Александра Окатова - Дом на границе миров Страница 28

Ваня, как птица небесная, спокойно спал на сеновале, где мерно дышали животные, для него ничего не изменилось.

На следующий день Коля, закончив на огороде дела, наскоро съел ломоть грубого домашнего несдобного, больше похожего на лепёшку хлеба, макая его в оставленный матерью на блюдце сахар и запивая молоком, мать, видимо, пошла по малину, через час-другой-третий придет с пятилитровой корзиной, будет вечером варить в медном тазу варенье на зиму, ароматное, но много мелких беленьких косточек, застревающих в между зубами, пошёл по тропинке вдоль реки вверх по течению, по той же дороге, по которой вечером вернулся в таком плохом расположении духа отец. Ему было понятно, что и сегодня отец пошёл туда же, он видел это так же ясно, как будто отец сам говорил ему: прямо, потом налево, дальше вдоль березничка, потом вниз по лощинке, он не смог бы, пожалуй, объяснить, но понять – не вопрос.

Он шёл по следам отца и очень хотел узнать, куда тот спешил, это было впервые в жизни Коли, чтобы отец запретил ему идти в лес, а сам тут же направился туда. Коля шёл уже долго. Часа два приблизительно, смотря по солнцу.

Потянуло дымком, и он увидел сквозь редкий лес палатки вокруг костра. У костра сидели люди. Он никогда ещё не видел других людей, кроме родителей. Его отец разговаривал с бородатым мужиком и резко рубил воздух правой рукой. Похоже было, он недоволен, что гости в его лесу разбили лагерь без разрешения. Коля отступил назад и осторожно полетел по направлению к дому.

На следующий день Коля решил пойти посмотреть, что за люди встали лагерем в лесу, почему отец с ними ругался, и он позвал с собой Ваню. Они решили, что если придут не с пустыми руками, то их примут с радостью. Коля сложил в корзину огурцов, помидоров, петрушки, укропа, хлеба, а Ваня взял в мешок двух кролей и они пошли до палаточного лагеря, добрались уже ближе к вечеру.

– Здравствуйте, – чинно сказали мальчики и вежливо остановились за пять шагов до входа в палатку, которая была в самом центре.

На голоса мальчиков из неё вышел, видимо, главный – сорокалетний бородатый мужчина в защитной форме, высоких ботинках на шнуровке, мальчики заметили охотничий нож на поясе.

– Здравствуйте, молодые люди, – сказал мужчина, – вы местные? – спросил он, быстро оглядев ребят. – Меня зовут Николай Николаевич, я начальник партии, – ребята переглянулись, не понимая, – геологи, золото ищем, – уточнил главный.

– А мы тут недалеко живём, на заимке, с родителями: вот, принесли вам продуктов, – сказал Коля, как старший. Ваня молча, раскрыв рот, смотрел на главного. Тот улыбнулся и похлопал Ваню по плечу:

– Тебя как зовут? Дай-ка угадаю, – сказал он. – Тебя Иван, а тебя Николай, – подмигнув Ване, сказал он. Коля надулся и посмотрел на него волком, а Ваня до того поразился, что схватил нового знакомого за рукав и не отрывал от него глаз.

– Спасибо, о, как замечательно, – сказал он, взвесив на руке мешок с кроликами и не обратив внимания на корзину с овощами и хлебом, что принёс Коля. Он обнял за плечи Ваню и повел его по лагерю. Польщенный Ваня поднял к нему лицо, как цветок к солнцу, а Коля от обиды уставился в землю и замолк.

– Ребята, оставайтесь с нами, поужинаем, радио когда-нибудь слушали?

– Нет, – выдохнул Ваня, Коля угрюмо смотрел в сторону. Он даже дёрнул Ваню за рубашку, чтобы он пришёл в себя. Но Ваню понесло. Он смотрел новому знакомому в рот, и тот подарил Ване приёмник, с которым тот очень быстро освоился и слушал всё подряд: классическую музыку, новости и махровую попсу.

Ужин прошёл в разговорах о большом мире, в котором ни Коля, ни Ваня не были и даже не думали о том, чтобы когда-нибудь оказаться там полноправным человеком.

Гордость Коли не позволяла ему, как жадному Ване, метаться глазами за рассказчиками и с замиранием сердца ловить каждое слово. Учёба в институте, работа в городе, телевизоры, компьютеры, телефоны, все, о чем родители только неохотно и очень редко рассказывали, теперь пылало перед внутренним взглядом Вани и он был готов отдать душу за новую жизнь:

– А можно с вами в город?

– А если родители не разрешат? – спросил начальник.

– А если родители не пустят, я убегу, – горячился Ваня.

– Ты сам делаешь свою жизнь, – сказал он. – Оставайтесь спать, есть свободная палатка, – предложил Николай Николаевич. Ваня умоляюще посмотрел на Колю, и тот неохотно согласился.

