Наталья Милявская - Быстрее С. Страница 36

Хоть убейте, не припомню, кто поет эту песню, но строчки совершенно неожиданно возникают в голове. В тему, правда?

Первые пять минут в самолете стоят ор, визг и причитания. Бледные стюардессы мечутся по салонам, увещевая пассажиров оставаться на своих местах. Командир корабля, сохраняющий спартанское спокойствие, сообщает, что команда предпринимает все возможное для нормальной посадки самолета в аэропорту Пулково-1. После его объявления паника заметно усиливается.

Кроваво-красный апокалипсис в моем иллюминаторе сменяется черным. Расплющив нос о стекло, я вижу, как из двигателя валит темный тягучий дым. Крылья нашего «Титаника» заметно вибрируют в предрассветной мгле.

Я ничего не понимаю. Потому что я неприлично пьяна, и в некоторые моменты кажется, что меня просто окончательно накрыло после алкоголя.

– У тебя нет водички? – спрашиваю я Ивана. Во рту просто пустыня!

– Какой водички? Самолет горит! – кричит он мне. Лицо его двоится, расплывается, идет волнами, как экран телевизора с дурно настроенной антенной.

– Заодно и потушим, – отвечаю я.

– Самолет горит, слышишь? – трясет меня Иван. – Очнись! Мы сейчас сдохнем прямо в воздухе!

– Не кричи! Какой ты громкий! – морщусь я.

Над головой истошно мигают какие-то лампочки. Почему у всех вокруг истерика?

– Сейчас они все исправят, – говорю я Ивану. – И вообще, я же с тобой!

– Да, но тут мы уже в окно не выпрыгнем и в «скорую помощь» не позвоним! – говорит тот, схватившись за голову.

Зачем нам «скорая помощь»? Сейчас появится небесное полчище и дотянет нас до посадочной полосы на своих крыльях. Я тут ради интереса недавно читала статистику авиа-происшествий за год: сесть на одном двигателе опытному пилоту – что два пальца обоссать! Так что я вообще не волнуюсь. Меня просто тошнит, да и все. Черт, есть у кого-нибудь бутылка с водой?

Блондинка, обнявшись с дочерью, видимо, молится. Или медитирует. Глаза ее закрыты, прическа растрепана, лицо бледно, несмотря на толстый слой автозагара. Думаю, она сейчас обещает кому-то наверху уйти в монастырь, если все закончится благополучно.

Интересно, небесная канцелярия принимает авральные молитвы закоренелых грешников?

Мужики позади блондинки, тоже бледные, как загрунтованные холсты, держатся более мужественно. Они вцепились в подлокотники и одновременно пытаются куда-то дозвониться. Один из этой компании, сидящий с краю, изредка выдает витиеватые проклятия.

Пассажир, что до недавнего времени мирно спал сзади, оглядывает все это сумасшествие удивленными глазами и повторяет, обращаясь неизвестно к кому:

– Qu'est arrivé? Qu'est arrivé?

Лягушатник хренов! И чего тебя понесло в Россию-матушку? Экстрима в Европе не хватает?

Иван рядом со мной, вцепившись себе в волосы и слегка покачиваясь туда-сюда, смотрит пустыми глазами в спинку переднего кресла.

Сзади в наш салон врывается мокрый от пота пожилой мужчина.

– Там женщине плохо! Помогите!

Еще через секунду сзади вламываются двое парней, на руках у которых – женщина лет шестидесяти с закатившимися глазами. Они опускают ее расслабленное тело на пол между креслами и растерянно застывают рядом.

– Это, наверное, сердечный приступ! Она не дышит! Сделайте что-нибудь! – обращаясь ко всем сразу, кричит мужчина.

– Я не знаю… У меня не получится! – в ужасе шепчет одна из стюардесс.

Иван, словно очнувшись, встает с кресла и опускается на колени перед бесчувственной женщиной.

– Я умею! – говорит он громко. – Непрямой массаж сердца. А вы ее муж?

– Да! – кивает пожилой мужчина. – Помогите, пожалуйста! – он почти плачет.

– Расстегните на ней блузку… и… вы умеете делать искусственное дыхание?

Мужчина рассеянно кивает и, тоже встав на колени со стороны головы, трясущимися пальцами начинает расстегивать на жене шерстяную кофту. Парни, которые внесли женщину в салон, уходят обратно за занавеску. Наша Оля стоит, приложив ладони к щекам, и смотрит расширенными от ужаса глазами, как Иван засучивает рукава.

– Сейчас все будет хорошо! Где тут этот мечевидный отросток? – бормочет он, разглядывая бледное тело в черном бюстгальтере. Потом кладет поверх грудины ладони, как в сериалах про врачей. – Ну, на счет три! – командует Иван мужу неизвестной женщины. – Поехали!

