Наталья Горская - Корова (сборник) Страница 47

Рядом со мной бежит мальчик и на голове держит переноску с котом. Через зарешёченное окошечко на меня смотрят два круглых, мерцающих изумрудными искрами глаза разумного существа, словно бы хотят спросить: «Люди, что с вами сталось, человеки вы мои дорогие? Как же вы дошли до жизни такой?». Сразу становится как-то неловко и даже стыдно, хочется перейти на шаг, мол, я не имею никакого отношения к этому абсурду. Вообще перестаёшь понимать, ЧТО мы тут делаем! Сдаём тест на выживание – вот что, пожалуй, больше всего это напоминает. Воображение сразу рисует кого-нибудь из мудрых правителей, словно бы он наблюдает с некоего постамента за этой лихоманкой и величественно изрекает:

– Вот какой славный у нас народ! Самый живучий народ в мире! Мы-то думали, инфляцией его задавим, а тут ещё давить – не передавить.

Вот уже и наш поезд. Наш! Весь и без остатка! Вагоны начинают раскачиваться из стороны в сторону, когда первые отряды повстанцев врываются в них. У дверей сразу образуется по клубку то ли змей, то ли ещё чего ядовитого, и снова начинается выдавливание макаронной массы. Точнее, вдавливание. Люди сцепляются тележками, ящиками, досками, рвутся колготки, трещат пиджаки, летят пуговицы, льются проклятья и ругательства. Собаки лают, старухи то и дело поминают Бога и Сталина. Дети просто орут, раскрыв рот максимально широко.

В конце концов, весь клубок кое-как вдавливается внутрь вагона. Места заполняются так стремительно, как вода заполняет чрево безнадёжно тонущего корабля. Не прорвавшиеся через двери пропихивают свой багаж через открытые форточки, стараются попасть им на сиденье, и даже засовывают следом детей такого возраста, когда ребёнок ещё мал и может пролезть в форточку, но уже весьма сообразителен: рождённый ползать везде пролезет. Ребёнок быстро раскладывает на сиденьях вещички и всем громко заявляет, что здесь места уже заняты. Мало кто станет спорить с таким деловым карапузом, уже с детства усвоившим, что люди вовсе не братья друг другу.

Особенно много негодований возникает в отношении нынешней молодёжи, которая и пять минут не может прожить без никотина. Например, студенты кладут сумки на сиденья и тут же отправляются курить в тамбур. Хотя за время, что ждали поезд, можно было накуриться до отравления первой степени или даже до летального исхода. Посреди давки и войны за каждый клочок пространства в вагоне образуется полностью свободное купе! Естественно, его тут же занимают осатаневшие от долгих ожиданий и мучительного кросса граждане. Они его даже не занимают по своей воле, а их вдавливает туда какая-то сила. Студенты возвращаются, и начинается такой лай, что даже собаки делают удивлённые глаза.

Каждому кажется, что он больше других имеет право тут ехать. Каждый делает вид, что он единственный одушевленный предмет в этом хаосе. Студенты возмущаются, что им не дают нормально доехать до дома после учёбы, едущие с работы негодуют, почему студенты не уехали днём, пенсионеры с тележками и рюкзаками традиционно вспоминают, как они голодали и терпели немыслимые лишения «ради этих вот засранцев». Все отвоёвывают себе жизненное пространство, чем только могут.

Самые живучие особи энергичней всех работают локтями, молотят и распихивают окружающих без учёта их возраста и пола. Нахрапистые и всклоченные, горластые и потные, они всем видом заявляют, что их так просто не сожрёшь. Смотришь на них и ужасаешься: вот что останется от русских людей, когда мы все неизбежно вымрем по жестоким законам зоологии, в которой выживает сильнейший и наглейший.

Отстаивание жизненного пространства показывает, что представления о нём у всех разные. Иной занимает весь диван и ему тесно, а кто-то может приютиться на пятой части сидения и уже счастлив. Лишь бы доехать до дома! То и дело слышны робкие просьбы или весьма грозные требования подвинуться, потесниться, убрать сумки и прочую поклажу с сидений, включая самого себя. Некоторые обладатели поклажи «включают дурачка» и даже не шевелятся на эти замечания, словно бы ничего не слышат. Другие косятся в сторону желающих сесть с такой свирепой враждебностью на лицах, как у стрельцов на известном полотне Сурикова, так что уже и сесть не захочешь рядом с таким взвинченным куском ненависти.