Они лежали в палатке, и хорошо знакомый родной лес печально и безнадежно шумел листвой, будто смиряясь с тем, что его бросили, Коля потянул Ваню из палатки на волю.

Ваня с неродными стеклянными глазами, сложив на груди руки, мечтал вслух о новой жизни, как будто молился новому богу, Коля не узнавал его, его сердце разрывалось от чувства, что Ваня его предал, бросил, отрёкся, он схватил его за грудки и попытался вернуть его: опомнись, брат, посмотри на меня, это я, – он сжимал его всё сильнее, Ваня попытался вырваться, глаза стали совсем чужими, и Коля резко оттолкнул брата, тот упал и больше не шевелился. Земля впитала кровь. Коля вернулся в палатку, упал и заснул как убитый. Он проспал дольше всех в лагере. Он ничего не слышал. Утренний спокойный шум в лагере вдруг стал истерическим. Коля спал.

Он проснулся только тогда, когда Николай Николаевич начал трясти его за плечо спрашивать:

– Где Ваня, твой брат?

Коля, не понимая, что этому человеку от него нужно, сказал:

– Не знаю, разве я сторож ему?

– Что ты сделал? – закричал тот. – Там кровь твоего брата, как ты посмел поднять на него руку!

Коля ничего не понимал: что говорит этот человек, где Ваня?

– Сама земля проклинает тебя, ты станешь изгнанником и скитальцем на земле, – сказал Николай Николаевич.

Коля никак не мог осознать, как же он это сделал, как он сможет жить дальше:

– Я не смогу это перенести, – сказал он. – Если я это сделал, то каждый, кто встретится со мною, убьёт меня!

– Мальчик, милый мой мальчик, никто не посмеет тебя тронуть, ты не виноват, – сказал Николай Николаевич, – это я виноват, твой отец: я рассказывал всё это для тебя, сын мой, это с тобой я говорил, не с ним, а с тобой, и ты слышал меня, но не отвечал, а мне это было так необходимо.

Я хотел забрать тебя, а соблазнил его, прости меня. Если бы не я, ты и он, оба были бы в порядке.

Мой милый, ты мне нужен, твоя смелая душа, твоё твёрдое сердце, это я толкнул тебя на убийство только затем, чтобы ты пришёл ко мне, просил бы меня о своём спасении, чтобы я мог почувствовать, как ты нуждаешься во мне.

А что вышло? Прости меня, я помогу тебе, ты будешь со мной, ты никогда не умрёшь. Я скучаю по тебе, мне нужен только ты, сын мой, я люблю тебя.

Коля ничего не сказал и отвернул от него лицо.

04.07.13

Южная ночь

Рондо

Дни человека как трава, как цвет полевой, так он цветёт.Пройдёт над ним ветер – и нет его, и место его уже не узнает никто.

