Владислав Кетат - Дети иллюзий Страница 4

– Спите спокойно, изделия очковой оптики, – говорю я поблёскивающим в свете уличных фонарей очкам и оправам, – завтра вас снова будут разглядывать, щупать, тереть тряпочками, надевать на чьи-то носы, засовывать в маленькие, обитые изнутри замшей гробики-очечники.

Ничего не отвечают мне изделия очковой оптики. Молчат: видно, уже уснули. Подхожу к самой дальней стойке, на которой покоится артефакт, который ещё никому не удалось продать. Эту ужасающую по дизайну оправу из коллекции «Гауди» с дикими попугайного цвета заушниками, тремя сменными накладками на окуляры и керамическим очечником Востоков привёз из последней поездки в Испанию со словами: «Это не оправа, а произведение искусства». Не знаю, как насчёт искусства, а клиенты от неё шарахаются. Возможно, их отталкивает цена – целых сто пятьдесят условных единиц – а может, они просто не доросли до высокого эстетического уровня нашего генерального директора… Так или иначе, Востоков обещал тому, кто её продаст, премию в размере оклада единовременно.

«Вот забрёл бы к нам какой-нибудь сумасшедший «новый русский, – мечтательно думаю я, – и влюбился бы в неё с первого взгляда. Я бы, конечно, наврал с три короба про то, как сам Гауди носил такие очки, когда строил «Саграда Фамилиа», или ещё что-нибудь в стиле Востокова, и впарил бы ему это произведение искусства, пока тот ещё тёпленький, причём не за сто пятьдесят, а за целых двести условных единиц, неимоверно бы вырос в глазах начальства и получил вдобавок триста долларов оклада единовременно…»

Закрываю дверь офиса на все три замка и, сдав ключи на охрану, выхожу из здания под мягкий январский снег. Кривенькая улочка с гордым названием «Научный проезд», на которую чёрными окнами смотрит здание института «Гипромедтехника», где мы снимаем офис, не по-московски пуста. На другой её стороне толкаются угрюмые металлические гаражи, а за ними в заснеженной темноте Александрийским маяком светит серая скала «Газпрома». Некоторое время смотрю на несгибаемый газовый фаллос, машу рукой сторожу Саше и его собаке по кличке Тумбочка, и, разгребая ногами успевшие вырасти за день сугробы, иду к метро.

Идти недолго – бывшая когда-то конечной, станция «Калужская» находится в десяти минутах неспешного променада от «Гипромедтехники». По дороге я обычно захожу в магазин «Калужская застава», чтобы купить там плюшку или пирожок. В магазине меня уже знают, и время от времени беззлобно подкалывают.

– Вас что, жена дома не кормит? – с искринкой в голосе спрашивает полная молодая продавщица с кольцом не на том пальце, когда я подхожу к кассе со сдобой в руках.

– Кормит, – говорю я, протягивая ей пригоршню мелочи, – только мало.

– Может, другую завести? – смеётся она.

– Не знаю, надо с ней посоветоваться, – как можно серьёзнее отвечаю я, и под её звонкий смех выхожу из магазина.

Морозец даёт о себе знать – винный хмель из головы почти выветрился. Жуя на ходу, спускаюсь по скользким ступенькам перехода метро, толкаю плечом стеклянные двери-убийцы и, показав сонной «красной шапочке» добытый контрабандой студенческий проездной, попадаю на станцию. Снимаю запотевшие с мороза очки и вытираю о шарф. Мои близорукие глаза видят вестибюль уходящим в пелену и слегка размытым по краям. Немного фантазии – и он превращается в колоннаду храма Ирода Великого, а усталые личности, слоняющиеся между колоннами – в жрецов или воинов. Самому себе я вижусь начальником тайной службы, который следует на встречу с прокуратором. Я даже знаю, что скажу ему: «Прокуратору здравствовать и радоваться…»

Грохот цвета морской волны превращает мою хрупкую иллюзию в развалины. Жрецы и воины возвращаются в усталые личины офисных служащих. Надеваю очки и захожу в вагон.

Вот что я вам скажу: андеграунд хорош только тем, что здесь можно читать. Поглощение печатного слова помогает убивать время и наполняет образами одуревший после рабочего дня мозг. Проезд же на личном авто, наоборот, позволяет ощутить всю продолжительность пути во времени и напрочь его опустошает. Даже в плотной метрошной толчее можно почерпнуть свою порцию печатного слова, а в пробке, извините, нет. Только автомобильный невроз. Все мои друзья автолюбители – неврастеники. Они и в жизни ведут себя, как на дороге: пытаются всех обогнать с нарушением правил, и орут, как потерпевшие. Разумеется, «консервы» нервов тоже не успокаивают, но здесь есть звуковая завеса и книга. И если книга хорошая, можно улететь так далеко, что иногда трудно бывает вернуться обратно. Хотя, будь у меня личный автомобиль, я бы, наверное, рассуждал по-иному.

