Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу Страница 27

– Наверно, чтобы огурцы не разбежались? – предположила я. – Они ведь несознательные, соленые, с водкой дружат.

Комиссар поперхнулся.

– Да что с тобой, Саня? – недоуменно проговорил Валерка Купцов. – Оставь ты уже эти шуточки…

– Вот! – воскликнул Миронов, снова беря инициативу в свои руки. – Именно поэтому. Потому что не все еще, к сожалению, осознают важность текущего момента.

Он укоризненно взглянул на меня и покачал головой.

– Саша, правильно? Вот взять хоть Сашу и ее явно несерьезный настрой. Нельзя так, товарищи. Нельзя. Это ведь не простой стройотряд. Вы ведь избраны представлять лицо советской молодежи. И не просто лицо, но лицо, обращенное, так сказать, в сторону внешнего мира. Который в последнее время норовит повернуться к нам не самым благоприятным образом. Вы и сами это прекрасно знаете, смотрите телевизор, читаете газеты. Всего два года тому назад с огромным успехом прошла Олимпиада в Москве. Все тут помнят, какие усилия пришлось затратить партии, правительству и всему советскому народу для того, чтобы преодолеть несправедливый бойкот, который затеяли наши недоброжелатели. Мы продолжаем оказывать братскую помощь народам Афганистана и Анголы, Ближнего Востока и Индокитая. Товарищи! Далеко не всем за рубежом это нравится. И это всегда нужно учитывать при общении с нашими зарубежными гостями.

Комиссар обвел взглядом притихший зал и остановился на мне.

– Это понятно?

– Вы у меня спрашиваете? – невинно переспросила я.

– Давай на «ты», – поправил меня он. – Мы ведь все-таки в стройотряде, а не на разборе, так сказать, персонального дела. Во всяком случае, пока… Да, я спрашиваю, в том числе, и у тебя. Это понятно?

– Нет, – ответила я твердо. – Непонятно. Сюда что, шпионы едут? Под видом зарубежных гостей. Так сказать. Они что, будут тут Олимпиаду бойкотировать? Поясните, пожалуйста, товарищ комиссар. Только не надо меня пугать персональным делом, а то я вот прямо сейчас в обморок бухнусь.

– Давай на «ты», – повторил Миронов. – Никто тебя не пугает. Я просто прошу большей серьезности. Шпионов тут, надеюсь, не будет. По нашим сведениям, приедет восемь немцев из ГДР, и четверо ребят из Чехословакии. Планировались еще восемь наших друзей из Болгарии и Румынии, но не получилось. Всего будет двенадцать человек иностранцев. Повторяю, никаких шпионов. Страны братские, социалистического лагеря. Но все же, так сказать… все же… будьте серьезны. Не надо допускать шуточек. Иностранцы со знанием русского, отобраны только такие. Но все равно, чтобы понимать юмор на чужом языке, этого знания недостаточно. Могут понять не так. Такие случаи уже были, я же не просто так говорю. Лучше не шутить вовсе. Общайтесь коротко, ясно, по работе – так лучше всего. Если будут вопросы – обращайтесь ко мне. Саша, теперь ясно?

Я кивнула:

– Теперь ясно. Языковой барьер.

– Именно! – просиял комиссар. – Языковой барьер. Они, хоть и братские, а все же не свои. Многого не поймут. И последнее… – он замялся. – Давайте, чтоб без международных любовей. Люди мы тут все молодые, горячие, работа нетрудная, так что лишней энергии будет, так сказать, много. Давайте и с этим тоже серьезней. Хорошо? Говорю заранее: в райкоме просили подчеркнуть, что таких связей активно не одобряют. Я понимаю, что сердцу не прикажешь. Не прикажешь, но объяснить можно. Вот и объясните, так сказать, сердцу, что, в случае осложнений, виновные будут, так сказать, исключаться из отряда.

Валерка вдруг поднял голову.

– Да что ты, комиссар, все вокруг да около? – сердито проговорил он. – Скажи прямо, здесь все свои, поймут. Вот что, ребята, по-простому. Две вещи. Сухой закон – это раз! И никакого бардака – это два! Кого здесь, в здании школы, за этими делами поймаю, – друг, не друг – сразу билет на самолет в зубы и домой. Всё!

Купцов хлопнул ладонью по столу, словно ставя печать на резолюции.

– Именно! – радостно подхватил комиссар. – Никакого бардака! А международный бардак – это, так сказать, бардак в квадрате. Или даже в кубе. Так и будем расценивать, учтите. И еще учтите, товарищи: иностранцы тоже предупреждены о том же своими соответствующими, так сказать, инстанциями. В общем, серьезней, товарищи, серьезней. Это в ваших же интересах. Чтоб потом без персональных дел накануне диплома. И я пока никого не пугаю.

