Евгений Орел - Баклан Свекольный Страница 36

Ни к какому замдиректора Фёдор и не собирался, но надо было найти отмазку, чтобы не оставаться. Да и зачем? Цель достигнута: высказал нечто малоизвестное, удивил, впечатлил и – прочь, дабы не углубляться в им же затронутую тему.

По пути к себе Федя встречает Вику, переводчицу из отдела внешних связей. Какая досада! На ней – ничего жёлтого! Не теряясь, Бакланов на ходу меняет сценарий:

– Знаешь, Вика, ты классно выглядишь.

– Ой, прекрати! – насмешливая Вика думает, что разгадала его план. – Чего-то надо, так и говори. А то начинаешь тут…

– Да нет, что ты! Ничего мне не надо, – говорит Фёдор чистую правду.

– Тогда зачем ты расшаркиваешься тут передо мной?

Баклана Вика терпеть не может. Как же ей смириться, что он, полный неуч по жизни, знает английский на порядок лучше неё, Виктории Медведевой? Она ж таки выпускница факультета международной экономики! Нэ абы шось !

На недобрый тон Федя не реагирует. У него на уме другое.

– Нет, всё нормально, Вика, просто я вот подумал, «прикид» у тебя классный. Но вот чего-то не хватает.

Медведева уж открывает рот, чтобы послать Баклана подальше. Чувствуя, что его задумке грозит провал, Федя торопливо заканчивает мысль:

– Вот смотрю я на тебя, и знаешь, так и напрашиваются строки:

Не знаю, как там белый и зелёный,

Но жёлтый цвет как раз тебе к лицу.

– Ты у нас ещё и стихи сочиняешь? – с улыбкой смягчается Вика, тоже не особо знающая поэзию, на радость Бакланову.

План его удался и в этот раз, но чтобы Федю дважды приняли за автора – это неожиданно приятно. «Может, и в самом деле заняться стихоплётством?» – думает Фёдор, а вслух – нарочито скромно:

– Да нет, что ты, куда мне! Это строки Николая Рубцова, замечательного русского поэта. Ты знаешь, а ведь он предсказал день своей смерти, девятнадцатое января. У него есть такое стихотворение: «Я умру в крещенские морозы».

– Да ты что… – только и может сказать впечатлительная Вика, и от её враждебного тона не остаётся и следа. Она не очень готова к продолжению разговора о литературе, да Бакланову это и ни к чему. Нужное впечатление он произвёл, а значит, можно идти дальше, «охмурять наивных девок и глупых тёток».

– Извини, Вика, мне пора, – оставляет её Федя наедине с мыслями о Рубцове и, возможно… о Бакланове.

Ближе к концу дня у входа в институт появляется долгожданная автолавка. Отдел пустеет. Все, кроме Баклана и Вали Зиновчук, уходят затовариваться, согласно заявкам.

В такие минуты даже Фёдору приятно находиться в отделе. Никто не дёргает, не нужно «делать занятость», как говорит Леонид Нехемьевич Кацман. Да и от Вальки никакого беспокойства. Федю она достаёт только в присутствии старших коллег, а с ним наедине бахвалиться учёностью ей без надобности: никто другой не увидит и не оценит. Тем более сейчас, когда отдел объявил Феде бойкот.

Бакланова преследует ощущение чего-то невыполненного. Что-то собирался написать или переписать… За день столько впечатлений, что и не припомнить. «Да и ладно, – думает он, – когда вспомню, сделаю».

Ему скучно. Зиновчук вся в работе. Федя по-своему ей завидует: всегда она при деле, что-то читает или пишет, изредка прерываясь на колкости по его адресу.

Чем заняться? Не сидеть же бестолковым пеньком посреди офисной мебели. Так и самому недолго превратиться в мебель. В такие минуты Фёдор особенно ясно понимает свою ненужность и никчемность.

Кабинетную тишину нарушает глуховатый шорох Валькиной шариковой ручки, торопливо исторгающей на бумагу Валькины же умные мысли.

Но вот она пишет, пишет… и берёт паузу.

«А деваха не так уж глупа на вид, когда сидит молча и думает», – про себя замечает Фёдор.

– Слушай, Валь, ты разве ничего не заказывала? – интересуется он из желания хоть что-нибудь спросить.

– А я в автолавке ничего не покупаю, – равнодушно отвечает Валя, не выходя из мыслительного транса.

– Где же ты покупаешь продукты? На рынке или в гастрономе? – желая найти точку для завязки разговора, Бакланов намеренно переходит на просторечие.

– Федя, что тебе надо? – теперь её внимание становится более ощутимым. – Тебе захотелось поговорить?

– Да нет, ничего, это я так, – её агрессивный выпад заставляет Бакланова дать задний ход, но только временно.

– Ну так и сиди, не мешай! – И снова её уносит на вершины научной мысли.

– Хорошо, молчу, – соглашается Фёдор и сейчас же задаёт новый вопрос: – а шмотки ты покупаешь на раскладках или в…

Договорить он не успевает.

