Наталия Терентьева - Маримба! Страница 41

Я в ужасе говорю:

– Если ты будешь болеть до дня рождения, я повешусь на этой люстре!

Катька смотрит на нашу милую люстру и говорит с сомнением:

– Ну, повеситься можно и на чем-нибудь другом…

Насильно кормлю Катю омлетом. Понятно, что она давно ест сама. Но мясо, рыбу, яйцо – заставляю. Не заставляется, поэтому – кормлю. Вталкиваю одну ложку омлета, другую… На третьей она начинает отказываться, уворачиваться.

– Катя, съешь, прошу тебя, тогда я буду спокойна, что пол-яйца ты у меня сегодня съела.

Катька с ужасом переводит глаза с кусочка омлета на меня:

– Так вот ты где яйцо прячешь!..

– Катя, вот что ты делаешь? Я не понимаю!

– Не понимаешь, потому что я Данилевская, а ты – Лебедева!

Кате уже пять лет. Жизнь наша полнится разговорами, потрясающими открытиями, обсуждением книжек, замечательных мультфильмов. Все, это такой возраст, что можно смотреть, понимать, обсуждать до бесконечности и Карлсона, и Винни-Пуха, и Чебурашку, и Муми-Троллей, и новых, только что народившихся и тут же занявших место в первом ряду традиционных сказочных персонажей Смешариков…

Катя, которая в скором времени начнет глотать книги с нечеловеческой скоростью, шестьдесят страниц в час, пока по-прежнему сама не читает, но входит в письменный язык с другой, своей, оригинальной стороны.

– Мам, угадай слово: на «и» начинается, на «о» заканчивается, три буквы.

Я думаю-думаю, не пойму.

– Это кто или что? – спрашиваю я.

– Что.

– Это есть можно?

С некоторым сомнением Катя говорит:

– Можно…

– Это сладкое или соленое?

– М-м-м… Ни такое и ни такое…

– Не знаю.

– Мам, ну что ты! Это же «и-цо!»

– Мам, отгадай загадку!

– Я тебя слушаю.

– Самое большое счастье на свете, на «д» начинается, на «и» заканчивается!

– И что это? – не задумываясь, спрашиваю я.

Катька разводит руками:

– Дети, мам. Ответ – «де-ти».

Через несколько дней я ей загадываю слово «музыка».

– Самое прекрасное в мире, на «м» начинается, на «а» заканчивается…

– «Мама»! – капельку подумав, отвечает Катька. И просто ужасно расстраивается, когда я честно говорю, что загадала совершенно другое.

Перед сном Катька обнимает меня, приговаривая:

– Ты моя, ты не своя!

Объясняю утром:

– Ты могла с этого сугроба прямо на дорогу упасть, понимаешь? Поэтому я и заорала вчера благим матом!

– А девушки, сорокалетние, как ты, не должны орать благим матом, – благоразумно замечает Катя.

– Мне еще нет сорока, Катя! – вздыхаю я.

– Ничего, скоро будет, вот увидишь! – успокаивает меня Катька. – Немного осталось!

В конце ужина обещаю ей:

– Если ты не выпьешь весь чай, я тебя укокошу!

– А! Ты не умеешь кокошить! – пренебрежительно отвечает мне Катька.

Перед сном Катя чешет нос большим пальцем ноги.

Я спрашиваю:

– Кать, а ты, случайно, не от обезьяны произошла?

– Нет, – спокойно отвечает она, – я произошла от тебя.

Гуляем по улице, я задаю Кате вопросы-«загадки»:

– Что дальше от России – Украина или Африка?

Получающая каждый месяц в подарок детский географический журнал Катька отвечает правильно и быстро. Спрашиваю дальше:

– Кто быстрее бегает – жираф или заяц?

Я сама этого точно не знаю, но Катька, ориентируясь по сказкам и мультикам, отвечает:

– Жирах!

– Носит ли президент корону? – продолжаю я интеллектуальный марафон.

– Нет, мам! – смеется Катька. – Президент носит лысину!

Катя серьезно спрашивает меня за завтраком:

– Мам, а вот ответь, пожалуйста, вообще-то чаще всего дети появляются от мужчин, да?

– Ох, – вздыхаю я после ужина. – Ну, пойду замок чинить…

Катька тоже вздыхает:

– А я думала – мы посидим вместе, погрустим…

Утром достаю печенье к завтраку.

– Нет! – кричит Катька. – Это печенье для вечера! Для грусти. Прибереги его, пригодится!

