Наталья Горская - Корова (сборник) Страница 59

– А может, она как раз горожанка, и к мужику своему в деревню едет. Чего на выходных-то смогом в мегаполисе дышать?

– Тогда бы у неё багажа было поболе, а она – с одной коляской. Не иначе, муж городской или свекровь приструнить решили, чтоб место своё знала, вот она и к маме, к маме. Известное дело! Все пожитки схватила и в бега. С чем пришла в чужую семью, с тем и выскочила. Нда-а, не богато…

– Да говорю же, что она в деревню к мужику едет. Мужик должон в дерёвне жить. Что это за мужик такой без земли? Что вообще за мужики в городе? Мальчики офисные, изнеженные да парфюмерией надушенные. А мужик должон уметь и дом срубить, и сад посадить…

– Ой, отстаньте вы со своим «должон»! Был бы мужик, разве ж позволил бы он своё дитё в таком аду транспортировать?

Тут младенец обдал вагон таким криком, что продавец софоры японской даже сбился с монотонного повествования о чудо-маслах, болезненно сморщился и сделал замечание мамаше:

– Да угомони ж ты это своё! Мешаете же работать!

Мать стала ещё мрачнее и достала младенца из коляски, чтобы укачать его. Ей это почти удалось. Пока в вагон не ввалилась сухонькая старушка в кепке-бейсболке и не заголосила что-то про журнал, где подробно описана правильная обрезка кустов смородины и бузины. Ребёнок, естественно, проснулся и заголосил пуще прежнего. Но и без его участия крик стоит такой, что иные граждане начинают справедливо недоумевать: почему бы руководству дороги не ввести выдачу пассажирам заглушек на уши, на манер театральных биноклей, которые можно получить в гардеробе перед просмотром спектакля для лучшего обзора сцены? Выдают же такие заглушки рабочим в цехах, где грохот станков реально опасен для здоровья, а тут чем лучше? Почему не сделать хотя бы такую малость, дабы люди могли защитить и без того травмированный орущей жизнью слух, когда орёт реклама, орёт ведущий по телевизору, орёт музыка, фильмы орут взрывами и визгами? Ничего не слышащие старухи орут во всю ширь ртов, так что за три купе видны обломки их кариесных зубов и за два вагона слышно что-нибудь содержательное типа «А от кого Валькина внучка брюхата-то?.. Ась?.. От кого? От Васьки? Энто ж от какого Васьки: с Кузьминок али из Свирепова? Ась?.. С Кузьминок?.. А оне расписамши али так, по-блядски? Ась?.. Мда-а, таперича задача такого кобелюку до ЗАГСу дотащить… Ужо дотащили? Надо жа!». Орут и молодые, у которых со слухом вроде должно быть всё в порядке, да и темы разговоров поинтересней, но там всё то же самое, только мата больше.

Решительно все орут, как тугие на ухо, и приходится этот ор слушать даже против воли. И если дома можно переключить канал с рекламой или паршивым кино, то тут ни фига ты не переключишь. Нельзя ни выйти, ни выскочить, чтобы пересесть на другой поезд, где всего этого нет, так как теперь это есть везде, да и другой поезд на данное направление пойдёт только через несколько часов. Иные пассажиры от осознания всего этого начинают выть, звереть, сатанеть. Словно человека жёстко зафиксировали и истязают. Этот наглый звуковой фон становится невыносимым, он вторгается в сознание, оседает бляшками на нервах, застревает в барабанных перепонках. От него некуда бежать! Люди вынуждены часами выслушивать чьи-то офисные интриги, план ведения войны с чьей-то тёщей или свекровью, историю внематочной беременности какой-то Тани-Мани – всё выставлено на этот говорящий базар. А говоруны не понимают, что общественный транспорт и улица – это не их офис или кухня, не их спальня или кабинет лечащего врача. Их бессмысленная болтовня не просто набивает чужие головы не нужной информацией, а, как сказали бы специалисты, нарушают экологию нашего слуха.

Но если кто взбунтуется против этого беспредела, попросит, а то и потребует, чтобы сидящие рядом не ржали беспрестанно, сокрушая его барабанные перепонки, или не толкались бы локтями слишком энергично, его тут же осадят: «А чего вы хотели – это же общественный транспорт!». Так что терпи.

Иногда удивляет, как у нас многие понимают значение слова «общественный». Это не просто ничьё, а отхожее место, где не просто можно, а даже нужно непременно пихаться, лягаться, толкаться, беспрестанно работать локтями, громко разговаривать, швыряться вещами, развешивать свои шмотки и пожитки на головы близ сидящих посторонних людей и на все замечания недоумённо заявлять: «Это же общественный транспорт! Ездите на такси, если вы такие нежныя». Именно такие представления у наших людей, что именно так и надо себя вести в общественном месте, и они даже не собираются от этих представлений отказываться. Этакая полная раскрепощённость в крайнем проявлении, при котором любое достоинство уже начинает превращаться в крупный недостаток. Россиянам вообще свойственна сдержанность, и она их раньше не тяготила, пока её не объявили каким-то очень неприличным «комплексом», а раскрепощённость была названа признаком свободной личности. В исполнении наших людей, которые ничего и никогда не делают вполсилы, она порой выглядит комично-угрожающе.

