Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга II Страница 28

Когда он ушёл со всех постов, телефон в его доме сразу же умолк. Просто перестал звонить, и всё. Резко оборвался и нескончаемый поток людей, ежедневно приходивших в его дом и повсюду его сопровождавших. Теперь его никто и никуда не сопровождал.

– Интересно, как там поживает Пахрутдин? – как-то сказала с иронией жена Хадижа. – Помнится, он говорил не раз, что ему кусок в горло не лезет, если хотя бы день нас не увидит. А ведь он не видел нас уже давным-давно, боюсь, что с голоду помер, бедняга!

Да, оставшихся рядом с ними людей можно по пальцам пересчитать, и привыкнуть к этому было трудно. Трудно было сидеть дома после многих десятилетий, наполненных напряжённой работой по двадцать часов в сутки. Видит Бог, для того, чтобы Дагестан стал развитой и цветущей республикой в братской семье советских народов, он не жалел ни сил своих и ни здоровья…

Да, самому себе Даниялов скажет без ложной скромности, что народ ему многим обязан, но люди поймут это потом, через долгий срок, а пока все отошли от него, опасаясь вызвать неудовольствие новых властей. Ничего не поделаешь, уж такова человеческая природа.

Он не мог обижаться на соотечественников, прекрасно понимая, что система не прощает тех, кто к ней нелоялен. Ему ведь и самому не однажды приходилось кривить душой. Взять хотя бы недоброй памяти антишамилёвский период или тот же XX съезд партии, когда, слушая доклад Хрущёва, он испытал сильнейшее желание встать и закричать во весь голос: «Прекратите! Я вам не верю!». Но не встал и не крикнул, а продолжал сидеть, раздираемый стыдом за соратников по партии и обидой за Сталина, которого сейчас в этом зале предавали своим молчанием все участники съезда, включая и его самого. Более того, именно на том XX съезде его избрали членом ЦК КПСС, а потому и естественно было молчать, как молчали все остальные коммунисты, как бы ни были они ошеломлены услышанным и происходившим там.

Воспоминания о таких моментах жгли ему душу, хотя гораздо чаще случались в его жизни другие ситуации, те, где он был на высоте. Многие дагестанцы и понятия не имеют, чего избежали они благодаря ему, Абдурахману, когда в марте 1944 года ему пришлось срочно отправиться в Москву и добиваться через Политбюро отмены решения о спецпереселении своих соотечественников вслед за чеченцами, ингушами, калмыками и некоторыми другими народами Северного Кавказа… Словно это было вчера. Он помнит звонок, раздавшийся в два часа ночи в его гостиничном номере, и присланную за ним машину, на которой он, измученный четырёхдневным ожиданием и одолеваемый тревожными, мрачными мыслями, направлялся в Кремль. Помощник Сталина Поскрёбышев предупредил его, что на беседу ему отведено не более семи минут. И за эти семь минут он успел рассказать Сталину и остальным членам Политбюро о подвигах, совершаемых дагестанцами на фронте и в тылу, о десятках дагестанцев, ставших Героями Советского Союза, о тысячах добровольцев, ушедших на войну, чтобы защищать Страну Советов. И ведь удалось убедить Политбюро поменять решение!

Он будто заново ощутил те чувства, которые переполняли его на обратном пути из Кремля в гостиницу, ту немыслимую радость и столь же неимоверную усталость от владевшего им напряжения, не говоря уже о переживаниях и бессонных ночах. Дело, однако, того стоило – Дагестан остался на месте!

Да, многое удалось сделать, но не всё. Когда-то он написал в ЦК письмо с ходатайством о переводе Дагестана в ранг союзной республики, обосновав своё предложение высокими социально-экономическими показателями, которые были даже выше, чем у Киргизской, Армянской, Эстонской и Молдавской союзных республик. Ходатайство его осталось лежать под сукном в высоких кремлёвских кабинетах, а ему было указано, чтобы он не поднимал больше этого вопроса. Большая политика на маленьком Северном Кавказе…

Даниялов ускорил шаги и повернул к выходу из парка. Выйдя на улицу Маркова, он направился в сторону своего дома. Навстречу шла группа школьников в пионерской форме и алых галстуках. Один из ребят что-то возбуждённо рассказывал остальным, а затем, весело смеясь, они разом побежали наперегонки к зданию школы.

