Михаил Липскеров - Белая горячка. Delirium Tremens Страница 27

– Ну, уважаемый, все прошло замечательно. Только не надо было при медсестрах распевать матерные частушки. Кстати, я потом зайду к вам в послеоперационную и запишу третью, восьмую и шестьдесят четвертую.

– Договорились, – согласился Мэн и закрыл глаза.

Когда он их открыл, он уже лежал в отдельном боксе. Прямо перед его глазами стояли оба-два сына и Жизнерадостный Хрен.

– Вот видите, – продемонстрировал он живого Мэна, – нормалек. Будет теперь лекарства получать бесплатно. Как инвалид второй группы.

– Только не надо завидовать, – предупредил сыновей Мэн.

Те поняли, что отец вернулся, и кивнули. Мол, завидовать они не будут, а выпьют за Мэново здоровье.

– А тебе – фиг, – добавил Старший, – а то алкоголь швы разъест.

– Правда? – испугался Мэн.

– Ну, что вы, уважаемый, пока нельзя, – успокоил Жизнерадостный Хрен. – А через месячишко по сорок-пятьдесят граммов для сосудов даже полезно.

Сыновья схватились за головы.

– Зачем вы это ему сказали, – простонали оба в унисон и, понурив головы, удалились. А Мэн стал ждать «через месячишко». Потом он повернул голову, чтобы осмотреться, и увидел слева сидящую на стуле Медсестру. Мэн даже не удивился, каким образом она оказалась в послеоперационном боксе муниципальной больницы, хотя ее место было в оставленном им дурдоме. Только что-то кольнуло, потом ушло, когда Мэн почувствовал ее руку на своей. Стало покойно. Всплыли строки:

В африканских степях, как заключенный,День и ночь я ищу тот лавр зеленый.Я так хочу тебя обнять и поскорееПовести в Коктейль-Холл, что на Бродвее.

– Когда я выйду отсюда, – сказал Мэн, – я поведу тебя в Коктейль-Холл. Мы возьмем по «Маяку», потом по «Шампань-Коблеру». По сорок-пятьдесят граммов мне доктор прописал. Мы спляшем рок-н-ролл, а потом будем ходить по Бродвею, смотреть на молодых стиляг, а потом снимем номер в «Балчуге», одна бизнес-вумен должна мне девять тонн баксов за сценарий шоу по случаю Рождества Христова, и займемся любовью.

– Любовью не занимаются, Мэн. Любовью любят. А заниматься любовью или сексом – это не по-человечески.

– Хорошо, – согласился Мэн, – мы будем любить друг друга, и ты родишь мне ребенка. И это, – вдохновился Мэн, – будет непорочное зачатие.

– Мэн, Мэн, – окоротила его Медсестра, смеясь, – я не Дева Мария, а вы не Дух Святой. О каком непорочном зачатии может идти речь?

– А о таком! – азартно заговорил Мэн. – О каком пороке может идти речь, если Господь приказал нам плодиться и размножаться. Так?

– Так, – согласилась Медсестра.

– У нас с тобой все будет по любви?

– По любви.

– Ну, так какой порок?! Словосочетание «непорочное зачатие» выдумали свихнувшиеся от онанизма импотенты. Во всяком случае в Евангелиях я его не встречал.

– Ну, ладно, ладно, Мэн, так и будет.

Мэн закрыл глаза и пропел:

– Старинный вальс играютВ беседке над рекой.О, как мы танцевали тогда с тобой.Шутили до рассвета, смеялись до утра…

И услышал в ответ:

– И кажется, что это все было вчера.

Когда счастливый Мэн открыл глаза, вместо Медсестры сидела какая-то совсем юная Телка в белом мини-халате и читала помесь детективного романа с любовным. Мэн посмотрел на ее изящные коленки и подумал, что у Медсестры коленки красивей. А еще он подумал, что никогда их не видел. Или видел?.. И вообще, где она сама?..

А Телка, почувствовав на своих коленках взгляд Мэна, одернула халатик и вышла из бокса. И снова вернулась с сосиской и гречневой кашей на тарелке. Мэн поел, захотел спустить ноги, но Телка ему не позволила.

– Вам еще рано, больной, – строго сказала она, но Мэн ее не слышал. Он слышал только свои ноги. Они опять были! И он опять мог ими командовать.

На следующий день его вернули в палату. В течение десяти дней он регулярно ходил на перевязки и мерил шагами коридор этажа, чтобы шунты прижились и чувствовали себя, как родные. А потом его выписали. Жизнерадостный Хрен долго жал ему руку. Жена и Старший вели Мэна до выхода из больницы. Потом Старший передал конверт Жизнерадостному Хрену и погрузил Мэна в машину. Машина тронулась, и Мэн услышал зовущий призыв Жизнерадостного Хрена:

– Приходите к нам еще!

Дома Мэна ждал обед.

– А как же?! – спросил он. – Рекомендованные…

– Что? – не поняла Жена.

– Сорок-пятьдесят граммов. Для сосудов. Как лекарство.

– Опять?! – безнадежно спросила Жена.