Ругань льётся ушатами, вёдрами, бочками. Звучат сложносоставные маты, когда образуются такие слова, о существовании которых многие и не догадывались! Глагол «осточертеть» соединяется с упоминанием женских половых органов, а банальное «ушлёпок» прирастает с обеих сторон матами на буквы «хэ» и «ё» и транслируется в сокрушительную конструкцию, которую не произнесёшь без предварительной тренировки или зайдёшься в мучительном кашле, вывихнув речевой аппарат. Ругань становится столь привычной, что никто на неё не реагирует, как организм после формирования иммунитета перестаёт испытывать дискомфорт при вторжении очередного вируса. Это раньше за одно только слово «негодяй» или обвинение во лжи могли вызвать на дуэль, потому что оскорбления были редкостью, за них убивали, они гремели громом среди ясного неба, так что все цепенели от ужаса и ждали приглашения секундантов. А теперь русские люди грязными словами не ругаются, они ими разговаривают. Ругательства потеряли смысл и вес, как бумажные деньги при инфляции, как женщины после тотальной мобилизации всех мужчин. Их так много, но они ничего не стоят, их никто не слушает в таком потоке брани, никто не воспринимает. Вот сцепились двое мужчин вполне приличного вида, один другого обзывает сукой, в ответ получает заявление, что он «сам проститутка». Они хотя бы понимают значение слов, которые произносят, хотя бы зрительно представляют себе то, о чём говорят? Вообще, упоминание древнейшей профессии здесь – одно из самых мягких и безобидных. На него всегда можно ответить: «Разве проститутки так живут? Разве они ездят на таком виде транспорта? Осподя, да кто ж нас купит? Тут самим надо приплачивать, чтоб хоть кто позарился! Вы оскорбляете проституцию сравнением с нами».

Вот обозвали шлюхой и сволочью тихую домашнюю женщину, которая сидит себе с краю, потупив взор, и никого не трогает. Таких оскорбляют чаще всего. А кого ж ещё? Чтобы придумать и создать условия для нормального проезда – дураков нет. Легче баб костерить. И приятней, надо заметить, потому что делают это с наслаждением. И сейчас обозвал её и сразу обрадовался какой-то невыразительный затюканный чудик, который перед этим словно бы долго высматривал, кого здесь можно приложить от души, чтобы не схлопотать по рогам. А тут такой подарок сидит, мечта проблемных мужчинок, затюканных властными мамами, вырвавшимися из-под их крыла годам к сорока-пятидесяти, да угодившими к такой же властной жене. Потому что дитё никогда без няньки не останется.

Тихая домашняя женщина всхлипнула, отчего мужчинка аж первый в жизни оргазм испытал, и вдруг позвала какого-то Колю. Оказалось, эта тихая домашняя приманка для таких вот болезных чудиков едет не одна, а с мужем, братом и парой их дружков, которые затаскивают в тамбур оконные рамы для дачи. Рослый плечистый Коля, судя по наколкам на шикарных волосатых лапах и выглядывающей из-под джемпера полосатой майке, отслужил в каких-то бандитских войсках. Он степенно переступает огромными ногами через наваленные уже в проходе груды тел и сумок, а чудик понимает, как ошибся. Совсем не умеет жертву искать. Надо было так лохануться! Остался без присмотра жены и мамы на пару часов и уже вляпался. Он-то размечтался, что женщины для того и существуют, чтобы было кому высказать всё, что накипело, наболело, а его так жестоко разочаровали. Ему сейчас засунут назад всё наболевшее, да ещё добавят своего от души. Улыбка восторга медленно сползает с его глупого лица, он умоляюще смотрит на оскорблённую им чужую жену: не погубите! Бедный чудик, так ведь инфаркт получить можно.

– Коля, вот этот… мужчина зачем-то обозвал меня сволочью и… и… неприличным словом.

– Каким? – уточняет Коля, неспешно закатывая рукава на джемпере чуть выше.

– Неприличным. На букву «ша», – сообщает жена. – Я не могу такое вслух произносить…

Тут уж полвагона ахнуло:

– Господи, женщина, как Вы сюда попали, с какой планеты?!

А Коля тем временам приступает к разделке жертвы, берёт двумя пальцами за шкирку «самого смелого» чудика, ставит перед собой, но всё равно приходится согнуться, чтобы голова того оказалась хотя бы на уровне его плеч.

– На букву «шы» есть много замечательных ругательств. Шволочь, например. Один мой знакомый очень часто употребляет, после того, как я ему все зубы выбил. А ты, гриб сушёный, каким предпочитаешь оперировать? – миролюбиво и с улыбкой расспрашивает Коля. – Как он там соизволил-то выразиться? Шлюха? Я из тебя щас шлюху сделаю и ещё свой процент за твою отработку получу, понял, сморчок червями не доеденный? У моей бабы есть, от кого паскудства всякие выслушивать. Я могу ей всякие гадости говорить, а ты свою заведи… Если тебе бабы вообще дают. Хотя бы иногда, по великим праздникам.