Владислав Кетат - Дети иллюзий Страница 3

Мы имеем дилерскую сеть в таких городах России, как…

В прошлом году годовой оборот нашей фирмы составил более…

Обобщая изложенное, мы гарантируем высокий уровень представления продукции Вашей фирмы в России, что позволит Вашей фирме в ближайшем будущем занять достойное место в оптическом сегменте российского рынка.

Искренне надеюсь, Вы примете взаимовыгодное решение о предоставлении нашей фирме права представлять Вашу продукцию на территории Российской Федерации.

«Было бы так просто и понятно в написании художественного произведения, – думаю я, – стандартное вступление, стандартные персонажи, набор стандартных диалогов и поворотов сюжета через каждые десять страниц, и, наконец, стандартный финал-апофеоз, только…»

– …такое никто не будет читать, – неожиданно для себя произношу вслух окончание моей мысли.

– Что читать?

Голос из глубины шоу-рума заставляет меня подпрыгнуть вместе со стулом. Оборачиваюсь. Это Зоя с каким-то пакетом в руке.

– Как же ты меня напугала, – на протяжном выдохе говорю я, – будь добра, стучись в следующий раз, а то найдёшь вместо меня мой ещё тёплый труп.

– Какие мы нежные, – фыркает Зоя, – я, между прочим, стучалась.

– Не слышал…

Зоя, от которой пахнет спиртным, плюхается на свободный стул и ставит рядом с клавиатурой пакет, с которым вошла. В пакете однозначно угадывается бутылка.

– Я подумала, может, у вас всё-таки пьянка, – Зоя медленно стягивает пакет вниз, обнажая завёрнутое в серебристую плёнку горлышко.

– Зой, мне работать надо… – пытаюсь сопротивляться я, только на Зою это не действует: пакет продолжает ползти вниз, расшевеливая срамные ассоциации. Становится видна жёлтая этикетка, а потом и надпись на ней: «Монастырская изба».

– Пусть трактор работает, – говорит Зоя.

– Мне ещё целое письмо писать…

– Потом напишешь.

Скомканный пакет летит в ведро.

– …а завтра вставать рано.

– На том свете отоспишься.

У Зои в руке, словно кинжал, сверкает штопор.

– На, открывай, – она протягивает мне его рукояткой вперёд, – а где у вас бокалы?

Беру бутылку в левую руку, штопор – в правую.

– Бокалов нет, есть кружки. Вон там, – показываю на поднос в углу, на котором стоят вымытые мной наши кружки, – все чистые.

Зоя встаёт и, якобы ненароком касаясь бедром моей руки, проходит в угол; берёт с подноса две кружки – мою и Игоря – и возвращается на стул. За это время я успеваю справиться с пробкой.

– Наливай.

Рывками покидая горлышко, бледно-жёлтая жидкость наполняет до половины Зоину кружку, а затем, также до половины, мою.

– За любовь, – говорит Зоя, но в голосе её почему-то слышится: «За родину!»

– За неё, – подтверждаю я и тихонько чокаюсь своей кружкой с Зоиной.

Делаю большой глоток. Холодное вино падает в пустой желудок, и через секунду мне становится тепло. «Парадокс», – думаю я, делая ещё один.

Зоя с грохотом ставит пустую кружку на стол:

– Ещё по одной?

– Закусить бы, с обеда ничего не ел, – пытаюсь отмазаться я, но Зоя достаёт откуда-то плитку шоколада «Алёнка».

– Пойдёт?

Обречённо киваю. Это лучше, чем ничего.

Своими пухлыми, на которых я насчитал семь колец, пальцами Зоя через обёртку ломает «Алёнке» кости. Потом поднимает глаза на меня:

– Чего замер, разливай.

Пока я наполняю кружки, Зоя разрывает обёртку и вываливает на стол увечные Алёнкины внутренности:

– Кушать подано.

– Мерси.

Зоя снова тостует:

– За любовь!

– Так вроде за любовь уже пили?

– За неё, сколько ни пей, всё равно мало.

И Зоя махом опрокидывает в себя кружку.

«Э-ге, – думаю я, – эдак она накушается раньше времени. Что тогда?»

– Валер, я давно хотела тебя спросить, – сквозь хруст шоколада, говорит Зоя, – у тебя девушка есть?

Понимая, к чему она клонит, решаю отвечать так, как обычно делает Израиль, когда у него спрашивают о наличии атомной бомбы:

– Зой, это сложный вопрос…

– Красивая?

– Как тебе сказать…

– Моложе меня?

– Знаешь, возраст – такое дело…

– Блондинка? Брюнетка?

Мне надоедает отпираться, и я сообщаю то, что Зоя хочет услышать:

– У меня была девушка: брюнетка, двадцать два года, на мой вкус, очень даже ничего, но мы расстались. Сейчас у меня никого нет.

Зоя удовлетворённо кивает:

– Тогда наливай.

