Евгений Орел - Баклан Свекольный Страница 35

По первым же страницам Фёдору становится ясно, что пробелов в его знаниях намного больше, чем казалось.

– Это самое дорогое, что у меня есть, – трепетно произносит Кирилл, облегчённо уходя от воспоминаний о приснопамятной подруге. – Здесь поэты, которых при совке особо не публиковали. Бабушка подарила, царство ей небесное.

– Хм-м… – Фёдор находит страницу с оглавлением, – Саша Чёрный, Игорь Северянин, Николай Рубцов… да я про таких и понятия не имею.

– Не мудрено, – замечает Кирилл, – их сейчас мало кто знает. Возьми почитай, если хочешь. Только не потеряй, прошу тебя.

– Да ладно, я только тут, – успокаивает его Федя, – из дома даже не вынесу.

Кирилл встрепенулся:

– Извини…

Садится за стол и что-то наскоро пишет в тетрадку. Фёдору ясно: поэта Муза посетила. Он занимает кресло в углу комнаты и листает произведения неизвестных ему авторов.

Взгляд останавливается на строках Николая Рубцова:

Не знаю, как там белый и зелёный,

Но жёлтый цвет как раз тебе к лицу.

Повторяет вслух… Ещё раз… И ещё раз… И ещё…

Глава 19. Жёлтый цвет тебе к лицу

Среда, 5 октября 1993 г.

Время – 08:50.

Встреча с луганчанином навеяла Феде воспоминания о давних поэтических опытах. Горьких, но по-своему интересных.

Устроившись в углу троллейбуса, чтобы меньше раскачивало, Федя пытается записать по памяти армейское стихо для новогодней стенгазеты.

Ротный писарь, сержант Куницын, отказывался включать этот сомнительный опус, боясь, что командование не одобрит. Вопрос решила обещанная палка колбасы из домашней посылки, ожидаемой Фёдором со дня на день.

Командир роты, тот самый капитан Груздин, к солдатскому творчеству отнёсся спокойно. Иначе отреагировал замполит, старший лейтенант Миронов. Гневно сорвал он газету с доски, зацепив и свежий выпуск «боевого листка».

На построении роты замполит сурово отчитал писаря, пообещав, что до конца службы тот не вылезет из нарядов.

Бакланов чувствовал себя виноватым и, подавив страх перед взысканием, вступился за пострадавшего:

– Товарищ старший лейтенант, это я заставил его.

Миронов остался непреклонен.

– Ага, ну раз так, – сказал он, – объявляю сержанту Куницыну и рядовому Бакланову по три наряда вне очереди.

Этот эпизод вызывает у Фёдора улыбку и, не обращая внимания на троллейбусную тряску, он быстрым почерком заносит в блокнот пришедшие на память строки. Кое-что по ходу меняет, учитывая новые впечатления:

Муза и картошка,

Рифмоплёт и ложка,

Голодняк – не тётка,

В животе – чечётка.

Пьёт Бакланов водку,

Закусь – шмат селёдки.

После третьей сотки

Сбит прицел наводки.

В черепной коробке

Западают кнопки.

Ритм сердечный чёткий,

Пульса синус робкий.

Оле снимет шмотки,

Лифчик и колготки.

Разговор короткий,

Фёдор парень… [36]

«И какой же парень этот Фёдор?» – никак не может автор подобрать рифму. Напрашивается «кроткий». «Это обо мне, что ли?» – с улыбкой думает несостоявшийся поэт Баклан Свекольный. Прозвище, полученное от однокурсника Валеры Косых, Федя по-прежнему надеется использовать, как псевдоним, если в самом деле надумает покорять Парнас.

Выходя на нужной остановке, Федя прячет блокнот в портфель, чтобы на месте переписать на чистовик и тайком подсунуть Ольге.

Бойкот Бакланову продолжается – с ним не разговаривают, не здороваются. Феде это даже на руку: хоть какое-то время никто не будет его дёргать по пустякам.

Повесив плащ на плечики в шкаф, он достаёт из портфеля блокнот и вырывает оттуда листок со стихотворением. За столом долго рассматривает собственные каракули на предмет того, всё ли там ладно и складно. «Пусть отлежится, – думает, – может, подрихтую, а начисто перепишу позже».

Входит местная общественница Неля Кумпан со списком продуктов: сегодня четверг, день заезда автолавки с продбазы, и Неля собирает заявки по отделам.

Не здороваясь, она зачитывает:

– Товарищи, сегодня куры, колбаса копчёная, скумбрия, гречка…

– И что почём? – перебивает Примакова.

Список идёт по кругу, каждый ставит «галочки» против интересующих его наименований. Федя от предложения отмахивается.

Пока идёт сбор заявок, в дверь заглядывает Лена Овчаренко:

– Федя, – громким шёпотом она отвлекает Бакланова от не известно, каких мыслей, – на пол-десятого в зал заседаний! Ты что, забыл?