«Пока, – отметила я про себя. – Опять оно, это слово. Если бы этот гладкорылый райкомовец хотя бы примерно знал, что оно означает… У каждого тут есть только одно «пока»: пока жив. Пока кому-то – например, мне – не вздумалось прекратить этот весьма хрупкий процесс. Это ведь так же просто, как щелкнуть пальцами…»

Пока мы размещались по комнатам, снаружи стемнело. После ужина мы с Лоськой вышли на улицу, в южную черно-вельветовую ночь. Небо пестрело крупными звездами, четко очерченная половинка луны смотрела твердо, по-хозяйски. Предметы и люди выглядели здесь такими основательными, надежными, реально воплощенными в камне, в дереве, в теле, в луне, что мне вдруг стало неуютно. Где ты, белесая белая ночь моего привычного мира, где всё зыбко, всё текуче – даже линии тротуаров, даже карнизы домов, не говоря уже о воде каналов, о человеческих лицах, о словах и поступках…

Если бы не воздух, я бы совсем загрустила. Воздух был совершенно восхитителен: сухой и прохладный, он полнился смесью множества незнакомых запахов – хвойных, фруктовых, острых, горьких, сладковатых… Мы шли по тихим безлюдным улочкам, и я машинально запоминала направление, считала повороты – ведь искать дорогу назад предстояло именно мне: Лоська мог бы заблудиться даже в коридоре собственной квартиры.

– Саня, – вдруг сказал он, – зачем ты это…

– Это – что? – переспросила я, хотя прекрасно понимала, что он имеет в виду.

– Ну, это… с комиссаром. Зачем зря заводиться?

– Не знаю.

В самом деле, зачем? Раньше мне и в голову бы не пришло отпускать эти шуточки, возражать, вести себя вызывающе в ситуациях, которые вовсе не предполагали такого поведения. Мы все привыкли к определенной манере – так нас воспитала жизнь, родители, детсад, школа и улица. В нарушении этой манеры не было ровным счетом ничего хорошего – ведь тем самым нарушитель бросал вызов не какому-нибудь условному Миронову, а всем людям вокруг: ведь они-то продолжали жить по-прежнему. В этом и заключалась суть лоськиного вопроса «зачем?» Если все всё понимают, и тем не менее продолжают соблюдать согласованные правила игры, то зачем же впустую выпендриваться? Да, Миронов несет полнейшую хрень про «братскую помощь Афганистану» и про «зарубежных недоброжелателей», но эта хрень согласована. Причем, согласована не столько с его начальниками в райкоме, сколько со всеми нами: мы заранее согласны это слушать и кивать – вот в чем все дело. Это договор, подписанный всеми! И, значит, посмеиваясь над Мироновым, ты как бы обвиняешь в лживости и трусости всех остальных, а это уже не шутки.

Так что Лоська был совершенно прав в своем недоумении. Но что я могла ему ответить? Я и сама никак не ожидала, что стану откалывать эти крайне неуместные фортели. Я и сама до сих пор еще не поняла, с какого-такого перепугу из меня вдруг поперло то, чего никогда не замечалось за скромной и незаметной Сашей Романовой? Хотя… хотя, в принципе, можно было бы и догадаться. Свобода – вот причина. Я просто почувствовала себя свободной, только и всего. А свобода, как видно, не умеет врать, даже если хочется, даже если очень надо. Наверно, такова ее оборотная сторона: плевать она хотела на все и всяческие договоры, правила и согласования – и, в частности, согласования хрени. Ни в чем не повинный Миронов всего лишь случайно попал под раздачу – первым, но отнюдь не последним. Значит, теперь придется следить за собой в три глаза, держать язык на привязи, чтобы поселившаяся внутри меня свобода не ляпнула невзначай какую-нибудь очередную глупость…

– Ну, что ты молчишь? – настороженно проговорил Лоська. – Я что-то не так сделал?

– Все в порядке, милый, – успокоила его я. – Все пучком. Сама не знаю, что на меня нашло. Глупость какая-то. Не бери в голову. Ты лучше вот что скажи: на фига ты в эту ударно-стакановскую бригаду записался? Чтобы со мной вместе не работать, да?

От неожиданности Лоська встал столбом, так что мне пришлось возвращаться, чтобы лучше рассмотреть его обиженное лицо.

– Ты что?! – выпалил он. – Я наоборот! Чтоб деньги хоть какие-то были. Чтобы мы с тобой потом в Ригу поехали. Как Мишка с Катькой. Они-то каждый год ездят, а мы…

Я поскорее обняла его, своего бедного Лоську. Поднялась на цыпочки, обхватила за шею обеими руками, ткнулась носом в небритую щеку.

– Прости меня, милый, дуру непутевую. Конечно, ты прав. Поедем потом в Ригу, на взморье. Или даже в Палангу. Нужно же как-то легенду отработать, хоть постфактум.

– Ну да… – пробормотал он, мгновенно оттаивая из положения столба в свой привычный облик ласковой мягкой игрушки. – А видеться мы с тобой и так будем каждый вечер.