Наливаю, и мы снова пьём за любовь.

– А я тебе нравлюсь? – спрашивает Зоя уже чуть заплетающимся языком.

Я не нахожу, что ответить: Зоин вопрос застаёт меня врасплох.

– Ну, хоть немно-о-ожечко? – повторяет она.

Моё красноречивое молчание продолжается. Зоя наливает себе сама и, не чокаясь со мной, выпивает залпом. Поставив на стол кружку, она проводит в воздухе указательными пальцами, изображая контур женской фигуры.

– Валера, пойми, всё это – рекламный ролик, – говорит она грудным голосом, – когда выключают свет, длина ног и цвет волос перестают быть важны, остаются груди, рот, задница, и то, что между ног. Да, у меня лишний вес, короткие ноги и прыщи по всей морде, но всё, что я только что перечислила, у меня такое же, как и у всех остальных баб, а кое-что и получше.

Зоя сжимает крупными, почти мужскими ладонями свои немаленькие груди, отчего у меня теплеет в паху.

– И потом, важно не содержание, а форма.

Зоя делает паузу, пристально глядя мне в глаза. Я выдерживаю её взгляд.

– Возьмём тачку, поедем ко мне, – горячо шепчет она, – тут недалеко. Если совсем противно, можно выпить коньяку, у меня дома всегда есть. Или, хочешь, я тебе глаза завяжу? А утром ты просто встанешь и уйдёшь…

Ошарашенный, я буквально теряю дар речи, а Зоя, видимо, приняв моё молчание за согласие, идёт в наступление: поднимается со стула, обходит меня с правого фланга и мягко наваливается грудью на плечо:

– Валер, перестань ломаться, я никому не скажу…

– Зоя, не надо… – только и могу выдавить из себя я.

Горячие и влажные, с кислинкой от «Монастырской избы», Зоины губы тазом накрывают мой рот, руки заплетаются вокруг шеи, а сама Зоя медленно сползает ко мне на колени. Её грудь теперь подпирает мой подбородок. Зоя тяжело дышит, я слышу, как гулко бьётся её сердце, и воображение тут же рисует перспективу, которую десять секунд назад озвучила Зоя.

Вот, мы у неё дома, уже пьяные… вот, с неё падает одна тряпка, затем вторая, третья… вот она голая лежит на кровати, груди в потолок, а я с отяжелевшей от алкоголя челюстью стою напротив, не в состоянии понять, как мне захотеть этот распластанный на кровати труп…

Видение покидает меня. Чтобы меня не заподозрили в попытке обнять Зоино туловище, демонстративно опускаю руки и отворачиваюсь в сторону. Знаю, это нехорошо, не по-мужски: не отвечать взаимностью женщине, но ничего не могу с собой поделать – Зоя мне совершенно безразлична, а в пьяном виде даже противна, – поэтому я холоден и неподвижен, как фараон при входе в Карнакский храм. До Зои, похоже, потихоньку доходит моё настроение. Некоторое время она ещё елозит по мне задом и давит крупом, но, так и не дождавшись ответной реакции, постепенно затихает.

– Ты что… – прерывистым шёпотом спрашивает она, – совсем меня не хочешь?

– Извини, – отвечаю я, отводя глаза в сторону, – чего-то никак.

Зоя медленно встаёт с моих колен.

– Сволочь ты, Суров, – говорит она с обидой в каждой букве, – все вы, мужики, сволочи!

– Зой, не обижайся… – совершенно искренне начинаю я.

Зоя резко разворачивается в мою сторону на каблуках – платье перекошено, на голове кошмар, в глазах слёзы.

– Расскажешь кому – убью! – кричит она и, напоследок вильнув задом, широким шагом покидает комнату.

Откидываюсь на спинку стула. Пустая Зоина бутылка летит в ведро для бумаг, вслед за ней – скомканная Алёнкина обёртка. На душе противно: такое чувство, будто только что сделал кому-то гадость, хотя на самом деле никакой гадости никому не делал. И от понимания этого становится ещё противнее.

Время – двадцать один час двадцать минут. Пора домой. Встаю, выключаю компьютер, выдёргиваю из розетки нашу гордость – электрический чайник с антипригарным покрытием спирали, проверяю, не осталось ли в пепельнице тлеющих окурков, и только после этого иду одеваться. Зима в этом году не особенно холодная, поэтому чтобы не замёрзнуть, мне вполне достаточно тёмно-синего демисезонного пальто, клетчатого шарфа и чёрного декадентского берета. Одетый, подхожу к большому зеркалу в коридоре. В таком прикиде, да ещё с длинными волосами и бородкой, я похож то ли на молодого батюшку, то ли на художника, по неизвестной причине сбежавшего из Монпарнаса в Черёмушки. Хватаюсь за циклопических размеров тумблер электроавтомата, что есть сил жму его вверх – х-дыщ! – и шоу-рум погружается во тьму.