Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 9 Страница 6

Я так и не мог понять, а причем тут Минин и Пожарский. А при том, что это первый памятник, поставленный в Москве, который потряс москвичей. До этого памятники не ставились. Был кумир на бронзовом коне в Петербурге, но в Москве Православие хранило свою чистоту. И не было кумиров. «Не сотвори себе кумира» – это первая заповедь. И вот появились памятники. Появились они через 200 лет после подвига, который совершили гражданин Минин и князь Пожарский, через 200 лет, только в 1817 году, после изгнания французов, вспомнили героев и установили им первый памятник в Москве на Красной площади. Это был памятник великанам. И москвичи были потрясены. Такие огромные люди. Поэтому они спасли Отечество, поэтому они и спасли Москву. То есть это воспринималось впрямую. Минин и Пожарский – это некие Антеи, великаны, былинные герои. И поэтому рубашка-то была, конечно, огромная, на Минина и Пожарского. Я это говорю потому, что обретение русской речи, русского самосознания происходило и происходит не по чьей-то воле, не по воле каких-то институтов, которые издают орфографические словари, а только волей народа, волей поколений, который держит в душе, в памяти вот эти образы. И эти образы есть выражение всех чувств, их понятий. Потому что за каждым словом, за каждым звуком стоит огромная история. Я говорю, что даже звучание нынче другое. Сейчас мы слышим речь, когда поднимают концы: «Оставайтесь с нами!» – говорят нам. Это «Голос Америки». Это иностранное звучание русской речи ставит точку. И нас наказывали, когда мы говорили так, что вроде бы ставился знак вопроса. Нет. Точно, конкретно, известно. Я останавливаюсь на этом неслучайно, потому что действительно кудесниками русской речи были такие мастера, как Александр Николаевич Островский, Николай Лесков.

Я опять возвращаюсь на круги своя, в детство, в то время, когда была война, не было электричества. Не было телефонов, телевизоров, Интернета – ничего не было. Был только один картонный громкоговоритель, который не выключался никогда. Утром он поднимал людей на работу, ибо опоздание на работу грозило арестом, а иногда и расстрелом. Он сообщал нам последние новости. Он сообщал нам о тех событиях, которые происходили на фронте. Это была информация. И это еще было звучание, как ни странно, вот в то суровое, мрачное, ужасное время, звучание замечательной русской речи. Тогда на радио работали крупнейшие мастера. Тогда даже было такое звание – мастер художественного слова. По радио звучали выступления Качалова – он читал Пушкина, Достоевского. Выступали лучшие русские артисты. По радио передавались лучшие детские передачи, которые являются классикой до сих пор. Я вспоминаю эти радиоспектакли, «Клуб знаменитых капитанов». Там был и Осип Абдулов, Ростислав Плятт, Всеволод Ларионов. По радио были лучшие детские сказки, передавались лучшие спектакли. Например, спектакль Художественного театра «Три сестры» я несколько раз слушал по радио в постановке Немировича-Данченко. В 43-м году были поставлены вторично «Три сестры». «На дне». Особенно поразил меня спектакль Малого театра «Волки и овцы». Я несколько раз слушал этот спектакль. До сих пор помню интонации Пашенной, которая играла помещицу Гурмыжскую, Рыжова, Владиславского, Чугунова. Эти спектакли были как живые. Не было другой информации, и поэтому воспринималась через слово, через речь та культура, которую несет русская драматургия, русская литература.

Новое имя

Григорий Егоркин

Лёшкина лёжка

Ах, как трель птичья громкоНад излучиной всей!..Зной.Нейтралка.Зелёнка.Где-то там – Алексей.

Улыбается ЛёшкаС погонялом Шахтёр:Вышла славною лёжка,Не заметишь в упор.

За спиною крапивыНепролазной пласты,Слева – старая ива,Справа – топь и кусты.

Он лежит, незамечен,За пожухлой травой,Утром даже кузнечикНе учуял его:

Выгнул длинные ножкиИ присел у лица.Следом – жук мимо Лёшки,Не взглянул на бойца.

Терпеливый он, Лёшка,Целый день недвижим.Муха, бабочка, мошка…Безразличен он им.

Что ж, они не в разведке,Как Шахтёр. Рядом чижБойко скачет по ветке.Ну чего ты свистишь?

Твои песни некстатиВ этот час, потому –Что он нынче в засаде,Не до песен ему!

Должен он, не филоня,Передать в штаб о том,Сколько пушек в колонне.Ну а песни – потом.

…Резко вздрогнули плечи,Стало сухо во рту…Снайпер – он не кузнечик,Углядит за версту.

Ночь.Излучина.Лёжка утопает в тиши.Чиж умолк. Только мошкаПродолжает кружить.