– А-а… Ой, спасибо, Леночка. Иду.

Федя уходит, никого не уведомляя. Да и кому это надо? Все увлечены заказами на «что-нибудь поесть».

Черновик стихо так и остаётся на столе.

Датчане попросили Саврука организовать для них встречу с молодыми учёными. Перед собеседованием, назначенным на завтра, им хочется поближе узнать конкурсантов, из которых предстоит отобрать двух самых достойных.

Встречу планировали провести за час-полтора, но даже двух оказалось мало. Расходиться никому не хотелось, и не будь у гостей других дел, они общались бы с учёной молодёжью хоть до вечера.

Выйдя из зала заседаний, Федя и Лена обмениваются впечатлениями о встрече и загадывают, чем бы хотели заниматься, если их – а вдруг! – возьмут на стажировку. А почему нет? Оба проявили себя пристойно, задавали умные вопросы, английский у них в порядке, и вообще, сразили наповал этих иноземцев, да и «туземцев», как Баклан прозывает сотрудников НИИ.

Из зала, где проходила встреча, появляются юные датчанки Бента Ларсен и Марефа Квист в окружении стайки неугомонных претендентов на поездку. Пора бы и честь знать, а они всё умничают, особенно Ерышев и Гальчишин. Девушки не особенно жалуют их вниманием и доброжелательно машут Лене и Фёдору «хэй-хэй» (пока!). Белозубые улыбки, разумеется, предназначены Феде, цветущему от счастья: датчанки, да ещё такие симпатичные, улыбнулись ему ! Это не ускользает от внимания Лены, меняющейся в лице из-за привычной ревности.

Глядя вслед уходящим Бенте и Марефе, Бакланов замечает как бы между прочим:

– Ты знаешь, а и в самом деле было бы здорово попасть на эту стажировку.

Лена не удостаивает реплику вниманием и гнёт своё:

– Тебе, Федя, надо бы до поездки защититься.

– Лен, ты так говоришь, будто я уже еду, – удивляется Фёдор.

– А я уверена, что тебя возьмут, – настаивает она.

– Да тебя-то уж точно возьмут, а мне… – договорить он не успевает.

Из зала выходят профессор Педерсен и доктор Янсен, тоже в окружении кандидатов на поездку, в основном девушек. Больше всех тараторит Валя Зиновчук: английский у неё поставлен добротно.

Завидев Овчаренко и «Бакланоффа», профессора желают обоим «хорошего дня», хотя взгляды их обращены только к Лене.

– Ты знаешь Федь, – иронически замечает она, – я с тобой согласна: было бы очень здорово попасть на эту стажировку.

– Ясно, – улавливает Федя её сарказм, с улыбкой прибавляя, – счёт один-один.

– Но даже если не защитишься до поездки, – продолжает Лена прерванный разговор, – то всё равно тебе надо…

– Да ничего мне не надо, – перебивает Фёдор, – что мы всё о работе, да о работе? Лен, разве нам больше не о чем поговорить?

– Хорошо, – неохотно соглашается она, – поступай, как знаешь.

– Ну и славно, – Федя переходит к домашней заготовке, – я вот смотрю на тебя, Лен, и знаешь, тебе так идёт эта жёлтая кофточка!

– Ой, да ладно!

– Нет, на самом деле! Очень идёт! – Настаивает Фёдор и, придав себе задумчивый вид, изрекает отрепетированную фразу. – Вот гляжу я на тебя, и напрашиваются строки:

Не знаю, как там белый и зелёный,

Но жёлтый цвет как раз тебе к лицу.

Удивлённая Лена пожимает плечами:

– Хм, что это тебя, Феденька, на стихи пробило?

– А ты знаешь, чьи это строки? – спрашивает он пафосно и немного по-отечески.

– Хм-м, – задумывается Лена, – сам, что ли, написал?

– Ну, что ты, дорогая, куда мне!

Соблазнительно поводить за нос наивную девушку, но заученный ответ ему кажется более уместным, чем приписывание себе чужого авторства:

– Это стихи Николая Рубцова, русского поэта двадцатого века. Прожил он всего тридцать пять лет. А знаешь, у него есть пророческое стихотворение «Я умру в крещенские морозы». И не стало его как раз на Крещение, в самое девятнадцатое января. Как видишь, предсказал дату собственной смерти.

На этом его познания о поэте исчерпываются, и, во избежание расспросов, Бакланов спешит откланяться:

– Ладно, Леночка, извини. Мне ещё к Марселю.

Так сотрудники между собой прозвали замдиректора по науке Виталия Титовича, обладателя необычной двойной фамилии Марсель-Краковяк.

– Пока! – не оборачиваясь, на ходу бросает Фёдя.

– Пока-пока, – вполголоса гундосит Лена, удивлённым взглядом провожая «знатока поэзии». Тот исчезает за углом коридора, и в самом деле ведущего в приёмную Марселя.