Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу Страница 32

И еще, и еще… Да здравствует (!), однако, холодный бир.

Но кто он такой, Savva, протирающий на разноцветных вертящихся стульях любимые джинсы? Кто? Кто? Человеческий ресурс? Электорат? Раньше, по молодости, он даже начал сомневаться в том, будто что-то значит… Да и где его личность, зажатая в тисках «от сих до сих» – не личность точнее, а сущность?

В девяностые он часто задавался вопросом, как же его, Savvy, угораздило так вляпаться (читай – родиться) и, чтобы хоть как-то оправдать свое малоосмысленное – а может, и вовсе лишенное всякого смысла существование, – нашел школу нунчаку.

Пожалуй, они стали не самым никчемным периодом его существования: две восьмигранные палочки – сначала резиновые, а потом и деревянные – с гибкой связкой. После первой тренировки руки у Savvы полностью онемели, а локти были в синяках, но все это казалось совершенно неважным, ведь Мастер говорил, что нунчаку, кроме всего прочего, поможет ему, Savve, развить воображение и проникнуть в суть явлений мира… Воображение Savva за два года, может, и развил, но вот с сутью оказалось сложнее: выход из жизни, упакованной в квадрат, оказывался в Эгосфере смертельным номером. Да, его рука плотно охватывала конец палочки – и крепко сжатый кулак внушал уважение. Да, он протирал нунчаку оливковым маслом – и те не скользили от пота. Да, он обучился тому, что так долго показывал Мастер – перемене рук без лишних перехватов: «Всегда вращай у наружной стороны руки или на сгибах пальцев. Руку вытягивай – только тогда достигнешь максимальной дальности удара, – говорил тот. – Есть, конечно, приемы, когда палочку вращают через внутренний край ладони. Рука тогда не выпрямляется. Это в основном трюки.

Они красивы, но к настоящей работе не имеют никакого отношения, запомни» – и Savva запомнил. Он неплохо изучил технику вращения, приемы защиты – всякие там блоки – и оказался достаточно ловок, отрабатывая множество приемов на специальном длинном мешке, при ударе по которому нунчаку постоянно норовили выйти из-под контроля. Главное искусство заключалось в том, чтобы вернуть их в позицию, из которой можно было бы тотчас перейти к следующему приему. Для отработки толчковых и тычковых ударов использовались твердые и мягкие подушки: «Ты должен чувствовать сопротивление! Ты должен…» – говорил Мастер, и Savva чувствовал, чувствовал, чувствовал… Потом были тренировки в додзё: он сам контролировал себя, глядя в зеркало, и имитировал бой с воображаемым противником, пока кто-то вел рядом вольный бой или отрабатывал комбинации. Такие вещи продолжались часами; так у Savvы появились люди, смотрящие на этот мир его глазами хотя бы отчасти – Женька, увы, уже не в счет, Женька – отрезанный ломоть, хотя это вот выраженьице – «отрезанный ломоть» – Savva терпеть не может. Женился, дурачина-простофиля, теперь с истериками бывшей возлюбленной разбирается, которая за полгода из хрупкой Джульетты аккурат в ведьму превратилась.

Savve же порой казалось, будто он поймал нужную ему реальность за хвост. Но как только это происходило, та ускользала от него огненной птицей; если же нет, то не нравилась своей неожиданно оголившейся «обыденщины жутью». Так сказка превращалась в мыльный пузырь и лопалась, так Savva становился все более и более отрешенным, так все больше и больше думал, где бы подкормиться пейотами да расширить свое зашоренное «великой цивилизацией» сознание, сдернув с себя маску робота и став, наконец, свободным. Стать собой, познать (ой-ой-ой!) себя, пережить всамделишный мистический опыт и увидеть – хоть краешком глаза – свет, называемый кем-то божественным, а кем-то – многомерным. Есть ли еще какой-то смысл в этой чертовой жизни, кроме, разве, любви и, пардон за пошлость, твор-чест-ва? «В его творчестве нашли яркое отражение мотивы б…» – stop! Savva помнил о том, что вдохновение испытывает и посредственность, поэтому не обольщался по поводу своих «шедевров», как снисходительно называл он собственные рисунки – черной тушью на едва уловимой желтизны плотной меловке. Сюжеты были самыми разными: от средневековых рыцарей и звездных войн до удивлявших своей зримой «одушевленной вещественностью» чертополохов и портретов Крысёныша. А еще Savva знал: в Масскве живет-выживает около пятидесяти тысяч художников – целый город! – и очень у многих неплохие работы. Нет-нет, лучше уж он, Savva, будет пока планктон – но отсиживать свои труподни в офисе, варганя обложки для шизоидных romanoff, чем, например, голодать за нелепую идею искусства для искусства и гордиться собственной «не-продажностью»: по крайней мере, удивить Крысёныша какой-нибудь стильной вещицей на дизайнерскую подачку он мог. Предлагать же свою действительно изысканную графику в коммерческие – смесь совка с капитализмом – издательства Savva, обжегшись сколько-то раз, не хотел, а некоммерческих уже не существовало.

