Станислав Хабаров - Защита Страница 48

Меня давно тянул к себе этот антикварный магазин. Был он неудобно расположен. Проезжая каждый раз по дороге в кормушку мимо него, я решала вскоре его посетить. Но это «вскоре» обычно откладывалось «на потом». И так изо дня в день. Так продолжалось до этих пор, пока на окнах магазина не появились надписи «Closing» и «Sale», и откладывать стало некуда.

Вошедшая женщина интересуется, как к нему выйти. На какой остановке нужно сходить? Я неожиданно решаю для себя: «Выйду с нею, иначе никогда до него не доберусь», и объявляю мужу:

– Я тоже выхожу…

Моё заявление неожиданно для него. Обычно мы с ним не расстаёмся и ходим вместе, но на этот раз, получается, я бросила его.

Глава 27

Инга так быстро вышла, что я не успеваю среагировать. Я не вышел, не сообразил, хотя мы с ней обычно ходим «рука об руку». Наверное, тандер-шторм повлиял и с этим магазином, в который она всегда стремилась, а я внимания не обращал. Магазины для меня – чужая планета. Я их не переношу. Когда я в них, я спешу, мне в них не по себе, и это плохо для меня заканчивается: я не смотрю на цены и покупаю не то. Обычно мы с Ингой друг друга не бросаем. Я перед ней в вечном долгу.

Внешне в молодости Инга напоминала, и не только мне, Клаудию Кардинале. Этот взращенный в Тунисе цветок необыкновенной красоты. Сходство быдо настолько очевидным, что все подруги звали её Клаудией за сходство с тунисской красавицей.

Из Туниса, где когда-то стояла русская эскадра, и всплывали в памяти Бизерта и последние надежды на благополучный исход. Инга и для меня оказалась последней надеждой, когда в отчаянный период я запил, и она меня не бросила, как не бросала и потом. Я ей благодарен за это, хотя теперь всё это позади. Про себя я решаю, что с антикварным рыпаться поздно, и продолжаю ехать теперь в пустом автобусе.

От остановки мы переходим через речку по голубому изящному мостику, а дальше сотня шагов по прямой до кормушки. В ней мы неизбежно с кем-то общаемся. Когда встречаются соседи из Кларидж Хауса, нам скороговоркой сообщаются тамошние новости: «Фатима с фронтдеска перебралась в руководство… Тамарка вышла за чернокожего, за афроамериканца в терминах политкорректности, дежурившего в переходе к метро. На Мусином дне рождения от него все были в восторге. По общему мнению, очередной Тамаркин муж – милейший человек, и подвозит Тамарку в кормушку…»

Обратно мы не торопимся. Согласно расписанию, автобусы ходят каждые полчаса. И если есть время, мы идём по асфальтированной дорожке вдоль речки «Four Mile Run», полосой окаймляющей берега и носящей здесь гордое название «Ширлингтон парка». Ее берега живописны в своей растительности, особенно весной и осенью. Когда-то в колониальный период речка была полноводней, и на ней было несколько мельниц, сохранившихся в названиях.

По ту сторону речки – ширлингтонский собачий парк, где отвязанные питомцы дружно носятся по берегу, иногда спускаясь к воде и гоняясь друг за другом с брызгами. Грубая каменная лестница демонстрирует скальную основу, которую я про себя назвал «Путь наверх». Речка тянется дальше на восток, к Потомаку, разделяя Арлингтон и Александрию естественным образом.

Живописная и в разное время года по-разному наполненная водой, она демонстрирует отмели и перекаты, а берега со спортивными площадками, скамейками, деревьями, обилием цветов и дорожкой в отличном состоянии – притягивают и спортсменов, и мамаш, и нянек с колясками, велосипедистов и пожилых людей, поднимающих себе настроение прогулками. Где-то посередине нашего отрезка «от и до», у дороги лежат огромные камни, намекая, что когда-то здесь проходил ледник или это придумал безвестный ландшафтный архитектор, и могучая американская техника помогла ему их сюда переместить.

Пешеходная дорожка вьется между речкой и дорогой South Arlington Mill Drive, и заранее виден зелёный автобус, идущий навстречу, которому ещё отсюда до конца маршрута пара остановок, и вернуться обратно и на остановке у моста и перекрёстка и обилия цветущих розовых кустов подобрать нас.

В этот раз и я иду вдоль дороги. С притормозившей машины, должно быть, собираются меня о чём-то спросить, и я отвечу, если пойму, а нет – извинюсь и скажу: «Я не говорю по-английски». Но что им нужно на этот раз? Подхожу ближе. Не успеваю мигнуть, как меня бесцеремонно хватают и втаскивают в машину, а мою складывающуюся сумку на колёсах с продуктами небрежно отбрасывают в сторону.

