Давид Ланди - Биоген Страница 48

Вспыхиваю:

– Я совсем не учился!

– А что же ты делал?

– Приходил, садился за парту и рисовал на рубашке впереди сидящего одноклассника. Он жаловался учительнице, и та либо выгоняла меня из класса, либо ставила в угол рядом с доской. Если меня ставили в угол, я строил рожи и делал вот так, – показываю Лешке, как строил рожи, и тот начинает хохотать. Вместе с ним посмеивается подросток, лежащий в углу палаты.

Поймав волну вдохновения, я продолжаю дурачиться. Теперь уже вслед за подростком гогочет его сосед. Вскоре к ним подключается дебиловатый паренек с отвислой губой и телом орангутанга. Он выказывает свое возбуждение резкими гортанными звуками. При этом Дебил почему-то смотрит не на меня, а на подростка. Он хлопает руками по кровати, раскачивается из стороны в сторону и мычит. Я передразниваю его. Все ржут.

– А еще я делал так!

Засунув ладонь под мышку и резко прижав руку к туловищу, я издаю характерный звук и одновременно со звуком приседаю на корточки.

Рядом с Дебилом на кровать садится мальчик с печальным лицом Пьеро и молча следит за моей клоунадой. Закончив выступление, я продолжаю рассказывать историю своей болезни:

– В общем, весь класс смотрел только в мою сторону, и в конце концов меня все равно выгоняли.

Лешка интересуется:

– И что, ты шел домой?

– Не-а! В соседнем дворе есть футбольная площадка. Вот туда я и шел. Если на площадке никого не оказывалось, я отправлялся кататься на лифте. У нас рядом со школой стоит новый дом, и в каждом подъезде есть лифт!

Обращаюсь к Лешке:

– Ты катался на лифте?

– Два раза.

Продолжаю с гордостью:

– Иногда я лазал на крышу и гулял там, наблюдая за людьми с высоты десятого этажа.

Интересуюсь у Леши:

– Ты залезал на крышу десятиэтажного дома?

– Нет… Я в частном секторе живу.

– Знаешь, как оттуда далеко видно! Все улицы города! Волгу! Мост! Цирк! Косу! Рынок! Все видно!

Лешка смущенно молчит. Я продолжаю зарабатывать авторитет:

– А знаешь, какие маленькие сверху люди?

– Да ладно врать! Как они могут быть маленькими?

– А так – как птицы! Сверху люди становятся меньше в сто раз!

– Да ты брехун! – взрывается сосед.

– Сам ты брехун! Они такие маленькие, что я даже яйцами не мог в них попасть!

– Ты что, дурак, кидаться в людей яйцами? – ржет Лешка.

– А ты как думал? – смеюсь я.

– Поэтому тебя и положили сюда! – заливается мальчик.

– А тебя положили, потому что ты два раза дурак!

– От дурака и слышу! – приседает он от смеха.

– С дураком и разговариваю! – не отстаю я.

– А раз ты с дураком разговариваешь, значит, сам дурак!

– Дуракам отвечают только дураки!

– Дурак дураку сказал ку-ку, фигу показал, палец облизал! – не сдается Лешка.

– Дураки не мы, прокричали грачи у берегов Невы, а наши врачи! – ошарашиваю я всех каламбуром.

Сев на кровать и обняв подушку, Леха хохочет. Остальные ребята смеются вместе с нами.

Успокаиваюсь… Вроде не страшно. Жить можно…

– А где ты яйца брал? – интересуется Леша.

– На чердаке. Голубиные.

В палату заходит медсестра, закатывая перед собой медицинский столик. На столике разложены порошки и таблетки. Рядом с пилюлями стоят маленькие пластмассовые стаканчики, до половины наполненные водой. Она останавливается посередине палаты и выдает всем по списку лекарства. Дети приближаются к ней, кладут таблетки в рот и запивают водой.

После приема лекарства каждый открывает рот и, вытащив язык, говорит медсестре:

– Ээээээ!

Она обращается ко мне:

– Новенький, это твои лекарства.

Я подхожу.

– Выпей и покажи язык.

Медсестра дает таблетки. Взяв стакан, я кладу лекарства в рот, запиваю их водой и проглатываю.

– Язык!

Он у меня розовый, шершавый, слюнявый и гибкий, какой и должен быть у здорового ребенка.

– Зачем вам язык? – спрашиваю я.

– Показывай!

Я показываю.

Когда она уходит, Лешка достает из-за щеки таблетку и несет ее старшему в палате пацану. Тот выплевывает еще две. Они хвастаются, у кого больше пилюль скопилось за неделю.

«Ну и развлекуха», – думаю я.

– У меня пять! – гордо объявляет Лешка.

Подросток, с ухмылочкой:

– Салага! У меня восемь! Ну, а ты, Тихоня, сколько? – поворачивается он к мальчику, с внешностью Пьеро.

Тихоня чуть слышно отзывается:

– Две.

