Ульяна Соболева - Пусть любить тебя будет больно Страница 37

Я была счастлива настолько, насколько может быть счастлива женщина, но у каждого счастья есть свой срок годности, и моё изначально оказалось просроченным. Глупо верить, что человек может расстаться со своим прошлым и измениться. Люди не меняются, они надевают маску, подстраиваясь под обстоятельства и заставляя тебя верить, что это и есть их настоящее лицо. Пока вдруг неожиданно эта маска не раскалывается на части, и ты с ужасом понимаешь, что рядом с тобой всё это время находился совершенно чужой человек, а вся ваша совместная жизнь сплошная ложь и бутафория.

Он обещает вернуть детей, а я смеюсь про себя. Хохочу истерическим смехом и плачу – нет, не верю. Ни единому его слову не верю, и в то же время я обязана поверить, иначе сойду с ума. Иначе каждый раз, закрывая глаза, я буду видеть своих детей связанными в каком-то жутком подвале и прокручивать в голове, что с ними там делают. И это самая ужасная пытка. Нет ничего страшнее воображения, которое рисует такое, от чего кровь стынет в жилах. Я не знаю, как сходят с ума. Вряд ли есть какие-то критерии. Но то, что со мной далеко не все в порядке, я прекрасно понимаю. Хотя бы потому, что мне хочется причинить себе боль, чтобы перестать падать. Биться головой о стены или спрыгнуть с крыши дома. Что угодно, чтобы заставить замолчать в голове голоса детей.

Я ударила кулаком по стене, еще и еще до боли в пальцах. Только бы их там не трогали, только бы не навредили. Это меня Бог наказал за все мои грехи. За Сережу, за измены, за предательство. Забирая самое дорогое, показывая, кого именно в этой жизни страшней всего потерять. После какой потери женщина никогда больше не оправится. И любовь к мужчине в сравнении с этим ничто, какой бы сильной она ни была.

Я снова закрыла глаза. Боже, я не знаю наизусть ни одной молитвы. Пусть только дети живы будут. Не важно, что со мной. Вообще больше ничего не имеет значения, пусть только вернутся ко мне. Живыми и невредимыми. Пусть вернутся, пожалуйстаааа!

– Можно?

От неожиданности вздрогнула, распахнула глаза и увидела человека в инвалидной коляске. Поднесла руки к лицу, вытирая слезы. Даже не заметила, как они текут по щекам.

– Оксана, да?

Кивнула, поправляя волосы за уши.

– Савелий Антипович. Друг отца Руслана. Вы не против, если я тут с вами посижу? А то страшно мне. Вижу, и вам тоже.

Я могла бы ему не поверить, так как прекрасно знала – кто он. Но не в эту минуту, не тогда, когда смотрела ему в глаза. Бывают моменты, когда человек не умеет скрывать свои эмоции. Чаще всего это случается не рядом с родными и близкими, а именно рядом с чужими людьми. Он не дождался моего согласия, заехал в комнату и остановился напротив меня. Безумно несчастный, больной человек, который взвалил на себя какую-то непомерную ношу и смертельно от нее устал. Эта усталость чувствовалась во всем: в опущенных плечах, во взгляде, в уголках рта и в седых волосах, аккуратно зачесанных назад. Я и сама устала. Смертельно устала от всего. Эти несколько часов искромсали и вытрепали меня морально до такой степени, что я была готова на что угодно, лишь бы отпустило, лишь бы перестать чувствовать это падение, когда сердце пропускает удар за ударом, а потом колотится, как бешеное, заставляя потеть и трястись от слабости во всем теле, держаться за стены, чтобы не упасть.

– Они вернут детей. Поверьте мне – вернут.

Я снова кивнула и опустилась по стенке на корточки. Я не верила никому и не поверю, пока не прижму их к себе. Бессилие женщины в мужской войне, где нужно ждать дома в полном неведении и без возможности вмешаться и что-либо изменить.

– Вините себя в произошедшем? Не стоит. Такова наша жизнь, никто не застрахован от людской подлости и низости. Особенно в нашем мире. У нас есть всего два выбора: либо отказаться вообще от семьи и детей, либо вот так дрожать каждую секунду своей жизни за тех, кто нам дорог.

Я смотрела на этого мужчину – вроде бы и беспомощного, но в тот же момент настолько сильного, что эта сила ощущается в каждом слове. И чувствовала, как внутри снова все переворачивается – зачем он со мной разговаривает? Думает, вот эти пару слов что-то изменят? Это мои, а не его дети там! Мои маленькие дети! Никто никогда не поймет, пока сам не испытает этого дикого ощущения бессилия и безнадежности. Что он может знать об этом? Пусть оставит меня в покое.

– Мешаю вам грызть себя, верно? Не отрицайте, это же так очевидно. Вы не умеете скрывать эмоции. Вам говорили об этом?