У меня в руках «Чапаев и пустота» – чёрный «Вагриусовский» томик неделю назад забыл у меня приятель. На самом деле, книгу я прочитал уже два раза, сейчас читаю третий. Не с начала до конца, а выборочно, самые чудесные куски.

Ну почему, ответьте мне, почему эту книгу, эту прелесть, этот отрыв башки без наркоза написал не я? Чем таким отличается от меня В. О. Пелевин, родившийся, кстати, со мной в один день? Почему, блин, он, а не, блин, я? Ну, почему? Что нужно с собой такого сделать, чтобы писать так же?

Понятное дело, это зависть. Самая обычная зависть писателя-неудачника писателю настоящему. Я знаю, что научиться писать так же, как он, нельзя. Never. No way. Единственное, что в моих силах – научиться писать так, чтобы написанное было не стыдно показать друзьям или отослать в издательство. Но для этого, товарищи, надо работать, как папа Карло, привязав себя к стулу, до одури сидеть за письменным столом, тысячу раз переписывать одну и ту же фразу, пока не выползет из-под пера одна единственно верная…

«И другого пути, вероятно, не-е-ет…» – блеет в моей голове ехидный Борис Борисович.

Отрываюсь от невесёлых мыслей и снова ныряю в книгу. Не закрывая глаз, вижу перед собой заснеженную Москву, монгольскую степь, высокого красного командира с перебинтованным мизинцем, коротко стриженую барышню холодной красоты, взрывающийся над моей головой стеклянный шар…

– Станция «ВДНХ», – слышится откуда-то сверху, – Следующая «Ботанический сад».

Еле успеваю выскочить из вагона.

Чтобы добраться до дома, мне теперь нужно, выстояв очередь, сесть в автобус № 392, или маршрутку аналогичного номера, доехать до города Королёва Московской области и выйти на остановке у библиотеки имени Н. К. Крупской, так называемой «Крупы». Время в пути в зависимости от пробок занимает от тридцати минут до часу, так что дома я буду, в лучшем случае, в половине двенадцатого. Есть и другой вариант исхода: доехать на метро до Ярославского вокзала и сесть там на электричку Монинского или Фрязинского направления, но много таким образом не выиграешь, можно даже серьёзно проиграть: маршрутки ходят гораздо чаще электричек. Вообще, дорога из дома на работу и с работы домой – это проклятье всех, кто живёт за МКАДом, а всё потому, что за этим самым МКАДом, то есть в области, нормальной работы нет, а Москве – есть, но до неё ещё надо доехать.

Очередь оказывается короткой, и я удачно впихиваюсь в первую же подошедшую маршрутку. Сажусь спиной к водителю. Место не особенно завидное – придётся передавать деньги за проезд, – но зато тут есть, куда девать ноги. Читать в маршрутке из-за тряски тяжело, поэтому в дороге обычно я слушаю плеер. Сегодня у меня там кассета «Несчастного случая» – «Это любовь». Сильная вещь. Слушаю её всю неделю, и она мне никак не надоест. Ярославское шоссе сейчас, скорее всего, свободно, так что одной стороны кассеты до дома должно хватить. Давлю на «Play» и, словно по моей команде, набитая под завязку «Газель» тяжело отваливает от остановки, а ко мне начинают тянуться руки, сжимающие по две десятки новыми.

Я живу отдельно от родителей совсем недавно, с тех пор, как окончил институт. Снимаю однокомнатную квартиру с мебелью, стиральной машиной «Эврика» и телефоном – за сто десять долларов в месяц. Обретя долгожданную свободу, я, тем не менее, далеко от них не ушёл – дом, в котором я обитаю, находится через дорогу от родительского. Думаю, это не самый плохой вариант отделения от родственников: вроде бы сам по себе, но всегда можно прийти к ним пообедать или отдать в стирку белье. И при этом довольны все: и я, и предки – а больше всего младший брат, занявший мою комнату.

Захожу в успевший стать родным слабо освещённый подъезд, по щербатым ступенькам поднимаюсь к лифту – и вдруг замечаю торчащий из-под перекошенной дверки почтового ящика с номером 89 белый уголок. Открываю ящик, и мне в руки падает тощий на ощупь конверт. Мой прежний, то есть родительский адрес в графе «Куда» выведен немного расхлябанным, но однозначно женским почерком. В графе «От кого» – заковыристая подпись. Светка, будь она неладна. Третье письмо за месяц.