Максим Кантор - Красный свет Страница 53

Гитлер раздробил Чехословакию, именно это и повторил сегодня либеральный мир – просто и четко. Вооружить Украину против России – вот блистательный план фюрера, так не прячьтесь за жалкое фразерство, смелее! Так и Спаситель говорил, если не путаю: то, что делаешь, делай скорее! Гитлер вооружил албанцев, создав Косовский легион СС, который проявил себя исключительно в расстрелах сербского населения, но именно это и произошло сегодня, по мановению демократической руки. Так зачем эти бессмысленные конгрессы либералов, прячущие факты под ворохом петиций? Гитлер объявил нордическую расу господствующей – сегодня мы наблюдаем, как стараниями англосаксов это господство стало реальностью. Так будьте достойны своей миссии, господа!

Смешно: когда я рассказываю о цене, заплаченной за господство, меня подозревают в том, что я осуждаю новую империю. Но я не осуждаю, напротив! Подлинные творцы истории не должны юлить. Я рассказываю о фактах, чтобы дать урок исторического мужества – имейте смелость нести факел истории, господа! Помните, что на смену великим империям приходят карикатурные: не забывайте внимательно смотреть в зеркало, когда примеряете лавровый венец.

Вы клянетесь именем демократии – будьте достойны своих предшественников, которые шли по снежным полям и взбирались на крутые вершины! Если вы стали наследниками великой истории, будьте достойны памяти того человека, которого действительно привел к власти сам народ. Будьте достойны мирового беспокойного духа, который он воплощал и который достался вам по наследству!

Сегодня старик подводит итоги, мне нет нужды лицемерить. Я спрашиваю: отчего решили обвинить в бедах века одного человека?

Раньше мне казалось, так делают, чтобы удобнее спрятать преступления остальных. Именно так поступают хитрые следователи, когда заставляют убийцу взять на себя помимо одного убийства еще десяток – чтобы сразу закрыть десяток дел. В наше время, когда за взятку можно решить любой политический вопрос, влиятельные люди теми же методами решили исторические вопросы.

Теперь я вижу, что ошибался. Проблема в ином: современные правители не готовы к великой миссии. Им, либеральным воришкам, еще предстоит дорасти до размеров мундира, который они на себя надели. Они взяли из шкафа истории наш старый мундир с орденами – но мундир велик, хилое тельце современной демократии теряется в его складках. Я пишу для того, чтобы помочь им найти себя. Будьте достойны своего предназначения, господа!

8

Меня спросят: а как можешь ты, англосакс, знать, что чувствовали немцы в те годы, какое у тебя основание судить? Я, Эрнст Ханфштангль, наполовину англичанин и наполовину немец, родился в Ганновере, прожил часть жизни в Нью-Йорке, вернулся обратно в Европу как раз в те годы, когда ее судьба вошла в свою драматичную фазу. Кем я себя ощущаю – немцем или англичанином? Образование получал в Гарварде, докторат готовил в Оксфорде, стажировался в Виттенберге, искусство изучал по всей Европе – кто же я? Скажу так: я принадлежу к нордической расе, о которой пылко (и порой пристрастно) говорил Адольф Гитлер. Когда партийные фанатики упрекали меня в родстве с врагом, я отвечал им: разве Англия не связана с Германией теснейшим образом? Да, я родился в Ганновере, но и династия английских королей, до того как именоваться Виндзорской, носила имя Ганноверской. Происхождение давало мне право на особый взгляд на ситуацию – я мог видеть все стороны конфликта и часто видел яснее, чем другие. Я хотел бы ответить на вопрос о происхождении так: я чувствую себя гражданином великой Европы. Сегодня такой ответ прозвучит смешно, великой Европы больше не существует, но возможность ее остается! Я – человек Запада, и воспринимаю Запад как единый организм, сложный, но цельный. В периоды кризиса, ради спасения всего организма приходится жертвовать одной из его частей – но все они равно дороги. Мне, носителю западной цивилизации par exellence, ни одна культура не чужда, я не противопоставляю романский дух – тевтонскому, я принимаю их все.

Когда впервые услышал Гитлера, я подумал: вот человек, который вернет Западу славу, спасет от беды раздробленности, подарит мощь, достойную наследников Великого Карла. Я решил отдать ему свои силы и свой опыт – в уверенности, что лучшего применения им я не найду.

В тот вечер я слушал пылкую речь Адольфа и против воли улыбался. Улыбался потому, что буквально за день до памятного собрания Гитлер высказывал совершенно противоположные аргументы, и с не меньшей страстью. Это свойственно великим политикам: в зависимости от ситуации они могут рассмотреть вопрос с двух абсолютно полярных точек зрения. Я опишу эту сцену подробно, чтобы точнее очертить характер Гитлера, а также потому, что это был типичный для тех лет разговор.

