Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник) Страница 33

70 кг × 4 миллиарда человек = 280 миллионов тонн. Ого!

3 июня 1972 года.

Правду люди говорят: «Утро вечера мудренее». Вот и сегодня: как проснулся, то от вчерашней тоски не осталось и следа. А ведь в принципе все осталось по-прежнему…

26 июня этого же года.

Вчера, на Трифоновской улице /недалеко от ул. Горького!/ видел современные трущобы, где по сию пору обитают люди. Было страшное впечатление от вида этих перекосившихся, почерневших от времени, бревенчатых, 2-х этажных домов.

22 июля того же года.

Очень жарко. 32 градуса на улице. Не было никакого желания ехать в накаленном солнцем, городском уличном транспорте. Завтра с друзьями махнем куда-нибудь за город, на природу, поближе, конечно, к воде. Но то – только завтра. А сегодня я с работы до дома, изнывая от жары, шел пешком. Страшно хотелось выкупаться. Старался держаться в тени домов. От такого пекла асфальт под ногами, ну, просто, податливый; в особенности там, где на него падают солнечные лучи. Иду и вдруг вижу: чуть ли не на средине проезжей части улицы, что-то удивительное движется, шевелится, ползет. Через секунду понимаю – змея!?.. Змея – самая настоящая, большая, черная, едва ли не сливающаяся с цветом асфальта. Вгляделся, смотрю – два желтых пятна на ее голове. Значит, уж».

Виктор перевернул другую страницу.

«Интересно еще то, – читал он далее, – что этот уж по ходу движения машин ползет-то. Я остановился и стал смотреть на это диковинное – для такого огромного города, как Москва – зрелище.

Находясь между жизнью и смертью, уж упорно боролся за существование, энергично пресмыкаясь строго вдоль улицы, инстинктивно «догадываясь», что ему нет спасения, если он свернет в сторону от своего маршрута, – и без того опасного. Только находясь между колесами автомашин, над ним то и дело проносившихся, он – кто знает – чувствовал себя во временной и относительной безопасности.

Подумалось: вот бы ему превратиться на время в дракона, дабы огнем своей «крупнокалиберной» пасти остановить их, этих автомашин, безудержный, механический, нескончаемый бег. Но, увы! Конечно же, этого не произошло. И вот, как и следовало ожидать одна из этих «изобретений века» на всем ходу переехала его колесом. Из ужа брызнуло, но он еще одержимее, – как видно, по инерции и из последних сил, – пополз вперед, увлекая за собой свои внутренности, тянувшиеся за ним. Но следом еще и еще на него наезжали машины. И уже через минуту от него на дороге остался только черный отпечаток, очень похожий на ремень.

«Откуда бы он, этот уж, тут взялся?» – еще подумалось мне. Осмотревшись, я увидел на своей стороне улицы веселенькое, светлое здание Дома пионеров.

«Кто-нибудь из ребят недосмотрел, и пресмыкающееся улизнуло прямо из Живого уголка, – предположил я тогда. – Такое бывает, – мысленно дополнил, – о таком и в прессе порой пишут». Еще раз посмотрев на эту свежую память о живом еще так недавно организме, я пошел себе дальше, находясь под отвратительным впечатлением от увиденного».

С теплым чувством Виктор перевернул целый ряд, не интересных для себя сейчас, страниц, остановившись на записи, датированной от 16-го мая 1973 года.

«Люблю грозу в начале мая…» (16 мая минус – 13 дней (по старому стилю) = 3 мая; все «по Тютчеву»…))

Наконец-то, я, городской житель, впервые увидел и почувствовал непосредственно такую грозу. А то раньше все как-то не доводилось. А может быть и просто не обращал на нее внимания по-ребячески-юношески.

Ожидая сегодня троллейбус, я попал в грозу. …Вдруг, с наполовину ясного, наполовину закрытого сплошной, фиолетовой, тяжеловесной тучей, неба /кстати, солнце было в первой, ясной половине его/ раздался, давно уже не слыханный мной, гром. Из тучи, медленно, но, как говорится, верно закрывавшей в том числе и меня своим «крылом», очень быстро стали капать, шлепая по асфальту, увесистые капли дождя. Гром повторился, громыхнув уже крепче, ближе. Вскоре капли дождя превратились в белесые струи, очень прочно как бы соединившие собой эту тучу с земной твердью. Я, как и все, рядом стоявшие со мной, поспешил укрыться хоть где-нибудь от этого, ну, наверное, живописного, ливня.

Выбрав себе мало-мальски пригодное укрытие у стены довольно высокого несовременного жилого дома, крыша которого несовременно нависала над улицей, находясь вблизи своей остановки троллейбуса, я стал невольно наблюдать эту «грибную» грозу в «начале мая»; «грибную» – потому что немалая часть неба все еще продолжала оставаться ясной, солнечной.

