Александр Проханов - Политолог Страница 53

Верхарн кивнул. Черкнул платиновой ручкой, отрывая чек. Пока писал, Веролей медленно поднял руку, и Стрижайло, ужасаясь, увидел в его медленной руке ледоруб, сверкающее разящее жало, направленное на желто-стеариновый череп Верхарна. Стрижайло готов был кинуться, перехватить руку, отвести смертельный удар. Но ледоруб исчез, превратившись в блик света. Рука Веролея проследовала дальше и почесала оттопыренное ухо. Он принял чек и не прощаясь ушел, колеблясь, как оторванная сине-зеленая водоросль, светящаяся на океанской волне.

Стрижайло был потрясен. Снаружи отеля, где на черном асфальте сверкали огни машин и служители в макинтошах приподнимали цилиндры, выпуская из салонов респектабельных джентльменов и дам, – в безлюдном, ночном Гайд-парке, среди шумящих платанов лежит бездыханное тело. И надо подняться, покинуть гостиную, бежать что есть мочи в дождливый парк. Отыскать мертвеца, заглянуть в бело-голубое лицо с заостренным носом, выпуклыми веками. Опознать, пока он не исчез, унеся с собой тайну смерти, своей собственной и всех предстоящих смертей.

Стрижайло увидел, как в дверях гостиной появился Крес. В просторном, вольном костюме, в котором плавало и дышало студенистое тело, он напоминал медузу, приодевшуюся в модных бутиках. Поводил по сторонам розовыми глазами, словно всплыл из вечерних глубин, отражая перламутровый закат. Углядел Верхарна, подплывая к нему, распространяя вокруг запах сладкого одеколона. Радостно произнес:

– Вообразите, прямо с самолета, в номере решил принять ванну. Лег в чудесную теплую воду, пустил небольшую струйку из крана и заснул. Только сейчас проснулся. Что бы это могло значить?

– Мы живем в эру Водолея, – назидательно ответил Верхарн. – Вы по гороскопу Рыба. Два этих знака предполагают в вашей жизни обилие воды. Паводок в Якутии, который смыл все ваши строительные объекты и сделал вас банкротом, – тому подтверждение. Наводнение в Краснодарском крае, после которого вы получили выгодные строительные подряды, лишь подчеркивает мою мысль. Что будете пить? Джин, виски, коньяк?

– Воду, пожалуйста.

Верхарн щелкнул в воздухе пальцами. К нему заспешили сразу два служителя в одинаковых малиновых сюртуках с медными геральдическими пуговицами. Один цыганского вида, смугло-лиловый, с вислым фиолетовым носом. Другой блондин с короткой стрижкой и безжалостно-яркими глазами вышибалы. В обоих Стрижайло узнал агентов ФСБ, сопровождавших Креса в самолете. Сейчас между Верхарном и Кресом состоится разговор о финансировании КПРФ. Этот разговор будет записан и снят портативной камерой, расположенной в одной из геральдических пуговиц. Пленки с записями доставят в Москву, покажут по телевидению, что приведет к дискредитации компартии. Обнаружит ее связь с олигархом-русофобом. Вскроет мнимость левых, патриотических взглядов Дышлова. Таков был замысел Стрижайло, утвержденный и поддержанный Потрошковым.

Не следовало оставаться в гостиной, участвовать в переговорах Верхарна и Креса. Стрижайло поднялся, заглянул на минуту в номер, чтобы накинуть плащ. Прихватил длинный, остроконечный зонтик. Гонимый тревогой и страхом, вышел из отеля. Погрузился в черный, отсвечивающий ртутью и зеленью парк.

Деревья, тяжелые, сплошные, наполненные холодной влагой, угрюмо шумели, сыпали брызги. Трава газона жестко шелестела, хватала за ноги. Стрижайло, гонимый необъяснимой тревогой, шагал по парку, в котором таилась отгадка пугающей тайны. Лежал неопознанный, подброшенный Потрошковым труп. Этот труп надлежало найти по фосфорному, едва различимому свечению, какое источают голубоватые ядовитые грибы или болотные гнилушки.

Заговор, который Стрижайло плел вокруг Дышлова, Маковского и Верхарна, вдруг обнаружил загадочное содержание, не замышлявшееся в первоначальном проекте. Это неявное содержание сулило огромную опасность, вселяло страх. Сырой туман и пронзительный ветер Атлантики несли безумие, порождали головокружение и бред, и в этом бреду сквозило неясное предчувствие, пугающая догадка о возможной смерти, всех и его собственной. Он почти бежал, тыкая нераскрытым зонтом в газон, который казался топью, готовой его поглотить.

