Александр Проханов - Политолог Страница 55

По соседству, помещенный в бочку так, что из крышки высовывалась миловидная голова, политолог Никонов пытался вспомнить, сколько раз он менял точку зрения на сотрудничество России с Европой. Вспоминать ему мешали кипящие в бочке нечистоты, а также дознаватель в розовой маске олигофрена, который сжимал ему череп огромными клещами, теми, что выхватывают из горна раскаленный брусок. Клещи сдавливали миловидную головку, кости хрустели, из черепных швов выступал черный вар, а из открытого рта выползала красивая зеленоватая змейка.

Тут же пламенел сложенный из валунов очаг. Угли источали белый жар. Над углями вращался кремлевский политолог Глеб Павловский, подвешенный за пенис. Под тяжестью тела пенис утончался, вытягивался, становился тонким, как нить. Сочные ягодицы мученика приближались к углям, начинали румяниться, покрывались аппетитной корочкой. Два черта с рожками повязывали крахмальные салфетки, звенели столовыми приборами, требовали подлив и специй, готовясь полакомиться жареной человечиной.

Похожий на эфиопа палач засунул в задницу политологу Бунину кузнечные мехи, раздувал что есть мочи. Бунин расширялся, превращался в огромный шар, потрескивал, занимая все пространство Ада, пока не лопнул. Из него вылетело множество мух, крылатых муравьев, божьих коровок и молей. Летели, распространяя слухи о неизбежной победе на выборах Союза правых сил.

Два клоуна, гремя бубенцами, протягивали политолога Радзиховского сквозь игольное ушко, превращая в длинную дратву. Тут же вдевали в кривую иглу и накладывали грубый шов на покойника, которому патологоанатом сделал вскрытие, обнаружив заворот кишок. Кишки стремились просочиться сквозь шов, Радзиховский их не пускал, отстаивая в нужном месте и в нужное время либеральные ценности.

Мускулистый работник в форме следователя ОГПУ орудовал с Сатаровым. Мял его, как пластилин. Распластывал на лавке. Ходил по нему сапогами, оставляя следы подковок. Сворачивал в валик. Мелко рассекал, как рассекают домашнюю лапшу. Снова скатывал в ком, вращая в огромных ладонях. Требовал признаний в создании ложной «национальной идеи России», которая была позаимствована у пигмеев Калахари, в результате чего средний рост россиянина уменьшился на двенадцать сантиметров. Сатаров отпирался, оговаривал политолога Цыпко, а неутомимый следователь отщипывал от него пластилиновые комочки, лепил из них осликов, козликов, верблюжат, придавая каждому забавное сходство с Сатаровым.

В центре Ада, в багровых отсветах, среди скрежета железа, хруста костей, истошных воплей, кипел огромный чан с расплавленным свинцом. Поверхность свинца бугрилась пузырями, дергалась металлической пенкой. По пояс в свинце стоял политолог Макиавелли, ужасный ликом, с рассыпанными волосами, жуткими бельмами. Подъемный крюк подцепил его за нижнюю челюсть, поддел из котла. Стало видно, что нижняя половина тела у него отсутствует, срезанная огнем. Он напоминал шахматную фигуру, с помощью которой чемпион мира Каспаров собирался выиграть чемпионат, намеченный на 2008 год.

На все это оторопело взирал Стрижайло, пока двое палачей в одеяниях папских нунциев не схватили его под руки. Выкрикивая по-латыни святотатства, поволокли к огромному деревянному винту, чтобы раздробить ему яйца. Он жалобно возопил, как смертельно раненный заяц. Очнулся на заднем сиденье кеба, который в дожде подкатывал к отелю «Дорчестер». Без сил, в состоянии обморока, опираясь на сложенный зонт, вышел и направился к карусельным стеклянным дверям. Привратник, приподняв цилиндр, произнес:

– Добрый вечер, сэр!..

В отеле продолжалась вечерняя жизнь. Звучал оркестр. В людном баре было накурено до синевы. В гостиной, где час назад восседали Верхарн и Крес, теперь сидели другие люди, и лишь пенопластовая гантель, закатившаяся под столик, напоминала о череде недавних свиданий. Стрижайло присел и потребовал у служителя виски. Служитель был в фирменном малиновом сюртуке с геральдическими медными пуговицами и, по всей видимости, действительно работал в отеле, не чета тем двоим, что были подосланы ФСБ. Стрижайло продрог и вымок. Нес в себе образы Ада, которые могли показаться плодами безумных фантазий, если бы не свежая царапина на руке, оставленная корочкой льда, когда он с зонтом протыкал замерзшую Темзу.

Он чувствовал себя пещерой, на сводах которой были начертаны картины ужасных мучений и в складках, вниз головой, висели гроздья ушастых нетопырей. Влил в себя стакан виски, который полыхнул рыжим пламенем, – не смыл, но еще ярче озарил ужасные фрески.

