженных на этой земле. От нее исходило внутреннее тепло старого сильного растения, прикосновение к стволу которого приносило необычное обновление и прилив сил. Был приятен замысел Ивана сохранить дерево, и еще несколько лет ощущать мудрое и ласковое ответное чувство растения.