– Слушай, ну хватит! – Валя начинает злиться. – Не видишь, что я работаю? Федя, ты мне мешаешь! Так понятней?

– Я вот смотрю на тебя, – спокойно продолжает Фёдор, будто её не услышал, – и, знаешь, так и напрашиваются строки:

Не знаю, как там белый и зелёный,

Но жёлтый цвет как раз тебе к лицу.

– И знаешь, кто это написал? – Федя уж не надеется произвести эффект. Он готов к любой реакции от «заткнись» до «пошёл на фиг».

На удивление вспышки гнева не следует. Снисходительно и с долей жалости во взгляде Валя, качая головой, обламывает незадачливого эрудита:

– Николай Рубцов, русский поэт. Федя, ты повторяешься. Ты мне это уже говорил.

«Какой конфуз!» – думает Бакланов, готовый полжизни отдать, лишь бы только вернуться на минуту назад и стереть, выжечь калёным железом этот злосчастный эпизод.

– И не только мне. – довершает она удар по Фединому самолюбию. – У нас тут полно любительниц жёлтого. Особенно эта…

Очерчивая две дуги перед собой, Валя намекает на женскую грудь огромных размеров, явно подразумевая Ольгу Выдрину.

Увы, на черновике можно шлифовать только мысли. Сказанное вслух – это уже чистовик.

Не говоря ни слова и не дожидаясь шестичасового звонка, Федя собирает портфель, надевает плащ и через минуту Валентина Андреевна Зиновчук – старший научный сотрудник и кандидат экономических наук – в гордом одиночестве, без надоедливых болтунов, преспокойно возвращается к работе.* * *...

Среда, 6 октября 1993 г.

Время – 20:40.

Он ждал этого звонка. Не сказать что хотел, но ждал, чтобы раз и навсегда отношения прекратить. «Мне только психички не хватало», – снова, как и вчера, подумал он, подыскивая нужные слова, дабы отшить Карину как можно спокойней, без нервов.

Старый аппарат взорвал тишину квартиры около девяти вечера.

– Ты вчера не позвонил, – с упрёком начинает Карина.

– Меня дома не было, – спокойно реагирует Фёдор.

– И где ты был?

– А я не обязан перед тобой отчитываться.

В нём борются желания бросить трубку или выговориться так, чтобы у Карины не осталось ни йоты сомнений – связь между ними разорвана.

– Федя, объясни, что происходит? – нервничает Карина. – Почему ты так со мной разговариваешь? Ты изменил ко мне отношение? И вообще, что всё это значит?

– Это значит, Кариночка, дорогая моя, что у меня больше нет к тебе никакого отношения.

– То есть? – напрягается Карина, сохраняя спокойствие.

– Я не хочу с тобой встречаться! – он едва не переходит на крик. – Так понятней? И давай расстанемся по-хорошему.

– Не поняла, как это – не хочу встречаться? Всегда хотел, а теперь… – в её голосе появляются оттенки обиды и боли. – Что случилось, Феденька? Что с тобой, Шибздичек мой хороший? Почему ты так со мной? Что я тебе сделала?

– Прекрати, Карина! Или кто ты там сегодня – Мальвина? Матильда? Или, может, Клотильда? – смеётся Фёдор.

Она берёт себя в руки, её голос наполняется угрозой.

– А ты не забыл, что у меня запись…

– Да нет у тебя никакой записи! – перебивает Фёдор. – И не ври хотя бы сейчас! Ничего ты не записывала!

– С чего ты взял, что я ничего не записывала?

– Ты бы давно дала мне прослушать.

– А я дам послушать, только не тебе.

– Ничего ты не дашь! Нет у тебя никакой записи!

– Ну, допустим, нет.

– Вот именно! – радуется Фёдор. – И без «допустим»!

– Ладно, не важно. Только одно запомни, любимый, мало тебе не покажется!

– Ой! Ой! Ой! Как страшно! Сейчас пойду трусы менять! – хохочет Фёдор, так что Кирилл невольно оглядывается из гостиной.

– Жалко. Такой парень… Молодой… Красивый… – притворно сокрушается Карина.

– Да ладно, хватит! И вообще, не знаю, как там белый и зелёный, но жёлтый цвет как раз тебе к лицу, – не к месту декламирует Федя.

– Что?

– Ты Рубцова знаешь?

– Не знаю. А кто это? – Карина всё больше кипятится. – Кто такой Рубцов? Это из твоих знакомых?

– С тобой всё ясно, – смеётся Федя, – ты не просто психически больная, ты ещё и село неасфальтированное. Тундра яликовая!

– Сам ты больной!!! – в истерике её голос едва не срывается.

«Он откуда-то знает, что я на учёте в психушке», – догадывается Карина.

– Хорошо, хорошо, ты здорова, – утешает её Фёдор, язвительно прибавляя: – но, всё равно, тундра.

– Хватит надо мной издеваться!!!