– Да ты что?! – возмутился Мэн. – Только как лекарство. Мне вовсе даже не хочется. Но нужно. А потом, – пошутил он, – я же ведь еще не был в санаторном отделении…

Именно пошутил. Он твердо знал, что больше никогда не попадет в дурдом. Уж на этот раз силы воли хватит, чтобы удержаться на сорока-пятидесяти граммах.

Силы воли хватило на два месяца. Потом Мэн пошел на юбилей своего товарища, Великого режиссера. В студии собралось тридцать пять-сорок человек творческой элиты, каждого из которых Мэн знал только по фильмам, картинам, скульптурам… Мэн почувствовал себя, как композитор Крутой в компании Шнитке, Губайдуллиной и Денисова. Чтобы освоиться, Мэн решил выпить сто граммов. Освоился и начал мрачно шутить. Поначалу его шутки юмора проходили не очень, но после очередной пары соток он нащупал приемлемый стилек. Он сидел чуть сзади юбиляра и тихо комментировал каждый тост. Юбиляр взрыдывал и орал:

– Послушайте, что Мэн сказал!

Мэн с каменным лицом повторял комментарий, и великие хохотали. Периодически Мэн заправлял себя, уже не думая, что с ним будет потом, назавтра. В данный момент он должен был соответствовать! Никоим образом не уступать площадку. Жених – на свадьбе, покойник – на похоронах. Железной рукой задушим комплекс неполноценности. Нет – неуверенности! Собственно говоря, Мэн всю жизнь и давил в себе чувство неуверенности в себе. Неуверенности в своих способностях, неуверенности в возможности заработать на жизнь своих детей, неуверенности в том, что с ним будет завтра. И самое главное, в неуверенности необходимости этого самого завтра. Поэтому он пил и шутил. И чувствовал себя ровней этим великим людям, стараясь не думать, что его шутки завтра забудут, а его самого будут вспоминать весьма смутно. Калифчик на час. Наутро он послал Жену в магазин. Но Жена, как и ранее, уже сходила. Мэн принял на грудь и, как ни странно, с аппетитом поел. А потом ему позвонил Великий.

– Ну, Мэн, ты вчера всех очаровал.

Мэн воспарил.

– А как я ушел? – спросил он.

– Нормально, – ответил Великий, – тебя до метро проводила Ассистентка.

– Ассистентка? – переспросил Мэн, не помнивший никакой ассистентки.

– Ага, – подтвердил Великий. – И вернулась через два часа жутко одухотворенная.

– В каком смысле? – ошарашился Мэн.

– А это у тебя надо спросить? – засмеялся Великий.

– Обязательно спрошу, – подавленно сказал Мэн и повесил трубку.

Это было невероятно! Уже давно женщины не были им одухотворены. Потому что женщин не было. Кроме Жены. А Жена не считается. Так что Мэн был вынужден выпить еще и еще, чтобы вспомнить, чем же могла быть одухотворена Ассистентка. И вспомнил. Они сидели на лавочке, и Мэн рассказывал ей содержание своих непоставленных сценариев. Та слушала очень внимательно и, когда Мэн замолкал, давала ему глотнуть из предусмотрительно прихваченной бутылки.

– А почему же они не были поставлены? – удивлялась Ассистентка. – Ведь это же здорово.

– А потому, детка, чем тоньше сценарий, тем труднее ему найти такого же тонкого режиссера. Представь себе…

Мэн сжал кулаки и попытался указательными пальцами попасть друг в друга. Ему это удалось.

– А теперь подумай, – сказал он, – попадешь ли ты друг в друга концами иголок? – И сам себе ответил: – То-то и оно.

Ассистентка подумала и сказала:

– Когда я подучусь, я поставлю ваши сценарии. Я вас обожаю, Мэн.

Она поцеловала мэнову руку и ушла.

И когда Мэн вспомнил все это, то жутко возгордился и послал Жену за второй бутылкой. А потом наступила депрессия, и, чтобы снять ее, Мэн послал Жену за третьей…

Две недели Мэн не выходил из дома. Он пил и закусывал йогуртами. Но не только. Изредка он, просыпаясь в ночи, выпивал и чувствовал жуткий голод. Тогда он вставал, шел к холодильнику и прямо из кастрюли хлебал сваренный Женой суп. И таким образом поддерживал иллюзию, что он все-таки ест. Что какая-никакая еда попадает в его организм и оставляет силы для неизвестно зачем протекающей жизни. Однажды он, не выдержав одиночества, встал поутру, чтобы увидеть кого-нибудь, кроме Жены, и пошел к магазину. Там он встретил одного Инвалида и одного Собачника. Они скинулись по пятнадцать рублей и купили полузабытый портвейн «777». А стакана-то, милостивые государи, у них не было. И тут какой-то человек вынул из кармана мутный стакан и протянул героям. Разлили, выпили, а остаток налили Владельцу стакана. И Мэн вспомнил его.

Двадцать пять, а может, и все тридцать лет тому назад около магазина «Продукты», что скромно расположился по соседству с одним иностранным посольством в одном из арбатских переулков, долгие годы с восьми утра ошивался человек по прозвищу Юрик. Сколько ему было лет, неизвестно. Может быть, сорок, а может быть, и все шестьдесят. Неизвестно. У Юриков возраста не бывает.