Ульяна Соболева - Пусть любить тебя будет больно Страница 36

Улыбка с лица Зверя пропала. Бросил взгляд на отца, потом на Руслана и хлопнул по плечу.

– Повоюем. Склады у нас любимое поле боя, да, Граф? Что там с охраной?

Андрей Воронов кивнул, слегка прищурившись и облокотившись спиной о стол. Он перевел взгляд на Руслана:

– Мы уже пробили по своим насчет этого склада. Ребята подтянутся туда в течение часа. На дороге кучковаться не будем. Если их там человек двадцать – управимся быстро. Если бы еще знать, где они детей держат. Мне это помещение знакомо. Как-то пересекался там с Ахмедом по одному делу. Второй этаж тогда только отстраивался.

Афган кинул конверт на стол.

– Твари снимки сделали – прислали матери. Там видно, где детей держат. Если знаком с помещением, может, признаешь место. Мне тоже знакомо, но я больше по местности, чем по самому зданию.

Андрей открыл конверт и достал фотографии, сильно сжал челюсти, и рука со снимком слегка дрогнула:

– Ублюдки! – несколько минут рассматривал, потом опустил руку и сжал переносицу двумя пальцами. – Думаю, это на втором этаже, где офисы. Там есть подсобное помещение. Если слева от здания осталась пожарная лестница, то можно по ней сразу туда попасть. Но они наверняка снизу пасут и по периметру. Смотри, Макс, видишь, там окно видно и часть забора. Но это другая сторона здания.

Передал Максу снимки, и тот грязно выругался, когда посмотрел на фото.

– Ахмед, мразь, ничем не гнушается. Беспредел устраивает. Не по понятиям это – детей трогать. Вижу. Если они расставили своих по периметру, мы можем растянуться и снять всех по одному. А потом через забор и на второй этаж.

– Если спалимся раньше времени, подвергнем риску детей.

– Не спалим ся. Там собак нет? – Макс посмотрел на Руслана.

– Нет, не видел. Я два часа там крутился. Все, как ты говоришь, Зверь. Они по периметру стоят и двое наверху. Я видел фигуры в окнах.

– В окнах, говоришь? – Андрей несколько секунд смотрел на Макса, постукивая пальцами по столу, – Афган, снимешь их первыми со снайперской. А ты, Рус, по лестнице полезешь в окно. Если их там не двое, добьешь остальных, пока мы внизу подчистим. Все, погнали. На месте разберемся.

– Стоять! Погнали они! Еще раз местность осмотрите. Вас послушать – все так просто, и Ахмед вас там не поджидает. Нельзя недооценивать противника. Никогда нельзя. Вы его ответку должны просчитать на десять ходов вперед, и тогда есть шанс, что один из них будет верным. А вы сразу сломя голову в самое пекло. Начертите план местности, я посмотрю.

Андрей набросал шариковой ручкой схему на листке бумаги, а Руслан отметил, в каких местах видел охрану и сколько человек засветились в окнах наверху. Ворон долго рассматривал чертеж:

– Значит так, вы должны все одновременно делать – как только Афган возьмет цель и снимет тех, кто на втором этаже, вы должны обезвредить всех, кто внизу стоит по периметру здания. Синхронно. Все вместе, чтоб никто не вякнул и никого не предупредил. В этот же момент Бешеный уже должен быть на втором этаже. Одна машина пусть ждет с заведенным двигателем. Как только детей вынесут – сразу срывается с места, а вы за ними следом. У вас на всё про всё минут двадцать-тридцать. Ближайшее отделение где-то в нескольких километрах оттуда – вызовут ментов, а их точно вызовут после перестрелки, и у вас будет время свалить. Ахмеда явно кто-то с верхушки покрывает. А вот теперь идите.

Руслан подошел к Ворону и достал из-за пазухи тонкую папку. Протянул Савелию.

– Здесь подписанные бумаги. Имя не проставлено. Я хочу, чтобы компания принадлежала вам. Отец бы одобрил мой выбор.

Ворон долго смотрел Руслану в глаза, а бумаги не брал.

– Значит, решил отойти окончательно? Повоевать не хочешь?

– Довоевался уже. Один в поле не воин.

– Так ты не один теперь.

– Я терять больше не хочу. Ни ради чего. Ни ради отца, ни ради компании. И Ахмеду не хочу отдать. А один я с ним не потяну.

– Я подарки не люблю принимать, сынок. За все в этой жизни платить надо. Я куплю ее у тебя. Мы с твоим отцом давно думали об этом. Да все как-то мне не с руки было, да и он не торопился. Но куплю после того, как все это утрясется, и ты еще раз хорошо подумаешь. Пока что скажу, что защиту гарантирую и тебе, и семье твоей.

– Спасибо, – Руслан пожал руку Ворона.

– Спасибо не булькает, – Ворон усмехнулся, – коньяк будешь должен. Итак, не геройствовать там, вы, трое. Чтоб все живыми вернулись. Фаину с собой берите. Афган, меня в курсе всего держи.