Самые вкусные конфеты на всём белом свете – «Южная ночь», Варя любит их с тех пор, как помнит себя, в её памяти они находятся на почётном месте рядом с китайской розой, с красными, как кровь, пышными цветами в ведерном горшке на бывшем Варином детском стульчике, большим облаком сахарной ваты, которую Варя гордо кусала, крепко держась липкой пятернёй за папину длинно-палую загорелую руку, Варя помнит, как она наступала на свою маленькую тень, которая почему-то моментально появлялась в том месте, куда Варя ставила ногу – она проверяла, шагая по аллее пирамидальных тополей в Гагре, куда Варя, мама, папа и старшая сестра Вари, Ира, ездили, когда Варе было года четыре, и с чёрной икрой, которую мама накладывала в вазочки, такие в других домах заполнялись вареньем, например из райских яблочек с необыкновенным вкусом, тогда Варя была убеждена, что варенье потому так и называется – из-за райского вкуса – сироп был прозрачным и густым, яблочки – мягкими, сахарными, но не приторными, а карамельно-зернистыми, с глянцевой кожицей, почти неповрежденной, за исключением трещины, сочащейся сладостью, есть такое варенье надо было, аккуратно держа за палочку, что требовало изрядной ловкости, потому что яблочко при попытке его укусить пыталось ускользнуть, и надо было сначала обнять и удержать его губами, а только потом аккуратно вонзить в него зубы; из-за того, что варенье подавалось для гостей, вкус его был праздником, как и вкус конфет «Южная ночь», даже обёртка у них была таинственная, манящая: тёмное небо, ночная роща, берег моря, темные облака и выглядывающие из них звёзды, под цветной обёрткой было ещё одно чудо: тонкая фольга, из которой папа делал миниатюрные серебряные кубки: надо было обернуть кончик пальца фольгой несколько раз, обычно получалось где-то два раза, потом перекрутить фольгу так, чтобы вышла витая ножка, а потом оставшуюся часть поставить на стол и аккуратно прижать, тогда получалось круглое, диаметром чуть поменьше, чем чаша кубка, основание, миниатюрные бокалы канули в прошлое вместе с конфетами «Южная ночь», потому что в такую фольгу современные конфеты уже не заворачивают, для гостей стол накрывался белоснежной жёсткой накрахмаленной скатертью, вино ставилось не в бутылках, а переливалось в хрустальный со сложным рисунком графин, из горки с зеркальными стёклами вынимались маленькие хрустальные рюмки для водки, хрустальные же приборы для специй, серебряные с гравировкой на масонскую тему дореволюционные чайные ложки, чудом уцелевшие в войну, когда почти всё мало-мальски ценное было сменяно на хлеб: мамина старшая сестра Аня ездила в деревню и меняла золотые кольца и подвески на съестные припасы, мама говорила, что цена всегда была постоянной: за одно колечко давали одну буханку, тогда же и дедушкины серебряные карманные часы ушли за мешок картошки, это было очень хорошо, а у Вари на память осталась подвеска от этих часов – серебряная подкова донышком вниз, на счастье, и на ней стремительно летящая изящная лошадь, с такой же символикой у Вари на временном – пока Варя жива – хранении находилась ещё одна подвеска – золотая «страничка» с загнутым верхним уголком, а нижние уголки Варя изгрызла на лекциях в институте, и следы её зубов теперь видны на этой подвеске, подаренной молодым дедушкой юной бабушке в день помолвки с гравировкой: 21.04.1917 и В. С. – Варвара и Станислав, понятно, что Варю назвали в честь бабушки, сама бабушка не любила это имя – от слова варвар, потому что от него веяло библейской бесприютностью, войной и холодом, а Варя любила, на золотой «страничке» были изображены эмалевая подкова и хлыст, эмблема семейного счастья – кнут и пряник – говорила Варина мама, Варя деда не видела, она родилась через семнадцать лет после того, как в 1941 году, ещё до войны, он окончательно перешёл с русского на польский и покончил с собой, потому что слишком сильно всё чувствовал, а особенно ностальгию, Варя тоже слишком сильно всё чувствует, она чувствительная, как сангвиник, и мстительная, как холерик, и дед был очень крутого нрава, и подарок с подковой был не первым, до этого было кольцо и предложение выйти за него замуж, но бабушка испугалась и попыталась отказаться, он подумал, что она капризничает и глупо кокетничает, – в ярости дед-поляк, холера ясна, швырнул подарок в открытое окно и, хлопнув дверью, удалился, а после его театрального ухода бабушка бегом бросилась искать колечко в густой траве палисадника у дома, но – безуспешно, а много лет спустя то немногое, что осталось, хранилось в фарфоровой вазочке в серванте, и маленькой Варе иногда разрешалось посмотреть и потрогать серебряную подкову, золотую «страничку» с хлыстом, золотой же с голубой и чёрной эмалью бабушкин крест, золотое сердечко с эмалевыми незабудками, а когда старшей Вариной сестре Ире было двадцать лет, она вышла замуж за брата своего любимого парня: того взяли с ножом после драки, и он попал в места не столь отдаленные, а Ира стала встречаться с его братом, и тогда мама отдала ей как подарок на свадьбу золотое сердечко с эмалевыми незабудками, а Варе по справедливости, хоть она пока не выходила замуж, потому что была ещё маленькая, досталась золотая «страничка» с подковой и хлыстом, Варина «страничка» сейчас у неё, а Ира потеряла своё золотое сердечко, когда у неё порвалась цепочка в электричке, «доколе не порвалась серебряная цепочка», там же, в вазочке, лежало единственное сохранившееся маленькое бабушкино колечко пятьдесят шестой пробы с бирюзой в викторианском стиле, которое избежало печальной участи быть выброшенным в окно или стать хлебом насущным, наверное, потому, что мама Вари любила его больше других колечек, хотя было ещё одно, с тёмно-коричневым, густым, как крепкий кофе, агатом в тонком золотом ободке, в молодости его носила Варина мама, а её старшая сестра, позавидовав, этой зависти было столько же лет, сколько и Вариной маме, – Аня начала ей завидовать сразу, как только младшая, Шура, появилась на свет, Аня забрала кольцо, но в силу действия вселенского закона нечаянной справедливости палец отёк так, что Вариному папе пришлось распилить шинку кольца, чтобы освободить от него Аню – очень похоже на какую-то сказку, но кольцо не вернулось к Вариной маме, его стала носить Анина дочь Ляля, она потом перед своей смертью от пневмонии, к тому времени Вариной мамы не было на свете уже лет десять, потеряла камень, когда возилась в воде – стирала что-то, так капризное кольцо отомстило и не досталось никому, а теперь единственное оставшееся колечко с бирюзой – символ потерь, и Варе никак не избавиться от песни семидесятых годов, которую пели «Весёлые ребята», Варе она не особенно нравится, но что-то есть в ней настоящее: