Наталья Горская - Корова (сборник) Страница 46

– У них всё ни слава богу! – откликнулась бабулька со «станковым пулемётом». – На табле одно пишут, а на морде поезда – другое. Поди, пойми, где наша электричка?

– Это не морда, а хвост. Морда с другого конца.

– А мне всё едино, что морда, что жопа, лишь бы на ней название нашей станции написали!

– Так пошли, напишем. За чем дело стало?

Проходит ещё два века времени, хотя часы и врут, что всего-то полчаса. Все пути забиты электричками, но на всех высвечивается одно и то же: «В парк… В парк… В парк…». Все в сад, в сад, в сад…

Вдруг вежливый голос объявил, что наш поезд под посадку… задерживается.

– Примите наши извинения за доставленные неудобства, – заканчивает культурный робот.

– Чтоб ты охрипла там, курва ощипанная! – «благодарит» срывающийся от гнева голос.

– Чего вы на неё ругаетесь? Чем девушка-то виновата…

– Давай, ещё женись на этой «девушке»! Понасажали всюду электронных девушек, а порядку меньше, чем было при наших бабушках. Чтобы чего хорошего сделать, ни у кого башка не работает. Если где для людей что полезное и доброе делают, заранее знаешь, что это иностранцы придумали, немцы с японцами. А чтобы наши – не-е-ет! Наши могут только какую-нибудь пакость для людей соорудить, чтобы ещё паскудней жилось. А потом ещё и извинятся.

– Да ладно вам. У наших денежек нет, чтобы тратиться на такие глупости, как люди.

– Конечно, денюжков у них нетути! Концерты Евровидения устраивать, чтобы богатейшие страны ахнули – на это деньги есть. А чтобы чего сделать для своих смердов, которые эту роскошь нищетой и бесплатным трудом обеспечивают, не тут-то было. Скажут: «Тьфу на них, на быдло! Не достойны они нашенского высокого внимания».

– Не скажи. Если вдруг кажется, что родной стране нет до тебя никакого дела, то попробуй хоть раз не заплатить налоги…

– Во-во, им не заплати, так живо о тебе вспомнят!

Я уже никого не вижу, кругом люди, люди, люди. Не повернуться, не вздохнуть. Пойти «нарезать круги» уже невозможно: неподвижная толпа жёстко зафиксировала со всех сторон. Наступает безразличие и даже забытьё, как при гриппозном сне. Чтобы хоть чем-то себя занять, начинаю считать про себя: сколько насчитаю, столько лет ещё проживу. Дошла до двух тысяч. Нет, так не годится: пусть это будут месяцы… Или хотя бы кварталы? А чего не годится-то? В России столько и надо жить, чтобы чего-то дождаться. Тогда есть надежда дождаться не только поезд, но и нормальные условия жизни.

Небо оценило наши страдания и смилостивилось. Волшебный, невозможно вежливый голос сообщает, что «под посадку подаётся электропоезд до станции…» – и звучит название моего города! Я ему не верю, потому что такого счастья просто не может быть. Но голосу вторит табло! Как большое главное, так и маленькое над платформой! Толпа на вокзале резко дёрнулась, как робот, потом каждой своей клеткой растерянно подождала неизвестно чего несколько микросекунд, словно бы ещё сомневаясь, и вдруг разом снялась с места. И такая радость в сердцах образовалась, такое ликование, что… что и сравнить-то такое счастье не с чем.

Поток людей несёт меня с собой, как щепку, и никому отдельные сомнения «да не может же быть, чтобы она (электричка) наконец-то пришла!» не интересны. Естественно, поезд подаётся не к той платформе, где люди ожидали его увидеть, где был единственный свободный путь на всём вокзале, а вторым составом и за три платформы от нас. Но это даже хорошо. Потому что совсем хорошо не может быть правдой.

И начался штурм! Как в фильме Эйзенштейна «Октябрь». Штурм, которого, как теперь выяснилось, не было, но сила искусства такова, что все поверили: был. Зато настоящий штурм бывает здесь аккурат каждую пятницу с начала мая и до конца октября. Приходите – сами увидите.

Сначала штурмуют турникеты. Их мгновенно забивают билетами, так что система начинает пищать и не открывается. Пассажиры невольно выстраиваются в затылок, прижимаются друг к другу, что со стороны похоже на исполнение непристойной ламбады. Людей словно бы выдавливают через турникеты, как хозяйки пропускают тесто через мясорубку и получают макароны. Выдавленные сразу же устремляются на нужную платформу, а те, кого ещё только давят, с завистью смотрят им вслед. Опять-таки хорошо тем, кто служил в войсках с усиленной спецподготовкой или умеет выполнять довольно-таки сложные упражнения гимнастики на спортивных снарядах вроде брусьев. Такие граждане выпрыгивают как кенгуру из общей стаи и перелетают через бездушные железные ящики, которым не объяснить, что не мы создали весь этот бардак. И снова вызывают уважение и восхищение люди, кому здоровье и общее физическое состояние не позволяют делать подобное сальто-мортале, но они его делают-таки, хотя не всегда удачно. Вот мужчина разогнался по головам, прыгнул, но задел ногами шлагбаум и рухнул вниз головой, как подкошенный. Не повезло соколику. Публика провожает его воплями сочувствия.