Да, говорили, и не раз. Не умею. Особенно когда мне плохо и больно. И я не хочу сейчас ни с кем говорить. Не хочу и не могу.

Савелий проехал чуть вперед и остановился напротив окна:

– Вы не обязаны отвечать. Можете молчать. Знаете, Оксана, вам сейчас кажется, что вас никто и никогда не поймет. Так бывает всегда – свое болит сильнее, чем чужое. Но вы еще никого не теряли, и не дай Бог вам начать терять, чтобы понимать истинное значение этого слова. Вы только в прелюдии, которая скорее всего не выльется в увертюру или в оперу. Вы знаете, когда-то я считал, что мне не нужны лишние балласты в жизни, такие как жена, дети, да и мой статус не позволял. Оба моих сына, скорее, ошибки случайных связей и никак не плоды любви. Я не умел любить. Я был эгоистом. Любил только себя.

Я не знала, зачем он говорит мне все это, но не перебивала, этот низкий и уверенный голос отвлекал меня и каким-то чудовищным образом начал успокаивать. В ушах перестало свистеть и гудеть.

– Я вообще не понимал смысл этого слова – любить. Для меня оно было неприемлемо по отношению к живым людям. Я мог любить вкусную еду, удовольствия, хорошую книгу, удачное и интересное дело. Все остальное можно всегда заменить. Всё и всех. Незаменимых нет. Я считал, что поступаю правильно. Считал, пока мне не сообщили о том, что у меня есть сын. Первые мои эмоции были постыдными – я даже не думал о том, чтобы его увидеть. Это была не моя проблема, а проблема его матери. Я дал ей достаточно денег, чтобы она избавилась от нежелательной беременности и вела безбедное существование. Она выбрала участь брошенной с ребенком – таков ее выбор, и меня это не касается. Все изменилось внезапно. Моё восприятие. Я помню, мы как-то с моим давним наставником и другом пошли на дело. Рискованное, дерзкое, но оно сулило нехилую прибыль. Его подстрелили. В живот ранили. Он умирал долго и мучительно у меня на руках, но сказал мне тогда слова, которые изменили меня до неузнаваемости: «Знаешь, Сава, а ведь я сейчас сдохну, и никто никогда не вспомнит обо мне. Я кану в небытие, как кусок мусора. Я ведь не человек. Человек всегда что-то оставляет после себя, а после меня ничего не осталось. Только личная гора трупов да наличка по ящикам и заначкам. Мне даже некому все это оставить. Это страшно, Сава. Когда ты исчезаешь, словно пыль, в полное забвение, когда к тебе на могилу некому прийти и цветок в горшок поставить. Помянуть некому. Вот он я. Меня уважали и боялись, я жил как хотел, и что? Я никчемность. Ноль. Ничто. Меня никогда не было. Мы являемся кем-то, если после нас что-то осталось. Мы бессмертны в частицах себя, которые создали. Не позволь себе стать никем, Ворон. Всё тлен». Я похоронил его сам на деревенском кладбище и каждый год езжу туда, чтобы поставить цветок в горшок, помянуть и сказать, что он не был никем и что я его помню. Только в этот момент я захотел, чтобы мой сын был рядом со мной. Я, наверное, сентиментально понял значение слова «вечность». Я несколько раз мог потерять Андрея и в каждый из этих разов подыхал сам миллионы раз. Но только тогда я и жил, когда появился смысл умереть ради кого-то.

Савелий повернулся ко мне и долго смотрел мне в глаза.

– Потом я обрел и второго сына. Мне уже не страшно умирать, Оксана. Единственное, о чем я жалею – это о том, что не познал любви женщины. То ли сам был не способен, то ли женщины такие попадались на моем пути. Я смотрел сегодня на Руслана и понимал, что полнота жизни не только в моих детях, но и в иной любви тоже. То ли старый стал, то ли больше опыта появилось и меньше пафоса. Но вот этот страх за свою женщину, эта дикая лихорадка, когда он смотрел на вас. Я позавидовал ему. Не познал, что это такое. На старости лет приходит осознание собственных ошибок, как и осознание того, что уже слишком поздно что-то менять. Вот именно сейчас уже слишком поздно.

Я усмехнулась уголком рта, как нелепо слышать все это именно сейчас, после того, как меня морально размазали по стенке и показали, что никакой любви никогда не было, что это сказка для наивных идиоток всех возрастов.

– Не завидуйте. Он не умеет любить. Возможно, так же, как и вы. Порода людей такая особенная в вашем мире – любить лишь себя.

Я не следила за своими словами, и мне было все равно – заденет это его или нет.

– Да нет никакой породы. Все одинаковые, когда дело касается слабостей. Даже более уязвимые, чем люди вашей породы, Оксана, потому что знаем, что такое терять, и рискуем каждый день. Не жалуюсь – это наш выбор. Констатирую факт.