Подросток:

– Тихоня, заканчивай лопать таблетки! Совсем разговаривать разучишься!

Обращается к Лешке:

– Проиграл. Твоя очередь! – командует он, отдавая все таблетки Лешке. Лешка зажимает их в кулак и идет к двери. Остановившись у входа, он некоторое время осторожно выглядывает в коридор и убегает.

Подросток смотрит на меня:

– Чего рот разинул? Таблетки он пошел в туалет выкидывать. Ты первый раз здесь?

– Да, – отвечаю я.

– А я третий! Зови меня дядя Витя! Понял?

– Понял.

– Не бойся! Если не будешь ябедничать, все будет хорошо.

– Я не ябеда.

В это время в коридоре раздается шум, и в палату вводят Леху. Большой, лохматый санитар крепко держит мальчика за ухо. С пунцовым от боли лицом Леха не то висит, не то стоит на цыпочках. Санитар приподнимает его еще выше, и Леха касается пола только большими пальцами ног. В этой стойке он напоминает мне танцора из одесского балета. Санитар накручивает ухо на лебедку своего толстого, как рог у барана, пальца и пытается выдавить из Лешки признание:

– Ну? Говори, чьи еще таблетки выкидывать собирался?

– Ничьи! Нашел я их под раковиной! – воет Леша.

– Не ври! – продолжает медбрат.

На шум приходит медсестра.

– Что случилось, Степаныч?

– Таблетки хотел выкинуть, заррраза!

Медсестра засовывает руки в карманы белого халата и сквозь накрахмаленную ткань видно, как ее кисти сжимаются в кулаки. Глаза проникают мальчику в голову и начинают анализировать мышление ребенка, пытаясь разобраться в скоплении чувств, впечатлений и желаний. Но, запутавшись в этом бардаке, вылезают наружу и приклеиваются к Лешкиным зрачкам, надеясь считывать информацию с них. Информация скачивается отрывочными файлами, так большая часть глазных дисков залита слезами. Тогда она обращается к Леше напрямую, выговаривая каждое слово нарочито внятно и делая между ними паузы.

– Леша… Чьи… Это… Были… Таблетки…

– Под раковиной я их нашел! – пищит тот, пытаясь все время зависать в воздухе. Это у него получается плохо, и рука санитара постепенно поднимается все выше и выше.

Степаныч, недовольный эластичными свойствами уха, рычит:

– Вррееет он! В кармане они у него, в кулаке были! – И приподнимает Лешку за ухо, но тот опять растягивается, окончательно подрывая авторитет садиста.

Медсестра пробегает по верхней губе язычком и беззвучным голосом шипит:

– Леша, или скажешь правду, или получишь пеленание.

– В туалете я их нашел! – вопит мальчик.

Степаныч снова подвешивает больного, затем опускает его на пол и тут же вздергивает вновь, приговаривая при этом:

– Привык, сволочь, к боли! Натренировался!

Медсестра втягивает шею в халат, и ее глаза подергиваются голубоватой пеленой.

– Анатолий Степанович, привяжите его к кровати.

Продолжая взвешивать Лешкино тело и ухмыляясь в щетину правым уголком пухлых губ, Степаныч сипло протягивает:

– Может, жесткое сделать?

Повернувшись к двери, медсестра змейкой ускользает в коридор, бросая напоследок неожиданно резко:

– Нет! Только привяжи. Алевтина Адриановна сама решит, как с ним поступить.

Степаныч подводит Леху к кровати, и тот, облегченно вздохнув, ложится, размазывая тыльной стороной ладони по щекам слезы. Санитар достает из карманов халата бинты из плотного материала, и привязывает к кровати сначала руки, а потом ноги провинившегося подростка. Делает он это с любовью, не отрывая глаз от материи, которая ложится ровными стяжками, как изолента на лапту новенькой клюшки, регистрируя тело непослушного ребенка в необходимой для лечения позе.

Закончив пеленание, наставляет:

– Ну вот, полежи, подумай. А то как бы тебе Алевтина Андриановна укол не выписала. – Затем обращается к остальным: – А вас, умники, если поймаю с таблетками, свяжу широким бинтом!

После чего уходит.

Витек тут же вскакивает и подбегает к Лехе.

– Молодец, Лешка! Не сдал!

Лешка вздыхает:

– Эхх! – покурить бы.

Витек смеется, похлопывая товарища по худощавому плечу.

– Покуришь, когда выпишут.

Вдруг Лешка сникает. Витек, заметив перемену, пытается поддержать друга:

– Боишься?

Леха кивает, и на его глазах вновь появляются слезы.

– Витек, если Адрияга выпишет сульфозин, я могу расколоться, – бормочет он.

Витек взмахивает головой, как бы отгоняя дурные мысли.

– Не бойся! Не выпишет! Андриановна сегодня добрая! Я ее утром видел.

Лешка всхлипывает:

– Для тебя она, может, и добрая, а меня ненавидит. Прошлый раз после прогулки Адрияга без всякого предупреждения укол впорола.