Существовало последнее и всегда помогавшее средство, спасавшее от адских помрачений, – женщины с их загадочной пластикой сфер и окружностей, в которые, по замыслу великого геометра, были заключены их груди, ягодицы, живот с обворожительным углублением пупка и восхитительным магическим треугольником, помещенным среди сдвинутых ног. Едва он подумал об этом, как в дверях, на «русской тропе» возникли две девушки – брюнетка с черно-стеклянными до плеч волосами и золотая блондинка, чья высокая прическа напоминала сияющий слиток. Обе были свежи, умыты, глазасты и обаятельны. Были похожи на стюардесс, которые идут по салону и быстрым наметанным взглядом подмечают, у кого из мужчин не застегнута ширинка, тут же ловкими нежными пальцами исправляя оплошность.

– Красавицы, куда летим? – поинтересовался Стрижайло.

– К вам в номер, – отвечали барышни.

– Стоимость авиабилета?

– Шестьсот долларов за каждое место.

– Приготовиться к взлету.

Прихватив намокший зонт, он повел очаровательных девушек в номер. Уже в лифте ощутил, как свежо и вкусно, снегом и медом, пахнут их тела. Усадил на диван, предоставив в распоряжение мини-бар, заставленный восхитительными бутылочками с джином, виски, коньяком, сухими винами, шампанским, холодными банками с тоником, пепси и соком. Обе гостьи стали осваивать коллекцию бара, ловко разрывая пакетики с арахисом и сладостями. А Стрижайло отправился в ванну, совлек с себя сырую одежду, пустил из крана сочную шумную воду и лег в теплую ванную, глядя, как покрываются серебристыми пузырьками его ноги, как теплый язык воды заливает дышащую грудь. Адская пещера по-прежнему пугала своими грубыми фресками, среди которых доминировал красный цвет – распоротой плоти, черный – кипящей смолы, металлически-белый – расплавленного свинца. Дверь в ванную была приоткрыта, и он увидел, как гостьи, прикладывая к губам бутылочки с коньяком, появились в спальне, где был постелен ковер. Откинули пустые бутылочки и, встав на ковер, начали раздевать друг друга.

Совершали это радостно и невинно. Сняли друг с друга жакеты, красивыми жестами кинули на кровать. Перебирали тонкими пальчиками, расстегивая пуговички на легких блузках, из которых у брюнетки мягко выпали продолговатые, смуглые, с фиолетовыми окончаниями груди, а у блондинки затрепетали млечно-белые, с розовой мякотью шары. Распустили молнии на бедрах, одинаковыми змееобразными движениями освобождаясь от коротких юбок, оставаясь – брюнетка в белых, отороченных кружевом трусах, блондинка – в нежно-зеленых бикини. Сбросили туфли, упруго переступая узкими стопами, пружиня пальцы. Синхронно, как парные танцовщицы, наклонились, освобождаясь от белого и нежно-зеленого. Брюнетка была смуглой, грациозной, с приподнятыми плечами, с тонкими полосками незагорелой кожи на груди и животе. Блондинка была шире в бедрах, с пышными плечами и шеей, вся нежно-золотистая, получившая свой загар на нудистском пляже.

Стрижайло, выглядывая из ванной, любовался этим целомудренным раздеванием. Испытывал не сладострастие, а освобождение и очищение. Темная энергия Ада отступала, вытесняемая прелестной грацией и обворожительной женственностью. Ему стало вольнее дышать – бархатистые «летуны», перепончатые «ушаны», вампирические духи отваливались один за другим от его шеи, переставали мучить. Кровь, очищенная от ядов, стала полнее поступать в мозг. Ему показалось, что стало светлее, вода из крана стала серебристей, зеркало полыхнуло радугой, и две женщины в его спальне, распустив по плечам иссиня-черные и ярко-золотые волосы, стояли, окруженные сиянием.

Они осматривали одна другую изумленно, с восхищением, словно впервые увидали себе подобную. Не веря в чудо встречи, осторожно и нежно прикасались друг к другу, желая убедиться, что это не мираж, не плод восхищенного воображения. Ощупывали груди, сравнивали смуглые продолговатые формы одной с млечно-розовыми и округлыми у другой. Приподымали грудь на ладони, приглашая полюбоваться. Блондинка не выдержала, поцеловала коричневый, с фиолетовым отливом экзотический плод, который ей предлагали. Брюнетка скользящей ладонью провела по животу подруги, касаясь золотистой полоски меха, словно приласкала пушистого зверька, притаившегося внизу живота.

Стрижайло созерцал этот волшебный, совершаемый для него обряд, которым усмирялись «духи ада», стирались в душе ужасающие фрески, адские наскальные рисунки, магические заклинания, где пророчилась его погибель. Исчезло мутное, как плесень, изображение Букингемского дворца с мрачными евнухами Йоркшира, – улетело в туманы Атлантики, паря над водами и пугая сбившихся с пути моряков.