Когда уходили, Руслан к Оксане зашел, на пороге постоял, глядя на ее силуэт на постели. Она не обернулась, а он не позвал. Только смотрел, как ее волосы разметались по подушке и слегка вздрагивают плечи. Плачет. Наверное, хорошо, что плачет. Страшно, когда молчала и слова сказать не могла. Если плачет, значит, отходит понемногу. Ему до боли хотелось подойти, но он не сделал ни шагу, только пальцы уже в который раз в кулаки сжал.

Когда вышел и дверь тихо прикрыл, подумал о том, что вот это и есть конец, и не тогда, когда она упрекала и плакала, и даже не тогда, когда увидела его с Ларисой, а именно тогда, когда эти слова страшные в машине сказала. Потому что в этот момент была искренней. Ненавидит и жалеет. Жалеет, что вернулся к ней, а возможно, и жалеет, что жив остался. Любая мать всегда выберет детей, и он понимал её. По крайней мере старался понять.

– Ей станет легче. Через час где-то лекарство подействует, возможно, она уснет.

Обернулся к невысокой женщине, которую Афган и Ворон называли Фаиной, и едва заметно кивнул. Не станет. Пока детей не вернет, не станет ни ей, ни ему.

В машину садился и на окна посмотрел – на секунду показалось, что силуэт заметил, но только на секунду.

19 глава

Я отпустила штору и прислонилась к стене, закрыла глаза. У меня в голове проносились все эти два года. Вспышками, картинками и обрывками. Голоса детей, их смех и слёзы, прикосновения, запах. Какие-то фрагменты, которые я считала, что забыла или они незначительные. Память впрыскивает мне яд воспоминаний бешеными дозами, без передышки. Я сказала Руслану, что ненавижу его, но это ложь. Я бы никогда не смогла его ненавидеть. Я ненавижу себя. За то, что оставила их там одних. По сути, ни ради чего и ни ради кого. Ему не нужно было мое присутствие здесь, и он дал мне это понять с первого же дня, а я упрямо продолжала оставаться и не почувствовала, что там что-то не так. Поверила матери. Слишком была занята своей личной жизнью, а она не стоит и гроша ломаного без детей.

И нет слёз, нет голоса кричать и плакать. Истерика внутри оглушительная и дикая, я беспрерывно лечу вниз в пропасть. Падаю и падаю, со свистом адреналина в ушах и бешеным биением сердца. А может, это укол, который сделала эта белокурая женщина? Притупляет боль и панику. Я не запомнила ее имени и даже не слышала, о чем она говорила со мной. Я только видела снова и снова медленно падающую Надю с широко распахнутыми глазами, бьющуюся посуду, опрокинутые чашки. Она оседала на землю, а я вначале бросилась к ней, потом заметила несколько фотографий, выпавших из конверта, и снова к ней. Только взгляд застывший увидела и все поняла – я уже ничем не помогу. Жуткое понимание и в чем-то циничное. Смотрела ей в глаза и медленно подняла один из снимков. Именно с этого момента я начала падать, и это паническое ощущение падения не отпускает ни на секунду даже сейчас. Говорят, что, падая с головокружительной высоты, человек умирает от разрыва сердца в большинстве случаев, потому что это жутко. Слишком жутко, чтобы выдержать, и я нахожусь в этом состоянии уже несколько часов. Мне так страшно, что ни одной мысли нет в голове, кроме истерических воплей, которые так и не сорвались с губ.

Каждый реагирует по-разному, и если я раньше считала, что, случись что-то с детьми, я с ума сойду и буду биться в истерике, то реальность страшнее всего, что можно себе представить. Нет истерики, она клокочет внутри, а я сама в каком-то парализующем и заторможенном ступоре. Я не помню, как набирала Руслана, даже не помню, как он приехал. Смотрела на снимки и понимала, что меня разрывает на части. Я умираю от ужаса, и у меня нет сил пошевелить даже пальцами или моргнуть. Он что-то говорит, а мне хочется, чтобы замолчал. Перестал. Пусть уйдет и оставит меня одну с этими снимками. Пусть все куда-нибудь уйдут и не трогают меня, не прикасаются ко мне.

Мне не было больно, еще не пришло осознание масштаба происходящего, я просто застыла изнутри. Какое-то онемение, как при обморожении. Руслан трогает мои пальцы, а я не чувствую его прикосновений. Точнее, чувствую, но как через слой материи, и голос его сводит с ума. Пусть замолчит. Мне невыносимо слышать каждое его слово. Живой упрек мне в том, что на какое-то время стал важнее самого дорогого в жизни женщины.

Лишь сейчас я поняла, что именно сказала ему. Нет, я не жалею. Так и есть. Это правда – всем было бы лучше, если бы он не возвращался. Я научилась к тому времени жить без него. А сейчас… я уже не знаю, живу ли я. Лицемерие, ложь и смерть повсюду. Нет никакой уверенности в завтрашнем дне, даже в следующей минуте.