Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко Страница 37

Максим привстал было, но первый порыв остыл при взгляде на щекастую, лоснящуюся физиономию Кочеткова.

– Еще раз услышу – дам в ухо, – просто пообещал он Радику. Тот пожал плечами.

– Да ладно, чего я сказал?

В эту минуту Добрыня заорал из дальней спальни:

– Нашел! Бля буду… Мужики, бля буду…

Сгибаясь от смеха, он вынес и бросил на диван стопку дисков с безыскусными картинками. Его хохот вызвал фильм «Первый бал Наташи Ростовой».

– О, давай сюда! – оживился Радик.

Они нашли пульт, включили телевизор. Пропустив сюжетную завязку, перескочили к эпизоду, где Наташа Ростова, худощавая, но с полными ногами, неубедительно стонала под натиском голозадого Андрея Болконского, а Пьер Безухов дрочил ей на лицо.

– Слышь, Жирдяй, а ты копия Безухов! Пиздец, один в один!..

Новенькая с ужасом смотрела на экран. До нее, возможно, впервые дошло, какая перспектива может ожидать ее этим вечером. Максиму показалось, что она готова разреветься. Котов тоже наблюдал за девушкой. Он незаметно подлил в стакан с кока-колой виски и протянул ей.

– На, попей.

– Суперкомпост, – заметил Радик, справедливо оценивая порнуху. – Еще чего там? Есть азиатки?

– Есть анал с большими неграми. Ого, приколись!

– Ой, ладно, Андрей! – возвысила голосок Вика. – Мы сейчас не будем же смотреть эту фигню! Включи телевизор, пускай там крутится как фон. И поставьте уже нормальную музыку! У меня столько энергии! Потанцевать хочу – умираю!

Радик поколдовал над дисплеем айфона и снова врубил какой-то жесткий бит.

Безбожный пир, безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной, повсюду смертию распространенной…

– Андрей, Андрей… Я упаду… Андрей, я каблук сломаю! – визжала Вика.

– Гоп-гоп-гоп! – орал Добрыня.

– А ну, сопли утри! Пошли, чего жмешься! Давай – выпила и пошла! – подбадривал Наташу Радик.

Выйдя из комнаты, Максим заперся в самой дальней спальне и набрал номер отца.

– Да, слушаю, Измайлов, – голос звучал деловито, но с жирными нотками сытости.

– Извини, папа, я поздно… Я не смог приехать. Вернее, я устал.

– У тебя всё в порядке? Как прошло на предприятии? Где ты?

– На предприятии нормально, посидел и уехал. Я в гостях.

– У Тани? – одобрил отец с показным благодушием. – Передавай ей привет. Да, подъезжай завтра в офис к часу. В три у нас совещание, хочу кое-что с тобой обсудить.

– Хорошо. Привет Марьяне. Она тоже завтра будет? Ну пока.

Максим убрал трубку и подумал, что хотел сказать отцу совсем другое – о своем одиночестве, о страхе смерти, который никогда еще не наваливался с такой жуткой силой. Он чувствовал, что только отцу может рассказать об этом и только тот сможет понять его не разумом, а сердцем, теплой человеческой душой. Но вместе с тем Максим знал, что никогда не начнет такой разговор, хотя бы потому, что не захочет вновь натолкнуться на сытое, самодовольное, равнодушное дружелюбие.

Китти зашла в спальню и прикрыла за собой дверь. Обняла Максима и потерлась щекой о щеку.

– Макс… Кому ты звонил?..

– Что ты думаешь о смерти? – спросил он ее, обнимая.

– Ты все из-за дедушки? – она пожала плечиками. – Да ладно. Дедушка пожил, повеселился. Мы все когда-нибудь умрем, зачем об этом думать? У тебя всё есть – красивый, богатый, здоровый… Живи и радуйся. Пользуйся тем, что дают.

Она расстегнула блузку и положила его руки себе на грудь.

– Женись на мне, а, Макс? – предложила с легким смешком. – Я тебе ребеночка рожу. Или, хочешь, просто так рожу? Будет красивый ребеночек.

– Пойдем, – сказал Максим, разворачивая ее за плечи и подталкивая к дверям.

В гостиной уже погасили свет. В полутьме под медленную музыку Добрыня в одиночестве выплясывал какой-то шаманский танец, а Котов что-то рассказывал на ухо Вике, зажав ее в угол дивана и одновременно стаскивая с ее длинной ноги чулок.

– Давайте выпьем винчика! – Китти протянула Максиму штопор. – А где Радик с Наташкой? Я уже такая пьяная, не могу!

Добрыня свистнул и выдал очередного трепака.

– Поступила в институт имени Мичурина, так и знала – отъебут, просто сердцем чуяла!

– Ну, хоть кого-то отъебут, – с неожиданной иронией заметила Китти.

Вика в одном чулке поднялась, обняла Максима и тоже заглянула в глаза.

– Макс, ну чего ты грузанулся, а?.. Давай потанцуем. Дедушку не вернешь, а жизнь одна. Надо пользоваться, пока мы молодые.