Вот такое кино

Тут звенит звонок? Едва ли.И линеек нет давно.В школе, в простеньком спортзале,Смотрят мальчики кино.

Не за деньги смотрят – даром,Не за рупь, не за мильён.Школа – месяц как казарма,А в казарме батальон.

На полу расселись прямо,Без претензий, без обид.На экране – Шварц с Ван Даммом,Сигал,Ли,Сталлоне,Питт…

Здесь нельзя быть не в экстазе,Не открыть в восторге рот.Как Арнольд врагов дубасит!Как злодеев рвёт Жан Клод!

Брэд замочит всех в округе,У него есть огнемёт.Ну а Стивен из базукиОбезвредит целый взвод.

То и дело фразы с места(Знать, бойцы вошли во вкус):«Я балдею от Сильвестра!»,«Зацени, что сделал Брюс!».

Будет в плеере крутитьсяСтарый диск за часом час,А кумиры биться, биться…А потом придёт приказ:

«Бой… Прорыв у террикона…Где разведка, мать её?..Град…Обстрел…Бронеколонна…Батальон, подъём! В ружьё!»

Слышишь из-за поворотаЭтот скрежет, этот гуд?Без базук, без огнемётаТам мальчишки танки жгут.

Я – наган

Я был рождён как пистолет –Не саблей, не пращой.Мне очень-очень много лет,Да, мне уже за сотню лет,Но послужу ещё.

Ведь, как и прежде, мой курокИзгибом крут и зол,Не сточен временем боёк,Стальной проверенный боёк,И смазан маслом ствол.

Я помню ночь на тыщу ваттИ день черней угля,И в брата шлёт три пули брат,Свинцовых пули – в брата брат,Он из меня стрелял.

В подвале штаба КолчакаЯ метился в шинельСедого дядьки из ЧК,Казак сказал, что из ЧК.Все пули – точно в цель.

Что дальше? В памяти забор,Норильск, барак, февраль…Когда чуть сзади и в упор,В затылок – резко и в упор,Промажете едва ль.

Теперь я стар. Но я солдатИ вот о чём прошу:Хочу туда, где целит брат,Сегодня в брата целит брат.Я честно послужу!

Гуманитарка

«Разбирай, братва, подарки!» –Слышен крик.«Это к нам с гуманитаркойГрузовик».

Нервный смех у ополченья –До слезы.Ладно б тонны две печенья,Колбасы.

Пусть газводы – «Буратино»И «Дюшес»,Пусть сгущёнка, буженина,Майонез.

Ну, варенье, ну, бананы,Кетчуп, сыр,Помидоры, баклажаны,Ну, кефир.

Хрен с ним, выпьем. То же – с чаем,Выпьем квас…Но тампоны получаемВ первый раз.

Это ж, братцы, непорядки,Стыд и срам!Глядь: а там ещё прокладки –Что для дам.

Вот бы знать до подноготной,Чья вина,Но берёт тут слово ротныйСтаршина:

«Хватит ржать, не на концерте,В рот фугас!Я ж для вас старался, черти,Мой заказ.

Чтоб иметь сухою пятку,Богатырь,В берцы стелькой ложь прокладку,Когда сырь.

Хоть кого о том спросите,Дикарьё.А тампоны берегитеДля боёв.

Миной кроют – не до цирку,Есть закон:Прилетит в тебя – ты в дыркуСуй тампон.

Вы ж, ребята, не в горпарке,Тут война…»Знает толк в гуманитаркеСтаршина.

Разговор с пленным

Он приткнулся в углу, на матрасах –Молодюсенький, двадцать не дашь.Бинт на шее, синяк возле глазаИ в засохшей грязи камуфляж.

Миска с кашею.Кружка с водою.На часах – с карабином казак.«Эй, герой! Со вчерашнего боя?»Приподнялся малой:«Точно так».

Неприютна у хлопца фатера,Свет скупой из-под самых стропил…«Получается, из БТРаТы по мне разрывными лупил?

Дело прошлое – всей нашей ротеБыло жарко от вашей брони».Пожимает плечами:«Выходит,Я стрелял по тебе. Извини.

Но и вы наподдали рассолу,С двух «шмелей» взяли нас на прицел.Вот тогда и убило Миколу,А Толян в БТРе сгорел».

Зуб за зуб или око за око…Так, кажись, испокон говорят?В том бою потеряли мы ДокаИ трёхсотыми пару ребят.

Дать за Дока бы в лоб со всей дури,Так домой Док хотел к декабрю!Держит что-то однако.«Закурим?»Виноватый смешок: «Не курю».

Не идёт разговор. Между намиБоль.Война.Окаянные дни…«Мне б короткий звонок… Мне бы маме…»Достаю телефон: «Позвони».

На привале