Есть категория граждан, которые, попадая в общественные места, всеми силами стараются разозлить окружающих, подпитываясь чужими негативными эмоциями, словно это и есть их основная цель в жизни. Сохранять спокойствие духа в их присутствии могут не все, особенно если люди вынуждены так утрамбоваться в тесном пространстве вагона. Они будут орать, зудеть, беспрестанно вертеться безо всякой надобности, испускать дурной воздух из всех анатомических отверстий. Появились такие чрезмерно раскрепощённые пассажиры, которые повсюду ведут себя как в своём личном предбаннике, что ли. Не в доме, а именно в предбаннике, в чулане. Не успеет такой войти в вагон или салон, как начнёт тотчас же раскидывать свои вещи, раздеваться, иногда до исподнего, до маек и трусов; развешивая снятые манатки там и сям, чуть ли не на плечах и ушах других пассажиров. Даже если и не особенно жарко. Но им то ли всегда жарко, то ли навязчиво преследует желание показать окружающим, что ничего не стоит раздеться где угодно, словно их на кинопробы в порнуху за это позовут.

Они даже не догадываются, что как раз в общественном месте надо не себя первым делом обнаруживать, а учитывать интересы окружающих. Что по-настоящему свободный и сильный человек – это не тот, кто всем досаждает невоспитанностью и дурными манерами, а тот, кто умеет совершенно добровольно обуздать себя. Почти герценовский секрет свободы: свобода – это то, что люди дают друг другу, а не то, что забирают друг у друга. Но мы, видимо, до сих пор не умеем быть свободными – вот в чём вся беда. Поэтому свободу и раскрепощённость понимаем только как право распихивать всех локтями, громко слушать музыку и орать по телефону, когда многие рядом спят или просто хотят отдохнуть от шума. Мы не понимаем, если ты способен поставить себя на место другого, то уже являешься свободным человеком. Нам кажется, что чихать на окружающих, кашлять друг другу в лицо – вот как ДОЛЖНО вести себя в общественном месте реально свободному и раскрепощённому чуваку. И даже мысли не допускаем, что обычно так себя ведут банальные и жутко закомплексованные… хамы.

Общий – это ничей? Или принадлежащий всем? Почему у нас в общественных местах или в общественном транспорте так часто всё раскурочено, заплёвано, загажено? Почему общественное место у нас ассоциируется именно с общим нужником, где положено только гадить? Почему мы спешим выставлять самые дурные свои манеры и привычки? И самое удивительное: мы говорим, что так и должно быть! Потому что это же – общественное. Мы исповедуем философию обиженных детей с плохо сформированным чувством собственности. Ведь это чисто детская позиция: если игрушка моя, то её можно (и нужно!) сломать. Не секрет, что дети нередко бывают настолько неумелыми, неловкими и неосторожными, что случайно портят вещи и игрушки с совершенно невинным и ангельским видом. Нередко ребёнок в гневе бросает игрушку об пол из-за досады, что она – не его. Другая причина, вызывающая желание ломать, портить, уничтожать, кроется в зависти, за которой стоит стремление само-утвердиться. Существуют дети, у которых развивается такое чувство собственности, что они предпочитают сломать игрушку, чем отдать её кому-то. Подобное поведение означает только одно: «Не хочу ни с кем делиться: или она моя, или ничья».

Во всех ситуациях, когда желание сломать, испортить, разрушить связано с гневом, завистью или эгоизмом, в основе лежат неуверенность в себе и вражда к людям. Для избавления от подобного «феномена» следует предоставлять людям в общественное пользование очень прочные вещи, которые они не смогли бы ломать. Чтоб всё намертво было прикручено, приварено, врыто, что и не поломать, и не раскурочить, у-у-ы!.. Хотя в нашей стране чаще видишь, что подобная тактика только больше распаляет в людях стремление ломать. Если так себя ведёт ребёнок, то психологи советуют не заменять сломанные вещи новыми, а оставлять повсюду их обломки, чтобы наглядно были видны последствия поведения малыша ему самому. Но что делать, если эти «малыши» уже давно выросли, и страна их усилиями представляет собой сплошные обломки, как «наглядные последствия поведения» этих не способных взрослеть людей? В детстве их «лечили» от этого подзатыльником, хотя и не всегда действенно. А теперь и вовсе отшлёпать нельзя! «Малыш» научится бояться не того, что нельзя делать, а того, кто его «отшлёпал».