Котов, обнимая Катю, тут же откликнулся:

– Время человеческой жизни – миг, жизнь – борьба и странствие по чужбине, посмертная слава – забвение…

На этой реплике с глухим торжествующим ревом в комнату ворвался Радик в расстегнутой рубахе и в цветастых трусах. Он включил верхний свет и воскликнул с пафосом:

– Народ, она в натуре девственница! Была!..

В руке он держал презерватив со следами кровавой слизи.

Вика, Котов и Добрынин обступили его, изучая вещдок.

– Да у нее месячные, имбецил! – засмеялся Добрыня.

– Бля буду, там лопнуло!.. Вторая целка в моей жизни, приколись…

С брезгливой гримасой разглядывая презерватив, Котов вздернул подбородок.

– А она что говорит?

– Да она в хлам, вообще ничего не соображает!.. Но я же чувствую, там лопнуло! И на простынке кровь.

Добрыня оживился.

– Вау! Так она и сзади целочка… Надо срочно распаять!

Кот остановил его злобным взглядом.

– Я, кажется, предупреждал. Существует договоренность. Следующий в очереди – я.

Добрыня засмеялся.

– Макс, занимай за мной! Надо всем отметиться на целочке!..

– Подождите, ребята, – вмешалась Вика-Румпель. – Ты прикалываешься, Радик, или это правда?

Китти повела плечиками.

– Да ладно, Викусь, тебе-то что? Что мы тут, няньки? Сама же с нами напросилась. Уже взрослая, может решать.

– Радик, скажи честно, ты по приколу? – не отступалась Вика. – Вон, я вижу, ты просто палец порезал или заусенец откусил!

Котов пообещал, направляясь в спальню:

– Я сейчас проверю и сообщу подробности.

Но Радик решительно преградил ему дорогу.

– Тормозни. Никто ее не тронет. Она моя.

– О-о-о! – заорал Добрыня. – Жирдяй восстал!

– О-о-о! – поддержали Катя с Викой. – Радик, ты втрескался?!

Упрямо сжатые губы Котова побелели. Максим вспомнил – то же выражение мелькнуло на его лице, когда Радик хвастался своим «ягуаром».

– Так ты, Жирдяй, отказываешься от своего слова?

– Хрена, я тебе слова не давал! – возразил Радик, отбрасывая в сторону презерватив.

– Но ты добровольно принял условия, – взвился Котов. – Я тебя пропустил вперед. Мне глубоко безразличен предмет спора, но ущемлять свои права я не позволю!

– Ну и обосрись! Пиздуй по холодку!

– Ладно вам, ребята, – встала между ними Вика. – Она же живой человек, что вы тут устроили торговлю. Вы же не собирались правда… Скажи им, Андрей!

– Договор есть договор, – возразил Добрыня.

– А вы ее распилите пополам, – пытаясь усмехнуться, предложил Максим.

– На хуй с пляжа, – завелся Радик. – Никто ее не тронет! Я, может, на ней женюсь.

– И правильно! – поддакнула Вика. – Наташа – нормальная девчонка… Тем более раз ты у нее первый, это для каждой женщины важно. И для мужчины, само собой.

Котов еще сильнее побледнел с досады.

– Значит, так, Жиртрест… При нарушении одной из сторон условий договора начисляется неустойка в размере причиненного ущерба или по особой договоренности сторон. А при том что ты меня оскорбил…

Добрыня захохотал.

– Точняк, Толстый… Все по чесноку! Башляй Умнику неустойку.

– И забашляю, – ухмыльнулся Радик. – Мне пох.

Он застыл на секунду, затем скрутил с толстого пальца перстень и вложил в руку Котова, изображая королеву перед д'Артаньяном.

– На, пользуйся…

Котов тоже распалился.

– И часы!

Радик дрогнул, как танк, наткнувшийся на препятствие. Но тут же махнул рукой.

– А и хер с тобой!..

– О-о-о! – зашумели остальные.

– Жиртрест проперся!

– Давайте за молодых!.. Горько! Валютно! Хоп-хоп-хоп!..

Стены снова содрогнулись от грохота музыки.

Когда бы стариков и жен моленья не освятили общей, смертной ямы, подумать мог бы я, что нынче бесы погибший дух безбожников терзают и в тьму кромешную тащат со смехом…

Максим закрылся в ванной. Какое-то время он стоял, прижавшись лбом к зеркалу, вспоминая кладбище, лицо деда в гробу. Искусственная бодрость еще держала мышцы, но сердцем он ощущал уже сосущую тоску и отвращение к миру – к тому, что происходило в соседних комнатах и в его душе. Ему вдруг стала непереносима мысль, что он должен оставаться в этой квартире, пить, трахаться с этими женщинами, смотреть в пьяные лица друзей.

Добрыня мочился в биде, оставив дверь туалета открытой нараспашку. Максим подозвал его, передал ключи.

– Я уеду, а ты завтра закрой тут все. Сигнализацию не включайте. Я потом заберу.