Неужели я так много о чем-то грустила, когда Катька была маленькой? О чем? О выскользнувшем таки из моей жизни Данилевском? О том, что мне скоро будет сорок лет? О том, что весна короткая, а зима бесконечная? О чем? Если даже было какое-то печенье, которое моя маленькая дочка привыкла есть, когда сидящая рядом мама повесила свой забористый нос и грустит, грустит…

Кате шесть лет. Весь мир вокруг меня расцвечен ее вопросами, восторгами, открытиями. Какой удивительный мир, оказывается…

Катя играла на площадке с мальчиком, я сидела на лавочке, читала. По дороге домой она мне рассказывает:

– Его зовут Федя. Я сказала, что занимаюсь кореографией. Он не знает, что это такое. Я объяснила: кореография – это гибкость.

Я качаю головой:

– Он маленький, не понимает сам, что ли?

– Да нет, он уже большой, мам! У него уже четыре зуба выпали!

– Ух ты…

– Да! А я решила выпендриться и сказала, что у меня тоже два выпали!..

На самом деле еще ни один не шатается…

Катя рисует. Что-то непонятное для меня, спрашиваю:

– А что это у тебя?

– Это клетка…

– А кто в клетке?

– Медведь…

– А где же он?

– Его еще не поймали. Порадуйся за него, мам!

Катька сидит задумчивая. Спрашиваю:

– Ты что?

– Думаю…

– О чем?

– О том, как неправильно устроен мир…

– Почему же, дочка?

– Потому что человек умирает… И потому что нет такой страны, где бы жили одни дети…

Кате остался год до школы. Она сидит и что-то пишет в «Словарике Смешариков», который я купила ей для развлечения и развития.

– А! – восклицает Катька. – Вот я себя и поймала! «Жи-ши» пиши через «и»! «Шикалад»! Не «шекалад»!

В доме ведутся разговоры о переезде. Я куда-то звоню, покупаю газеты, где написано, какие квартиры и где продаются, сколько стоят, какая у них планировка, езжу смотреть, иногда беру Катю.

Как-то ужином Катька небрежно спрашивает, окидывая взглядом нашу комнату:

– Сколько метров в этой комнатке?

– Двадцать два…

– А с мебелью?

Катя рисует цветными ручками, рисует и вдруг говорит:

– Мам, а ведь ручка – это мама. Только что ничего не было – и вот она нарисовала человечка!

Катя никак не может протолкнуться мимо меня в нашей крохотной ванной комнате. Я стираю, а она лезет и лезет к ванной, набрать воды для какой-то игры.

Сетует в сердцах:

– Мам, я понимаю, что у женщины должна быть попа, но не такая, чтобы ребенок в достаточно просторной ванной не мог мимо тебя пролезть!

Смотрю одним глазом передачу по «Культуре», выступают пять художников и критиков. Мне понравился один художник – в шапочке, с бородкой, хорошими зубами, умный, улыбчивый и какой-то непростой. Говорю об этом Катьке. Она мне в пику называет другого. А минут через пять вскидывается:

– Вот этот дед, который тебе понравился, он – дурак!

«Деду» лет сорок пять максимум. Может быть, тридцать семь.

Я: Ой, не отпускает меня этот вид, который мы вчера видели с тобой…

Катя: А ты ему скажи, что прием окончен!

Шестилетняя Катя пишет письмо Деду Морозу в Великий Устюг. Спрашивает меня:

– Мам, а «уважаемый» – «у» вместе пишется?

Я провожу ревизию в шкафу – что мало, что было мало еще прошлой весной…

Катя внимательно просматривает все, что откладываю в сторону, просит:

– Мам, не выбрасывай эти колготки! У них дырки похожи на зловещие глаза!

Перед сном Катя неожиданно спрашивает:

– Мам, а ты хочешь быть греком?

– Нет.

– А я вот очень хочу быть гречкой…

– Мам, будешь слушать про моего малыша?

– Конечно…

Катька все рассказывала и рассказывала истории про своего мифического «малыша» Сашу. Я сначала думала, что это ее воображаемый «братик», но постепенно из контекста стало ясно – нет, сын. Уточнить как-то стеснялась, а Катька называла его просто «мой малыш».

– Мам, слушаешь? Помнишь, чем там закончилось в прошлый раз?

– Да…

Я никогда не помнила, но Катька мне верила. В шесть лет еще веришь всему, что говорит мама.

– Вот, мой малыш съел однажды двадцать кислородных коктейлей. И раздулся, как шарик. Я попросила: «Дайте мне, пожалуйста, ниточку!» Привязала его к ниточке, и мы зашагали домой, есть суп!

Из цикла «Тонкая грань»

Дорогой читатель!

Эти строчки – самые грустные из всего, что я написала за всю свою жизнь. Если сегодня за окном – яркое солнце, весна, лето, поют птицы на деревьях и в твоей душе, – тогда и ты не заглядывай за тонкую грань, проходящую между двумя мирами, – солнечным миром живых, любящих, ненавидящих, страдающих, мечтающих и миром тех, кто живет теперь только в нашей душе. Просто переверни эти несколько страниц, в которых любовь и боль слиты воедино, читать которые больно.