Далеко, сквозь стволы, что-то слабо забелело во тьме. Млечное, зыбкое, созданное из разбрызганной влаги, слоев холодного пара, завитков туманного бреда. Стрижайло устремился на свет. Парк расступился, и в рыбьей молоке, в столбах голубого света, возник Букингемский дворец. Он был нереален. Фасады были сгустками цветного тумана. Дворцовые окна были проблесками дождя. Решетки и резные ограды казались порождением бреда. Дворец парил над землей и смещался по ветру. Его нанесло, как морской мираж. Он зацепился за ветки завитками и цветными волокнами. Дунет ветер, и наваждение растает. Реальными среди иллюзорных порталов и бронзовых пушек казались одни гвардейцы, в медвежьих шапках, красных мундирах, с мушкетами на плечах. Это были знаменитые евнухи из Йоркшира, где еще в юности их лишили семенников, используя для этого ножницы для стрижки овец. Впрочем, гульфики из лосиной кожи у них стояли торчком, что было не совсем характерно для евнухов.

Букингемский дворец и был трупом, затерявшимся в парке. Трупом великой империи, бредящей своим злополучным прошлым.

Он снова бежал под деревьями, вонзая в траву наконечник зонта. Тайна, которая начинала брезжить, заключалась в треугольнике отношений Верхарн – Президент – Потрошков. Чтобы разгадать опасную тайну, избежать смертельной угрозы, он должен был воспользоваться своим креативным даром. Призвать на помощь поселившихся в нем духов, чтобы те своей неземной прозорливостью, сверхчеловеческой проницательностью вскрыли лукавый замысел. Но духи не помогали. Превратились в скопище шелковистых зверьков, вцепившихся в его шею и горло острыми зубками. Висели, как бархатистый воротник. Пили его живые соки, насыщались его страданием, вкушали его страхи. Усиливали их, впрыскивая в прокусанные вены струйки яда, от которого кружилась голова, умножалось безумие. Он бежал по ночному парку, увешенный гирляндами пухленьких ушастых зверьков, сложивших за спиной кожаные перепонки.

Как Потрошков, желая погубить Верхарна, оказался с ним связан династической идеей монархии? Как Потрошков, являясь слугой Президента, поддерживает дружбу с Верхарном, его лютым врагом? Как он, Стрижайло, получил наказ Потрошкова сгубить Верхарна, если тот спонсирует лабораторию ФСБ? Как картины Тишкова, украшающие его, Стрижайло, квартиру, побуждают генетиков ФСБ конструировать новую элиту, в частности «Человека-Х…»? И наконец, что распирает гульфики королевских гвардейцев, если там поработали ножницы для стрижки йоркширских овец? Эти и другие вопросы роились в безумной голове Стрижайло, требовали немедленных прозрений. Но «духи прозрений» обернулись летучими зверьками с влажными мордочками и черными, как смородина, глазками, вцепились в горло, тянули сладкую кровь. И он, еще недавно – вместилище «духов творчества», превратился в пещеру – обитель летучих мышей.

Он вырвался из черного парка и оказался в призрачном свете озаренных строений, в которых узнал парламент и Вестминстерское аббатство – изощренная готика, сталактиты шпилей и хрупких арок, цветные розетки витражей. На башне, чуть затуманенные, круглились часы Биг-Бена – матовая луна с черными стрелками, графический циферблат. Часы казались млечно-озаренной воронкой, куда летели сгустки тумана, мелькали заостренные морды, перепончатые крылья. Проникали в зал заседания, усаживались в старинные кресла. Шло заседание парламента с участием Пальмерстона, Дизраэли и Гладстона. У всех троих под сюртуками шевелились горбы, в которых, как в саквояжах, помещались сложенные крылья. Гладстон терся крыльями о спинку кресла, издавая хрустящий звук. У Пальмерстона прохудился сюртук и выглянуло кожаное, с тугими перепонками крыло. Дизраэли рассуждал о посылке дополнительной эскадры в Индию для подавления волнений, гневно размахивал крыльями, похожими на два огромных зонта.

В соседнем Вестминстерском аббатстве, в свете багровых лампад, кельтские боги в облачении англиканских священников совершали каннибальский обряд – поедали молодую монахиню. Бедняжка, обнаженная, лежала на сатанинском алтаре, кельтские боги подходили и, не касаясь руками, вгрызались в ее грудь и живот. Насытившись, покидали аббатство, летели в тумане над деревьями парка.

Стрижайло чувствовал проклятие империи, жуть англосаксонской расы, наводнившей мир распадом и скверной, от которых по сей день от Нила до Кейптауна, от Бостона до Филиппин рождались рыжеволосые уродцы с белыми глазами палачей. Те же вареные глаза белели у изваяний Ричарда Львиное Сердце и Кромвеля, восседавших на бронзовых конях, а также у отвратительного памятника Черчиллю – похожему на древесную жабу. Премьер-министр прижимался спиной к огромному платану, весь забрызганный птичьим пометом.