Максим Кантор - Красный свет Страница 52

Я продолжал:

– Индию необходимо учесть. А также Индонезию, голландскую Индонезию, я имею в виду. Калимантан, слышали про такое место? Впрочем, многие индонезийцы не знают про Колыму. Далее, бельгийское Конго, война вплоть до шестьдесят пятого года, шесть лет подряд, обращаю ваше внимание. Алмазные шахты, золото, медь, цинк, руда – дело того стоило. Катанга – говорит что-нибудь это слово? Это местный Освенцим, только народу там погибло больше. Не забудьте Мадагаскар сорок восьмого года, я знал одного французского моряка, он вернулся оттуда седым – а до того участвовал в знаменитом дне «Д» в Нормандии. Мне продолжить? Камерун шестидесятого, Малайзия шестьдесят третьего.

Ройтман сказал:

– Историю деколонизации я проходил в пятом классе советской школы. Наша старая учительница перечисляла даты так же скучно, как и вы. Подменили историю Европы историей колоний, браво! Знаю этот урок. В моей стране был палаческий режим, а нам рассказывали о бедных неграх.

Я удивился, услышав такой ответ, позволил себе колкость:

– Если бы Адольф сказал, что жертв среди черного населения он не считает, я был бы готов к такой ремарке. Но от вас, гуманиста… Еврея, в конце концов.

Ройтман поморщился:

– События, происходившие в процессе освобождения Африки, не имеют прямого отношения к событиям в Европе. Связаны, как все в мире, но не прямо.

– Собственно говоря, в Африке все это произошло как следствие европейской войны. Более того, все перечисленные войны были именно европейскими – во всяком случае, одна из воюющих сторон несомненно была цивилизованной и демократической. Я еще не дошел до внутренних войн – войн между освобожденными народами. Потом дикари стали резать друг друга, такое тоже было. Эти жертвы тоже стоит посчитать, не правда ли? Йеменские войны шли с шестьдесят второго по семьдесят девятый – вы уже были вполне зрелым человеком, могли обратить внимание. Ливия и Республика Чад, это, если не ошибаюсь, с середины семидесятых и до восемьдесят четвертого. Марокко и Алжир – семьдесят шестой. Полковник Бокасса в Центральной Африке. Мобуту в Заире. Это бывшее Конго, там дорезали тех, кого бельгийцы оставили в живых. Амин в Уганде. Лаос семьдесят пятого года. Филиппины шестьдесят восьмого. Я только начинаю, не добрались до главного. Ближний Восток, арабы и евреи, палестинский вопрос, война Ирака и Ирана, тамильские войны в Бирме, история Республики Бангладеш. Хотите, чтобы я остановился? Или вы действительно не считаете эти потери? Но вот, взгляните в окно, – я показал на своих цветных соседей; по своему обыкновению, негры сидели подле дверей магазина, разглядывая прохожих с любопытством котов, греясь на неярком английском солнышке. – Поглядите на них, они ведь уже ваша семья!

Господин Пиганов махнул рукой:

– Чепуха. У них свои проблемы, мы их никогда не поймем. Какое отношение это имеет к европейской трагедии? Мы не сравниваем число жертв наводнения с погибшими при эпидемии холеры.

– И напрасно, – возразил я, – как правило, именно после наводнения и начинаются эпидемии. Вполне вероятно, эпидемии можно избежать, если найти защиту от наводнения.

Пиганов примирительно развел руками. Я хорошо знаю этот жест – так делал Рудольф Гесс, когда прекращал спор, считая собеседника тупицей. Он разводил руками и улыбался.

– Мы еще не поговорили про американский Вьетнам, – сказал я, – про резню в Корее, про Ирак, Афганистан. И также – Нагорный Карабах, Абхазию, Чечню, Сербию, Восточный Тимор, Палестину.

– Конфликты имели место. Скажем так: человечество последние шестьдесят лет платит за политическое равновесие определенную цену. Это скорее прививка против войны, нежели сама война. Да, существуют вооруженные группы, есть террористы. Но война за плантации мака – что это за война! Мы ведь не ведем счет жуликам, которых зарезали в результате российской приватизации.

– В одной Руанде перебили миллион человек. – сказал я.

– Так уж и миллион, – сказал Халфин и прищурился. – Но допустим, соглашусь с миллионом в Руанде. Извольте! Пусть будет миллион! А где же остальные миллионы? Нам, историкам, подавай факты! Где сухие цифры? – и Халфин жестом призвал друзей участвовать в расчетах. Так предки господина Халфина призывали соседей в свидетели того, что они недополучили по векселям. – Современные войны гуманны. При точечном бомбометании потери среди населения минимизированы.

– Определенная логика в словах господина Ханфштангеля содержится, – снисходительно заметил Пиганов. – Если вести скрупулезный подсчет, итог мы подобьем. Миллион в Руанде, полтора в Корее, полтора во Вьетнаме…

– Так и Курбатский деньги копит, – сказал Ройтман, и все засмеялись.