Сознание мое раздваивается. Окружающую реальность транслируют в прямом эфире, на двух разных экранах. На одном – охваченный паникой, несущийся к земле самолет с дымящимся двигателем, носом взрывающий сугробы ночных облаков. На другом – бездыханное тело в узком проходе между кресел и двое мужчин, пытающихся вернуть его к жизни. С учетом обстоятельств в первом экране их усилия не имеют ни малейшего смысла. Но они продолжают двигаться – один ритмично давит на грудину, считая вслух, другой по его команде периодически вдувает в недвижные легкие воздух, целуя посиневшие губы.

Возможно, они оба продолжают двигаться, просто чтобы не сойти с ума.

Меня нет ни в одной из этих реальностей. Я вишу в пустоте и наблюдаю со стороны странные картинки на больших плазменных экранах.

Прошлое и будущее исчезают. Остается только единственный миг настоящего, которое отныне будет длиться вечно.

Потому что я очень хочу, чтобы время остановилось. Чтобы его больше не было. Чтобы мы никогда не приземлились – но и никогда не упали. Я хочу, чтобы этот кошмарный самолет летел и летел вдаль в ночи. И чтобы двое человек на полу откачали наконец бездыханную женщину.

Вот сейчас она вздохнет, пошевелится, может быть, закашляется и придет в себя.

Вот сейчас.

Или немного позже.

Или сразу после этого.

Потому что я загадала – если она очнется, мы благополучно приземлимся.

Нет никаких картин из прошедшей жизни перед моими глазами. Детские воспоминания не проносятся у меня в памяти. Нет страха, нет паники. Эмоции заморожены, как кубики льда.

Невидимые диспетчеры пьют валидол. Невидимый пилот пытается удержать невидимый штурвал. Где-то внизу заскучавшая невидимая земля ждет нашего возвращения. Дребезжащий самолет плотным одеялом окутывают ватные утренние облака.

И я вдруг понимаю, что очень хочу выпить чашечку кофе. Крепкий двойной эспрессо, очень терпкий и очень горький. К черту сливки и сахар!

Может, хотя бы кофе поможет мне наконец проснуться?

ЧАСТЬ 3

Волосы здесь отрастают в два счета. И так же быстро выгорают на солнце. Чтобы пряди не лезли в глаза, он собрал их сзади в хвост и перетянул разноцветной лентой. Лента тоже уже выгорела, но кому здесь какое дело! В счастливом краю, где круглый год можно ходить в плавках и сланцах, нет модных тенденций и придирчивых взглядов. Здесь каждый занят исключительно самим собой.

Бороду он тоже отпустил – просто однажды решил не сбривать растительность у себя на лице. В таком виде – в холщовой куртке, накинутой на плечи, с почерневшими от солнца ступнями, с фенечками, нанизанными на запястья, я едва могу узнать его.

Я зову его по имени. Он какое-то время не оборачивается, но я знаю – он услышал мой голос. Он медлит, дразнит меня, смотрит куда-то за горизонт, подкидывает в руке камешек. Потом наконец оборачивается, и я вижу его смеющиеся глаза.

– Привет! – говорит он одними губами.

Как же давно я его не видела!..

В переходе, истоптанном грязными подошвами, слышна флейта. За спинами идущих впереди меня людей я не вижу того, кто играет. Потом, после поворота, между людьми впереди открывается просвет, и я наконец могу разглядеть музыканта. Это худющая девчушка лет двенадцати в тяжеленных гриндерсах. В ее распущенные темные волосы вплетены цветные косички. Стеганный заношенный плащ, перчатки-митенки. У ног притулилась замызганная картонная коробка.

Притормозив, я лезу в сумку, достаю из кошелька пятьдесят рублей и кладу в коробку. Не отрывая ото рта флейты, девчонка кивает мне, потом ловко нагибается и, вынув бумажку из коробки, дно которой усеяно мелочью, кладет в карман.

Через пару минут, миновав длинный многолюдный переход с «Маяковской» на «Площадь Восстания», и проехавшись на эскалаторе, я попадаю наверх, во двор Московского вокзала. Вечный питерский ветер немедленно забирается за воротник. Сквозь арку выхожу на площадь и сворачиваю на Лиговский. Низкое небо изредка плюется в меня редкими каплями.

Я все еще в Пашкиной куртке – уж больно она удобная. А в Питере (не то что в столице) всем окружающим наплевать, что на тебе надето. Хоть кеды с дырой. Хоть пальто из «секонда». Хоть куртка с чужого плеча, на два размера больше. Главное, чтобы у тебя всегда были с собой зонт и шарф. Даже летом.

Цель моя – газетный киоск. Киоском, правда, его назвать трудно – на утлом столе, притулившемся у стены, пасьянсом разложены газеты и журналы, прикрытые от дождя огромным куском полиэтилена. Стоящая рядом тетка в дождевике поверх теплой куртки пьет из стаканчика то ли чай, то ли алкоголь. С другой стороны, сунув между столом и стеной толстый зад, спит черная откормленная собака.