Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 56

– А я как раз на речку собиралась – примулы подкормить и вдруг слышу – машина! – запыхавшись, проговорила она. – Ой, а это наш столик? – и, поставив лейку в траву у калитки, подскочила к багажнику.

– Доброе утро, Ирин! А где Николай Андреич? – строго спросил Петя.

– А он спит! – сказала Ирина и махнула вверх, на мансарду. – Он поздно приходит.

– Ночные посиделки, разбор полётов? Это нам знакомо! Ладно. Калитку, Ирин, распахните, пожалуйста!

Без каких-либо осложнений Петя внёс столик в сад, на крыльцо и затем, слегка наследив, в гостиную. Я поплёлся за ним, сознавая, что нужен в качестве дипломатического лица. Скинув шаль, Ирина разрезала ножницами скотч и аккуратно стянула плёнку.

Петя стоял в дверях и скромно, как будто даже с раскаянием, наблюдал за её движениями.

Наконец столик сверкнул, как слиток янтаря, и в синей Ирининой гостиной посветлело. Забликовала, улыбаясь вернувшемуся Другу, мебель – полировка рояля, подлокотник дивана, стёкла на фотографиях.

Ирина погладила столешницу – разные породы дерева, как звуки разной высоты, блеснули каждый своим огнём и сложились в узор.

– Даже лучше, чем было! – пропела она, глядя в тёплое озеро столешницы.

– Ну что, пошли? – сказал я и легонько двинул Петю в спину.

– Да, – сказал он. – Сейчас. Только мне ещё надо выяснить, что Ирина Ильинична надумала по поводу моего вопроса.

Ирина взглянула с испугом, явно не припоминая, о чём идёт речь.

– Вы подумали насчёт мечты?

Ирина заморгала часто, но отвести глаза не смогла – Петя держал крепко.

– Что, неужели забыли? – сказал он с упрёком. – Когда я увозил столик, я вас спросил, есть ли у вас мечта? Вы мне не ответили. И я вас просил подумать!

– Ах, ну чтобы все были живы-здоровы! – с облегчением отозвалась Ирина. Но Петя забраковал её ответ.

– Это никакая не мечта, а всего лишь вопль о пощаде. Мечта, Ирин, – это свободное желание счастья. Думайте заново!

Ирина покосилась на меня по-школьному – не шепну ли я ей подсказку.

– Не уйду, пока не скажете! – пригрозил Петя. – Мне это нужно для одного дела.

– Я не знаю! – взмолилась Ирина. – Просто не могу придумать! Наверно, у меня нет мечты. Вот, может, чтоб Миша от компьютера отлип.

– Ну хорошо. А хотите, чтобы вам было проще, я вам перечислю мои мечты – как минимум пять?

– Петь, пойдём, покурим, и можешь мне перечислить хоть десять! – сказал я, тряхнув его за плечо, но он даже не взглянул.

– Во-первых, – начал он, не отпуская Иринин взгляд, – финансовое благополучие – чтобы хватило на все последующие пункты, это раз. Полная творческая реализация – два. Поверженные враги – три. Признание и уважение равных – четыре. Любовь и семья – пять. И мне плевать, дурные у меня желания или хорошие. Они у меня есть, и я их исполню.

Умение Пети применять искренность как таран всегда восхищало меня. Я застыл столбом, не зная, какого рода помощь следует оказать Ирине. Она, однако, справилась сама.

– Мечтать о поверженных врагах – это грех! – твёрдо сказала она и посмотрела на Петю, как на Мишу.

– Ладно, убедили. Если остальные четыре пункта дадут мне ощущение счастья, врагов я помилую! – пообещал Петя. – А теперь, Ирин, хотите я вам перечислю ваши желания – как минимум пять?

– Ни в коем случае! – закричала Ирина.

– Ага! Значит, всё-таки они есть? – обрадовался Петя и смело приблизился на расстояние шага. – Есть! Как не быть! Ну а чего ж вы мёрзнете тогда? В платок замотались! – и он, остановив ладони в паре сантиметров от Ирининых плеч, «бесконтактно» встряхнул их. – Очнитесь! Живите! Рисуйте! Ведь у вас талант! У вас оттенок кожи талантливого человека! У вас разрез глаз талантливого человека! Не верите? А ну пойдёмте-ка со мной!

Не тронув и пальцем, но всю объяв своей волей, Петя вывел её из дому на ступени. С тузинского крыльца, если прицелиться между яблонями, были видны дали.

– Вон там вот, глядите, где березняк, там, за ним, – Москва! Там, Ирин, люди! Там – я! Берите себя в руки, ломайте! Обломите сухую ветвь и пустите соки по живой, иначе будете через десять лет старой каргой! Не страшно? Переломите! А я вам помогу! Слово чести! – Тут он сжал всё-таки её плечики и тряхнул наяву.

– А ну пустите! Что вы меня трясёте! – вскричала Ирина и вполне боеспособно вырвалась.

Петя мгновенно опустил руки по швам.

– Ирин, да я не трясу… Виноват!..

Он раздосадованно посмотрел вслед исчезнувшей за дверью хозяйке, пару секунд помедлил и, сорвавшись, ринулся в дом.