Я привел Гитлера в семейство Виттроков, зажиточных буржуа, приехавших в Баварию с востока, из Пруссии. Фамилия ничем не примечательная, отец семейства держал магазин антикварной мебели. Однако Виттроки находились в родстве с героем войны – фон Мольтке, это родство становилось теснее день ото дня, а дистанция от Мюнхена до Берлина делала невозможным что-либо проверить. Во всяком случае, договорились считать семью Виттроков побочной ветвью фон Мольтке, и спекулянт красным деревом вошел в число значительных людей города, посещал оперу и давал обеды. Составляя программу встреч, я отметил это семейство.

– Для чего видеться с ними, Ханфштангль? – спросил Гитлер.

– Традиция! – ответил я. – Семья фон Мольтке служила Германии много веков. Каждому вождю Германии достался свой личный фон Мольтке!

– Если бы встретить великого фон Мольтке, сподвижника Бисмарка! Его сын – полнейшее ничтожество: именно из-за него мы проиграли войну. А сегодня молодой Мольтке… И все – Хельмуты… Что может новоявленный фон Мольтке? Какая деградация!

– От вас, Адольф, зависит судьба семейства, – сказал я. – В вашей власти сделать так, чтобы последний в роду не торговал сосисками.

Гитлер посмотрел на меня; вспыхнули и погасли его голубые глаза.

В те дни я взял на себя труд представить Гитлера обществу, расширить круг его знакомств. Я водил затворника в пивные погребки, описанные немецкими романтиками, сидел с ним в компании вольнолюбивых буршей, приглашал его в гостиные благородных семейств – словом, я вел себя совсем как тот персонаж известной немецкой пьесы, что взялся показать жизнь кабинетному ученому. Лишь в одном я не преуспел: не смог найти Адольфу подругу, Гитлер остался одинок. В остальном он оказался благодарным туристом – умел получить пользу от любого знакомства.

Я преследовал сразу три цели. Прежде всего хотел показать немцам, что дух нации не сломлен, впустить в их сонную гостиную этого искусителя свободой. Одновременно я хотел снабдить Гитлера опытом, какого он – не принадлежащий по рождению ни к богатым, ни к аристократическим семьям – был лишен. И наконец, мне было любопытно, как они будут говорить друг с другом, – мятежный дух народа и усталый от жизни обыватель. Наливать молодое вино в меха ветхие – многие этот метод отвергают; но что делать, если нет других мехов? Я с усердием коллекционировал приглашения, и почти каждый вечер мы отправлялись с визитами.

В черном плаще и черной широкополой шляпе, придававшей ему сходство с итальянским трагиком, Гитлер входил в богатые дома – и не производил убедительного впечатления. Он выглядел комично. Он не знал, куда девать руки, как обращаться с прислугой. Пока он молчал и осматривался, богачи осматривали его – и потешались над его провинциальностью. Что за чучело привел к нам г-н Ханфштангль? Право, потешный субъект! Лишь упорный взгляд твердых голубых глаз Гитлера заставлял изменить первоначальное мнение. Раз встретившись с ним глазами, хозяева уже иначе оценивали его, им уже не было смешно. К нему начинали приглядываться: если не с уважением, то с осторожностью. Но стоило ему начать говорить, и он немедленно делался центром собрания, завораживал общество. Мужчины становились серьезны, одергивали пиджаки, дамы поправляли прически и пудрили нос. В особенности же под властью его обаяния оказывались дети.

Умение нравиться детям было отличительной чертой Гитлера. Этим свойством, как говорят, обладали многие властители мира – и Сталин, и Рузвельт обожали малышей. Стоило Гитлеру задорно подмигнуть ребенку, как детская душа отдавалась ему целиком. Мой сынишка Эгон много лет вспоминал, как Гитлер изображал льва и потешно рычал. Но моему сынишке было всего шесть лет, и, разумеется, он не принимал участия в наших беседах. Что же касается подростков – те слушали затаив дыхание и приходили в неистовство. Сын Виттроков, шестнадцатилетний Йорг, не стал исключением – он смотрел на Адольфа так, как, вероятно, смотрели древние греки на оракулов.

Я уже сказал, что Виттроки находились в родстве с генералом фон Мольтке. Сомневаюсь, что родство было близким, – к тому же семейство фон Мольтке многочисленное, родня селилась от Пруссии до Силезии; однако в гостиной висели дагерротипы генерала в походном шлеме. Спекулянт красным деревом сообщил также, что и славная сабля полководца хранится в их семье. Из вежливости я спросил: как, неужели? Та самая?