Глава 28

Очнулся я в неконтролируемом безвременьи. С трудом вспомнил, как схватили меня и втолкнули в машину на переходе, и когда я отчаянно бился в крепких руках, уткнули лицом в нечто приторно-душистое, отчего голова разом закружилась и сознание покинуло.

Кругом была темнота. Я связан, с заклеенным липкой лентой ртом, и долго пытался осознать, что же случилось и за что, и как случившееся пережить? Когда удалось так или иначе выбраться из пут и осознать, что все эти надругательства – не сон, я понял по узкой щели над потолком, что я пленник в крохотной комнате, и на дворе ночь.

Беззвучно было вокруг, только вдалеке просвистел локомотив, и я, наконец, установил, что заперт в крохотном помещении без окон. Настолько тесном, что поневоле приходила мысль о последнем контейнере, в котором отправляются в вечный путь. Снизу, под полом, что-то хлюпало, возможно, воды мертвой реки Стикс.

Стены строения были крепки, как и потолок, а вот пол стоило проверить на вшивость. Возможно, сырость сделала его уязвимым. Во всяком случае, щели в полу выделялись темнотой. Но раскрошить и разломать без инструментов этот пол было непросто, и я измучился в конец и изодрался в кровь, пока у меня что-то получилось. Пол был двойным, но ниже настил его сгнил от сырости и соприкосновения с водой. А ещё ниже была ледяная вода, подернутая с поверхности прозрачной скорлупой льда.

В этом, видно, и была фишка похитителей: ледяные воды озера стерегли не хуже вооруженной охраны. До берега было далеко – пара миль. По всей видимости, моей тюрьмой стал рыболовный домик, куда причаливали летом на заре или ночевали в нём, чтобы, не размениваясь, поутру встретить первый клёв.

Раздумывать времени у меня не было. Ожог воды был для меня первым ощущением, когда я решился плыть на огонёк. Я плыл и чувствовал, как попеременно отключались у меня участками отдельные группы мышц, сведенные холодом. Вот схватило и свело группу на груди, бедре, ноге… Ужасно плыть в ледяной воде, раскалывая скорлупу тонкого льда. Пальцы онемели, но я всё-таки не зря был чемпионом Синиор Олимпик Вирджинии. Ледяная плёнка резала и мешала плыть в этом прозрачном месиве, и когда я совсем выбился из сил, мне повезло. Не зная как, я всё-таки доплыл до чистой воды, и ориентиром для меня на берегу горел огонь костра, который развели полуночники-рыбаки. От холода что-то случилось с глазами: я видел огонь не так, как всегда, а робким лучиком с берега, порой лишь чувствуя, в какой он стороне.

Я появился перед рыбаками в полном беспамятстве, весь в крови и, видно, очень этим их напугал. В беспамятстве угодил и в госпиталь. Позже, пробуя вспомнить, как плыл, не смог, и растёртый и уколотый провалился в безбрежный сон.

Вернувшись в сознание, я не сразу вспомнил, но позже пришло понимание противостояния с Левиафаном, которого я всё-таки временно одолел.

Не обошлось на этот раз и без «ведомства страха». Реанимировали меня в их специальной лечебнице и после долго расспрашивали, и когда я сказал, что работал и с НАСА, меня попросили назвать кого-нибудь из коллег. Я назвал Кайла Херринга из Центра Джонсона, он больше мне запомнился. И было разное, а появившийся Хайл Херринг часами беседовал со мной. Возможно, он согласился в моём случае сыграть роль моего реадаптационного психоаналитика.

Глава 29

Медленно идёт моё восстановление. В первое время я безвылазно сижу в нашей квартире, в том же доме на первом этаже. Мне доступен только лишь вид из окна. Я живу как бы отраженным светом. Зеркальные стены соседнего дома бросают в моё окно раннее и позднее солнце, такое яркое, что приходится жмуриться и опускать занавеску металлических штор.

Дом напротив – стеклянный, и солнце с раннего восхода, отражаясь, попадает в моё окно. Ранним утром меня встречает искусственное солнце. Окно моего DENa выходит на запад. В нём поднимается к площади Courthouse пятнадцатая улица. В дождь она блестит огнями встречных потоков машин и светофоров, от них по мокрому асфальту тянутся ко мне дрожащие световые пальцы. В целом выглядит очень красиво, а ещё разноцветные зонты прохожих украшают её цветами.

Реадаптация – долгий процесс, особенно в преклонном возрасте. Прогулки мои завершались рядом с домом. Теперь у меня рядом свой личный планетарий. Дело в том, что неподалеку от нас почему-то перестроили высокий дом, взорвав его, и на его месте построили с виду такой же, может, чуточку повыше. Красивый дом со сквериком на высоте второго этажа, и на стене лестницы от скверика к тротуару соорудили звездное небо с дырочками звёзд, светящимися по ночам. Своеобразное металлическое небо, а точнее Вселенная, с дырками звезд. Со временем стенка-Вселенная начала ржаветь.