Нет, до чего же было, бесспорно, хорошо! И даже петь хотелось! /Проанализировав потом это свое жизнерадостное в те минуты состояние, я, впрочем, пришел к выводу, что гром этой первой, майской грозы был совершенно обычный и привычный для слуха, – то есть, такой, какой бывает и летом. И он, конечно же, не «играл», не «резвился», как в известном стихотворении Тютчева. Играли же и резвились какие-то неопределенные чувства мои, через которые я, как сквозь розовые очки, и наблюдал грозу (по Тютчеву) «в начале мая»)). Впрочем, если бы дело происходило где-нибудь загородом, то мое восприятие такой грозы было бы еще острее и полнее. Какие бы поднялись там потом запахи от молодой, народившейся и нарождающейся там и сям зелени, какие, не знаю, вряд ли почувствуешь летом!

Здесь же, в городе, мимо меня торопливо пробегали пешеходы, опоздавшие к распределению «вакантных» мест под ближайшим к себе укрытием, – укрытые газетами, бесполезными уже через мгновение, липнувшими к их – женским и мужским – головам и, вздернутым кверху, плечам. Из ближайшей ко мне водосточной трубы, «приютившего» меня таким образом дома, мини-водопадом уже низвергалась дождевая вода, бурливо устремляясь к бордюру тротуара. Вообще, дождевой, «небесной» воды на асфальте тротуара и улицы очень быстро становилось много. Особенно ее становилось много у бордюра тротуара: не под силу было с ней справиться сразу уличным канализационным, сточным решеткам. Гром, гремя уже над самой моей головой, как мне казалось, весело «разламывал» небо. За шиворот мне вода пока еще не бежала, но мои брюки выше колен и бо́льшая часть рубашки – уже были сильно забрызганы – намочены ею. Троллейбус, то ли застряв, как обычно, где-то, то ли, как и я, пережидая грозу, не шел. И, от нечего делать, я стал еще и размышлять, например, над тем, что Земля, наша планета, – это своего рода теплица с голубого цвета стеклами, через которые на нас светит, как гигантская электролампа, солнце; «теплица», – поскольку сразу же за «стеклами» ее, этой нашей «теплицы», холод космоса всегда составляет приблизительно – 190 градусов по Цельсию. Нос отвалится сразу же – буквально высунься им только за пределы этой нашей «теплицы»; хоть высунься им летом, хоть высунься им зимой.

Приходили также и другие мысли, однако уже, так сказать, земные, не космические, обыденные, которые записывать сюда совершенно не интересно.

Постепенно гроза стала затихать. Белесые частые струи дождя превратились в обыкновенный, все более и более редкий дождик. И народ, осмелев, задвигался тут и там, выйдя из своих временных укрытий. Воды кругом под ногами не убавилось, но еще больше прибавилось. В отдельных местах ее было, ну, просто невпроворот. И многие, очень многие /в зависимости от пола/ для беспрепятственной ходьбы по ней, – заворачивали штанины брюк почти до колен или же – элементарно снимали обувь. Бóльшая же часть народа, ничего не предпринимая с одеждой своей и обувью, торопливо перемещалась гуськом, в основном, вдоль стен зданий, перепрыгивая то тут, то там через настоящие, неопределенной глубины, водные препятствия.

Я тоже решительно покинул свой «приют», выйдя на свою остановку троллейбуса, хотя последнего все еще не было. С неба уже уходили тщедушные остатки от недавней сплошной, фиолетовой, грозной грозовой тучи, так при мне и не осилившей затмить собой полностью солнце. Радуга, в усеченном своем виде, – из-за «упрятывания» ее высокими и часто расположенными зданиями, – уже красовалась в небе.

Посмотрев и туда и сюда, я отчего-то еще обратил внимание на автомашину «Волга», черного цвета, в которой ездят большие начальники. Она стояла почти у самого подъезда того же дома, который «приютил» меня во время этой «грибной» грозы. Внутри нее, этой автомашины, мощно вымытой прошедшим ливнем, сидел молодцеватого вида шофер. Навалившись руками на руль, он, также как и я, с интересом поглядывал на все, что попадало в поле его зрения. Из подобного занятия его вывела женщина средних лет, вышедшая скорым шагом из подъезда упомянутого дома и уверенно подошедшая к машине. Открыв, а потом захлопнув за собой дверцу автомашины, она уселась в ней на заднем сиденье. Еще секунда и автомобиль порывисто, резко рванулся с места, как говорится, в карьер, оставив за собой «расколовшуюся» ошеломленно надвое группу пешеходов, в числе которых оказалась и чертыхавшаяся в сердцах бабуля, которая едва успела отскочить, отпрянуть от машины – в удобную для себя сторону, – увернуться даже как-то от нее. Было удивительно видеть от нее, от этой бабули, этакую молодую прыть. Также удивительно было видеть, тем более на фоне развеселой первой, майской, только что закончившейся грозы, – не иначе как, потенциального убийцу за рулем автомашины «Волга», черного цвета, в которой ездят большие советские начальники /начальницы…/.