Мы уже на перроне. Надо пробежать мимо десяти вагонов первого состава, дабы достичь второго. Нам не привыкать. С другой стороны перрона находится поезд дальнего следования, в его окнах стихийно образуется группа болельщиков, наблюдающих за бегущими то ли пассажирами, то спортсменами, обвешанными мешками, сумками, ящиками, коробками и рюкзаками, перепрыгивающими на полном ходу чужой багаж и тележки вокзальных грузчиков.

Отовсюду льётся ругань, тяжёлое дыхание, охи-ахи и прочие звуки непонятного происхождения. Кто-то падает, по кому-то бегут, а кого-то уже почти втоптали в перрон.

– Чего встала, чувырло?!

– А ты – баран!

– Сам ты кабан!

– Заткнись, хабалка!

– Вот чучело-то!

– Куды прёшь, корова?!

– Отвали, козёл!

– С-с-сука!

– Сам такое!

– Чё-о?! А ну иди сюда!

– Куда «сюда», придурок, когда все прут туда!!!

– Па-апра-ашу не оскорБЛЯТЬ!

– Ой, не давите так сильно! Я и так скажу, что ел на обед.

– Лю-уди-ы! Что вы творите! Тесно же, душно, гадко… Звери вы!

– Где ты таких зверей видел? Звери так себя не ведут.

– Ах, как тошно.

– Не тошно, а тошнёхонько. И никуда не денешься: терпи, варись со всеми в этом аду.

Хорошо, что в едином потоке частиц невозможно, чтобы какая-то частица повернула вспять и приблизилась к другой. Так они и бегут на равном расстоянии друг от друга, продолжая обмениваться личными впечатлениями друг о друге. Иногда такие знакомства заканчиваются свадьбой.

Вот бежит пожилой мужчина с пунцовым от жары лицом и подскочившего, надо полагать, давления. Делает ещё пару скачков, но начинает шататься и сходит с дистанции. Присаживается на чей-то багаж на тележке, его пытаются согнать, но ему так плохо, что он не прочь лечь прямо на перрон. Бежит женщина на каблуках, и так часто ими стучит, словно у неё как минимум десять ног. Бежит старуха, у которой на тележке, груженной какими-то тюками, отвалилось колесо. Голая ось скребёт по асфальту и чуть ли не высекает искры. «Бежит солдат, бежит матрос, стреляет пулемёт…» – звучит в голове. Кто-то на ходу роняет коробки и оттуда, словно бы вырвавшись на долгожданную свободу, выскакивают и резво раскатываются с прискоком на все четыре стороны упругие апельсины. Единицы в замешательстве: бежать дальше или замедлить бег, дабы слямзить халявный цитрусовый? Но основная масса продолжает движение в строго заданном направлении. И рады бы остановиться, да инерция не даёт. Вот если б кто так рассыпал деньги…

Так же с «господами пассажирами» бегут их домашние питомцы, чтобы уехать в конце недели на природу, на свежий воздух, подальше от городских асфальтовых джунглей. Трусят мелкие собачонки, галопом скачут крупные. Мимо на бешенной скорости проносится огромная и, должно быть, очень умная овчарка, не реагирующая на обилие кошек и пьяных пассажиров. За ней поспевает её хозяин – согнувшийся под тяжестью двух чемоданов молодой человек, вращающий ногами в тазобедренных суставах, как можно вращать только руками в плечевых, и хрипло орёт:

– Дже-ек, фрахтуй сразу целое купе! Понял?

– В-ваф!

И никто не сомневается, что Джек способен зафрахтовать не только купе, но и целый вагон.

– Ничего себе дрессировочка! – завидует кто-то в толпе бегущих. – Мне бы такую собачку.

Такса на поводке испугано мечется под ногами, трогательно прокладывает путь своей хозяйке и смотрит на всех таким человеческими глазами, словно бы просит: «Ах, умоляю, не отдавите мне лапу!». Хочется взять её на руки, защитить от этого кошмара, но руки у всех заняты поклажей. Вот кошки и коты – другое дело. Это не собаки, которые согласны сопровождать ужасного человека в его странных и противоестественных для всего сущего приключениях. Эти же усато-полосатые ребята не станут участвовать в подобном массовом психозе. Они сразу вильнут своенравным хвостом и шмыгнут в ближайшую подворотню, поэтому хозяева кошачьих несут своих любимцев на руках. Одна женщина с пятью сумками в двух руках уже не бежит, а, скажем так, изображает бег. На груди у неё болтается в такт каждому прыжку, обхватив хозяйку крепко за шею лапами, белоснежная кошка. Хозяйка её запыхалась, даже плачет: «Всё, не… могу больше, ох! Умру щас, не… мо… гу…». Кошка с ужасом смотрит по сторонам на проносящиеся мимо красные и потные лица, прижимается к хозяйке, говорит ей на таком понятном кошачьем языке: «Не умирай! А как же я? Что я буду делать здесь посреди этих разъярённых людей?..». И хозяйка берёт себя в руки.