– Миллион там, миллион тут.

– Рубль в скважине, два в комбинате…

– А что, он еще контролирует комбинат? – поинтересовался Ройтман.

– Разное говорят, – уклончиво ответил Пиганов, – может, и контролирует.

Глядя на них, я вспомнил, как смеялись своим шуткам Гиммлер с Кальтенбруннером, – со стороны трудно было понять, в чем состоит юмор, но хохотали они взахлеб. Вот и Пиганов хохотал, широко разевая рот, в точности как Кальтенбруннер, а Ройтман смеялся аккуратными трелями, как Гиммлер.

Я понял, что продолжения исторической дискуссии не будет. Не исключено, что гости во мне разочаровались – они ждали иного. Пока я говорил, господин Пиганов обменялся репликами с майором Ричардсом. Видимо, они сошлись на том, что время ими потрачено впустую.

Я поплелся к дверям и уже выходил, когда навстречу мне – неистовая и стремительная – в комнату ворвалась женщина. Русская журналистка, я это понял сразу. Метнула взгляд влево, взгляд вправо, отодвинула меня плечом.

– Из Москвы звонили, – сказала коротко.

В эту минуту наше лондонское жилище действительно стало напоминать штаб партии – курьер прибыл к вождю!

Женщина пересекла комнату, остановилась перед Пигановым:

– Панчикова арестовали.

– Что?!

– Вызвали на допрос по делу о галерее – и арестовали.

Аладьев воскликнул: «Ах так!» – и рванул шарф на шее; Пиганов закусил губу; Халфин закрыл лицо руками. Ройтман поглядел на меня с глубокой печалью: вот видите!

Лучше оставить их – им уже не до исторических экскурсов. Я вышел из комнаты.

Они переживали драматический момент колебаний, неизбежный во всякой революции. Риторика присутствовала, решимости я не наблюдал. У меня сложилось впечатление, что они уже попали в поток событий и неслись по течению. А жаль, крайне досадно. Я старик, но жизнь – цепкая и вязкая субстанция, она еще шевелится во мне, я еще не потерял надежду встретить нового героя, который воплотит мою фантазию. Жаль, но этого сегодня не случилось.

Я успел сделать вывод, что никакого лидера в России нет; кандидатов на пустое место много, но ни один не годится. Кто-то появится, сказал я себе, они ему расчистят место. Тот, кого они принимали за тирана и называли то новоявленным генералиссимусом, то новым фюрером, – на самом деле играл роль Гинденбурга, президента, уходящего в тень перед атакой революции. Вот беда, не доведется мне встретить нового Адольфа, а я бы знал, что ему сказать сегодня… А этим заговорщикам, этому июльскому парламенту второго созыва… что им мог сказать старый воин? Ах, господа, думал я, вы попросили меня совсем не о том, что вам надо… Вам бы узнать, как обычно обходятся вожди с такими, как вы, энтузиастами.

Я хорошо видел, в чем их ошибка. Заговорщики считали, что смутное время было двадцать лет назад. Тогда сокрушили советскую власть, теперь остались мелкие технические детали – так думали они. Добавим немного либерализма в котел событий – и обновим страну без особенных потрясений. Усталому народу решили внушить, что все беды капитализма происходят из-за одного полковника, программу восстания придумают как-нибудь позже, – вот теперь-то и пришло время смуты.

Вы гоните с трона опричника Годунова, господа? А Лжедмитрий у вас припасен? Ах, и Димитрия подходящего нет… Вот когда трон опустеет, этот трон займет любой. Ну так спешите, родите из толпы рантье стоящего вожака! Нет, они не могли, они боялись… Странно, но я не чувствовал энтузиазма. Старость убила во мне интерес к авантюрам. Дайте мне нового Адольфа, и я попытаюсь снова – но природа немилосердна.

Я удивлялся русским демократам – если хотите взять власть и управлять, для чего лукавить? К чему полумеры? Западу пришлось выстраивать колониальную политику – это лишь естественно. Последствия нерешительности в колониальной доктрине мы, в частности, наблюдаем за моим окном… Запад не мог решить: угнетать и выжимать деньги из Африки или образовывать дикарей. Эти колебания нам дорого стоили. А для России ее собственный невежественный народ всегда был внутренней колонией, вечным двигателем российского прогресса. Кончится лес, кончится нефть, но пока есть народ – Россия может двигаться вперед. Вы хотите прогресса, а цену ему знать не желаете? «Требую сверхчеловеческой бесчеловечности», – так, кажется, говорил Гиммлер своим солдатам. Многое из намеченного Гитлером воплотили в жизнь его прямые противники – отчего же не признать достижения? Пафос Адольфа мир осудил, риторику его противников мир принял как благо – и посмотрите: цивилизация усвоила уроки Гитлера, но стесняется сама себя.