Глядя им вслед, он вспомнил своё детство, босое, холодное, голодное и сиротское, которое обогрелось лишь с приходом Советской власти. Да, этим пацанам крупно повезло, ведь они родились уже при социализме, в том обществе, построению которого он и его поколение посвятили не одно десятилетие, да практически всю свою жизнь! Они прошли через множество испытаний, разруху и голод, коллективизацию и репрессии, войны, лишения и горечь потерь, а всё для того, чтобы эти ребята могли спокойно жить в мире, учиться, расти полноправными гражданами великой страны. Для этого ведь проливали кровь миллионы людей, для этого восстанавливалось в стране разрушенное хозяйство, строились заводы и электростанции, дома, больницы и школы. И сам он, Абдурахман Даниялов, имея мечтой расцвет экономики и культуры своей Отчизны, трудился не за страх, а за совесть. Во всяком случае, он может, не покривив душой, сказать, что старался жить и работать честно, оставаться порядочным человеком, не позволяющим себе несправедливость или грубость в отношениях с подчинёнными. Да, он проявлял строгость в тех случаях, когда сталкивался с разгильдяйством, нечестностью или безответственностью, не терпел стяжательства, склок и доносов. Да, пожалуй, тогда их почти и не было!

А ещё он всю жизнь чувствовал себя в неоплатном долгу перед Коммунистической партией и был благодарен русскому народу, давшему ему, бедняцкому сыну, путёвку в жизнь. Ведь именно благодаря русским он смог получить высшее образование, работу, достичь потом всех тех высот, до которых ему удалось дойти в своей жизни. Через русский язык он открыл для себя необъятный мир русской классики, обогатившей и осветившей всю его жизнь. С юности эти книги сопровождали его по жизни, и до сих пор он находит в них ответы на многие вопросы, которые хотел бы задать жизни.

Сейчас, оглядываясь назад, он понимает, что в жизни он постоянно учился и, оглядываясь вокруг, перенимал всё полезное, не стесняясь спрашивать. И не боясь дерзать.

Глава 2

Айша положила на раскалённую сухую сковороду очередной тонко раскатанный пласт из белой пшеничной муки и горячо зашептала:

– О великий Аллах, ниспошли мир и покой душе моего любимого мужа Ансара!

Вот уже многие годы женщина пекла по четвергам традиционные горские лепёшки из пресного теста за упокой души своих близких, перечисляя всех по именам и моля Бога о снисхождении к ним там, где они теперь пребывали.

Имена Ибрагим-бека и Парихан, Ансара и Шахри, Манапа и братьев, родителей Ансара и дядей Айши сотни раз произносились над дымящимися на сковороде лепёшками. Запах их вылетал в приоткрытое окно и должен был достигнуть душ усопших, дабы они, получив свою порцию угощения, равно как и ходатайства перед Всевышним, могли пребывать в удовлетворении и довольстве живыми. А перед всеми этими именами в первую очередь произносилось, как и положено, имя пророка Мухаммеда.

Иногда лепёшки заменялись халвой. Её ароматный запах также был предназначен достичь душ умерших вместе с соответствующими молитвами.

В эти же часы в нескольких сотнях километров от Буйнакска, в городе Хасавюрте немолодая, некрасивая и нелюбимая Ансаром Кумсият, некогда бывшая его невестой, также на протяжении многих лет размещала на горячей сковороде тонко раскатанный пласт из теста и обращала вместе с молитвой горячие слова к Всевышнему:

– О Аллах, пошли мир и спокойствие душе моего любимого… двоюродного брата Ансара!

Глава 3

Арсен смотрел на сидящую за третьей партой Клару Юрченко и размышлял о том, отправить ей записку или всё-таки не отправлять. Клара была новенькой и приехала в Дагестан из Владивостока, где отец её служил майором в воинской части, из которой был нынче переведён в Буйнакск.

Девочка понравилась Арсену сразу, даже несмотря на её крошечный рост и густо усеянное веснушками лицо. Карие глаза глядели из-под золотисто-русой чёлки на мир серьёзно и чуть настороженно, и именно эта её настороженность привлекала к себе Арсена, которому до Клары не нравилась ни одна из школьных девчонок. Эти серьёзные глаза так взволновали его мальчишеское сердце, что он просто ощутил необходимость сказать ей об этом.

По правде говоря, записка была уже два дня как написана, и, поразмыслив, он даже решил, что для такой… воздушной девочки, как Клара, простой запиской обойтись нельзя, нужно её художественно оформить, и тогда он красиво обвёл текст витиеватой рамочкой, пририсовав в углу что-то похожее на цветок. Записка гласила: «Клара! Ты мне нравишься! Давай с тобой дружить!». Оставалось лишь незаметно подсунуть её адресату и ждать ответа.

После уроков, когда класс почти опустел, а Клара замешкалась у своей парты, выкладывая из портфеля его содержимое и что-то в нём сосредоточенно выискивая, Арсен, посвистывая, прошёл мимо неё и небрежно закинул записку в девочкин портфель.