Время и терпение! Вот он, Savva, стоит в исходной стойке, зажав одну палочку под мышкой. Вот вытягивает руку, направляя на цель. Вот – вот он! – горизонтальный удар со всего маха, движение с разворотом бедра. А вот Savva уже останавливается и берется за палочки, охватившие шею, ставит бедро в исходное и ударяет другой рукой, а потом быстро опускает нунчаку вдоль ноги и перехватывает под мышкой… Потом идет строгая ката, после которой Savva вспоминает, что уже три года как занимается красивейшим боевым искусством, но обещанного Мастером «проникновения в суть явлений мира» не получает, и получить никогда не сможет. Так он снимает пояс, расстается еще с одной самкой, описание которой интересно разве что (не)порядочным женщинам из (не)хороших семей, (не) посвятивших свою жизнь – о-о! да это серьезно! – мужу и детям, а потому пропущено аффтаром (роль), произвольно играющим на людях в editor’a (еще та роль), и лежит некоторое время на диване.

Но лёжка Savvы весьма относительна: он думает, думает, думает, что делать дальше, то есть как быть-жить, дышать-гнать, видеть-ненавидеть, терпеть-вертеть и проч. Думает, как вырваться из порочного круга (кнут-пряник, команда-ожидание; продолжение в следующей шкурке), и не только.

Думает, что хочет выпить.

Пьет.

Ити… Ни… Сан… Уж сколько нам открытий чудных… Го… Року… Сити… готовит просвещенья дух… Хати… Ку… До… Ипонскай бохх! Вымучивал, чтоб не двинуться… армия есть не только тупость и унижение, но и пить возможность доказать себе, что ты в этом квадрате на всех-всех-всех – «Savva и все-все-все»? хм! – даже отдаленно не смахиваешь… В очередной раз, впрочем, доказать… стоила ли игра свеч? Дурацкое выражение. Косить надо было, косить! Вот какие-нибудь косцы, к примеру, лет сто назад считали, будто Страстная неделя начинается с Вербного воскресенья… А сейчас косцы где? Что считают? Нет никаких косцов, одна верба у тусующихся рядом с метро бабок… Ох я и накушался! Чего-чего? Кто это тут такое пи-шет? «Биовиду, чтоб не вырождался, нужно иметь мужскую составляющую на грани вымирания»? Так тоже считают? Сестрица-бухгалтерица! Если она – типа, «мужская составляющая» – будет жизнькой наслаждаться, развитие остановится. Хм… Вот меня за всю бню и имеют… чтоб развитие… Ха!! Я, типа, существую, чтоб чье-то развитие не остановилось! А если таким макаром – мое самое – того…? Смешно. Да… Когда пешком под стол не ходил, казалось, день никогда не кончится, а сейчас – что? Сутки мелькают, как… тут нужно, наверное, какое-то сравнение… бородатое… Классики – те могли! Как на духу – да и чем еще заняться томящемуся дворянину, как не бумагомаранием? Но в мою голову – ничего… Дао дэ дзынь. Армянский, пять звездочек… Бум-бум… После него слишком часто начинается с одного шага путь в тысячу ли, и вопрос лишь в том, куда ведет тот путь и нужен ли мне тот шаг… Ну чем не томящийся дворянин? Игра в классики… А все же сравнение нужно… Вот какой-нибудь аффтар обязательно проассоциировал бы летящие дни – мои дни – с явлением природы. Придурок? Придурок. Полный придурок с претензией на членораздельную многословность: неизлечимая болезнь прозебриков, дык… Вопрос в другом: существует ли непридурок как вид? Или только «венец творения»? Робот, робот, раб и робот!

…Остыть. Ощутить, что ход времени убыстряется по мере удаления от исходной точки: посчитать рождение исходной точкой. Смерть назвать «приходом» (не забыть испытать во время смерти оргазм). Вспомнить, что время младенца гораздо медленнее времени взрослого. Почему не учил физику? Потому что физичка была дурой, и мы делали дебильные лабы: «Подвесьте грузик на нить…» – а Ньютон косился со стены… Если б я знал ФИЗИКУ… Хотя, написал вот Уэльбек свои «Элементарные…», и что? Проще ему, что ли, стало? А Секацкому с его теорией?

Вот раньше все думал, почему в дороге так легко – даже если в никуда едешь; даже если тебе этот поезд с его конечной станцией абсолютно по барабану – легкость эта откуда берется? Невыносимая, конечно, но – легкость же! А оказалось, дорога – то самое средство изменения хода биологических часов… Едешь себе, едешь – я еду, или ты – не важно. Так вот: мы едем, или плывем, или летим – «ты да я да мы с тобой в деревянном башмаке…» (откуда стишата? Книжонка тридцатилетней давности с нарисованным человечком, на ногах у которого смешные полосатые гольфы), а покуда так передвигаемся, как нефиг делать вылетаем из калиброванного тайма. Над временем парим! Оно действительно становится относительным в нашем восприятии, мы это чувствуем…