– Ирин! Ну простите же вы меня! Извините! Я и не думал! Клянусь! Разрешите загладить! Пожалуйста! – городил он и, тесня ошеломлённую Ирину, прорвался в гостиную. – Я вам сыграю, хотите? Я же не играю – бросил! Но для вас готов! Для вас – всё!

Охапкой он снял с рояля и швырнул на диван ноты Тузина, переставил на стол подсвечник, придвинул табурет и сел. Рояль был Петиным смертельным оружием, кольцом власти. Всего, что по той или иной причине не получалось выторговать словами, он мог добиться игрой.

– Подождите! Николай Андреич спит! – в отчаянии крикнула Ирина.

Но нет. Уже треснул, как гигантский костёр, звук расстроенного инструмента. Располыхался, пробежал рваным ветром – и смолк. Уяснив географию западающих клавиш, Петя снял руки и призадумался: можно ли хоть что-то сыграть на этаком минном поле? И вдруг, ободрив улыбкой ошеломлённую, совершенно розовую Ирину, нырнул!

Всё началось с бликов, с хрустальных обрывков, понемногу набирающих силу: это была музыка летнего вояжа, где завтрак в солнечном номере сменяется беспечной негой прогулок. Он взял Ирину с собой в Париж и Вену, Рим и Лиссабон, точнее, в идеальное представление об этих местах и о множестве других мест, где только могло захотеться побывать уездной барышне. Что говорить, они набродились всласть!

А затем импровизация стала распадаться на куски – и путники потерялись в дороге. Нет больше городов и отелей. Налетевшая осень, полевая, лесная, смяла их, пробрала до костей и столкнула в сиротливом объятии. В гостиной, из которой мигом выдуло всю весну, запахло сыростью полей, почернело, осенний ураган вслепую набросился на людей и природу.

Ирина стояла чуть поодаль рояля, как деревце с оборванной листвой, не в силах воспрепятствовать страшному листобою. Шаль сползала с её плеч. Она подтянула вязаную паутинку и покрепче сжала у горла.

Я не знал этой шквалистой музыки, но резкий, сырой её запах и рваный ритм были знакомы моему сердцу. Она трепала нас неизвестное количество времени и закончилась тем, что сама разорвала себя в клочья. Ошмётки угнал ветер, и на чистом небе взошёл пропущенный через легчайшую призму импровизации Бах. Видно, иначе на расстроенном рояле было его не сыграть.

С лицом светлым и строгим, не рисуясь нисколько, кажется, и вовсе забыв о нас, Петя проговаривал вслед за Бахом евангельские слова. Простое сокровище любви текло на нас с Ириной сквозь запотевшие окна собора.

«Ну ты и подлый гад!» – мысленно крушил я Петю, и растворялся в сиянии, и снова крушил, и опять растворялся. И вдруг подумал: а что мне, собственно, надо от Майи? Разве я не могу любить, не выколачивая ответное чувство? Кто вбил мне в голову, что для счастья нужно столько условий – взаимность, обладание, клятвы? Ерунда! Крохотный ребёнок не умеет ответить, только вдруг иногда улыбнётся, – а мы любим его на грани возможного.

Не знаю, куда завело бы меня Петино музицирование, если бы в какой-то миг его не заглушил сценический кашель. Смачное «э-хе-кэ-хе!» грянуло с ведущей на второй этаж лестницы.

Между пролётами, на пути из мансарды в гостиную, стоял Николай Андреич. Вид у него был заспанный, но не всклокоченный – он успел прихорошиться, прежде чем выйти к публике. Поверх брюк и сорочки вместо шинели на плечи его был накинут халат, который хотелось назвать «турецким». Длинный, гладкий, бордово-синий, словно пахнущий инжиром и черносливом – тоже, конечно, стыренный из реквизита. Барскую одежду Николай Андреич умел носить блестяще и ни секунды не был смешон. Напротив, благодаря халату между нами обнаружилась дистанция – при этом на верхней ступени и в прямом, и в переносном смысле находился хозяин дома.

– Разбудил? – сняв руки с клавиш, произнёс Петя и открыто взглянул на Тузина. – Простите, не удержался – больно хорош рояль! – объяснил он, вставая. – Я, кстати, тут вам мебель вернул… с благодарностью! Ну не буду мешать! – и, слегка поклонившись, вышел.

Тузин спустился в комнату и тяжело взглянул на заиндевевшую Ирину, потом на меня. Видно, кхеканье и халат были последними каплями юмора, которые ему удалось выдавить из себя.

– Жалко, Коля не убил его тогда канделябром, – произнёс он, даже не усмехнувшись. – А к вам, Костя, у меня просьба. Вы не могли бы впредь обеспечить нам отсутствие его присутствия? Или это будет трудновато? Трудновато, я знаю. Единственный способ отделаться от такого человека – перестать интересовать его. Ирин, может, нам тебя состарить гримом? Авось отвяжется. Где у нас тут что? – он открыл буфет и, взяв стакан, налил себе настойки из графина. – И кстати! Зачем ты его пустила?