Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 76

Я пожалел, что спросил.

– Вот вы, Костя, сидите в своей райской булочной, питаетесь Мотькиными иллюзиями. А у нас творятся мистические дела! Видели, что за стёклышки у них на куполе? Блеск галактического масштаба!

Тут было нечего возразить. На утренних и вечерних зорях комплекс посверкивал сотнями кровавых пенсне. Тузин оглядел чуждый мир, по ошибке пахнущий яблоками и флоксами, и с улыбкой ненависти заключил:

– Нет уже её, Костя, нашей земли. Вся вышла! Но вы не унывайте! Осваивайте социальные сети, развивайте бизнес, присматривайте другую жену! В конце концов, утрата некоторых вечных ценностей – это ещё не блокада Ленинграда и не ГУЛАГ.

Тут лицо его переменилось, обретая прежнюю озабоченную деловитость.

– Ну-с, попробуем завестись! – сказал он и как-то суетно сел за руль, повертелся, поднял спинку скрипучего кресла. – Мне недалеко! – крикнул он в форточку, словно оправдываясь. – У Колиного приятеля тут сервис не сервис – гаражик. Говорит, недорого сделает!

С надсадным треском машинка отъехала, и я заметил по следам на траве, что утренняя «седина» начала оттаивать. Пора и мне было собираться в булочную.

Пока я докуривал, глядя на иней в колеях, из калитки вышла Ирина с хилым саженцем в руке. Положив растение на землю, она вынесла к забору садовую скамеечку и присела с тяжёлым вздохом, словно сгрузила не лёгкое своё тело, а самосвал камней.

– Ирин, ну а вы что вздыхаете? – спросил я без охоты, потому что всё-таки нельзя было не спросить.

Она ковырнула совком землицу и, не взглянув, отозвалась:

– Представляете, у нас Тузик всё поскуливал с вечера… А ночью упал!

– Откуда? – спросил я в ужасе, представив себе, как старый пёс кубарем рушится с лестницы.

– Да нет, просто упал. Начал кашлять и завалился на бок, – тихо объяснила Ирина. – Я ему валокордину накапала в пасть. Ветеринар был из «ночной». Николай Андреич всё ругался – мол, деньги трачу… Врач сказал, сердце не тянет. – Ирина умолкла, и на её светлом лбу явилась поперечная складка.

– Это мне за Петю вашего наказание! – проговорила она и с прямым отчаянием посмотрела мне в глаза. – Мы ведь с ним перезванивались! Назначали время, и он мне звонил. Ну что вы так смотрите. Осуждаете меня? – И вдруг, словно забыв о своём несчастье, улыбнулась. – Знаете, сколько он всего мне понарассказывал? Всю жизнь! Всё про музыку, про родителей, про учеников и про вас даже. Просто всё – открыто, от души, как такой длинный роман с продолжением! Чтобы я не вслепую доверяла ему, а всё бы о нём знала. Ну и я ему тоже… Хотя мне-то и рассказать нечего! Знаете, Костя, мне казалось, что раз мы не встречаемся, а так, по телефону, то это и не грех…

Я вынул новую сигарету, хотя меня уже тошнило от курева.

– Ну и вот теперь – Тузик. Я сразу поняла, что это кара. Даже ещё не сама кара, а предупредительный знак. Отключила телефон, чтобы не было соблазна. Звоните, если что, на Мишин! – сказала Ирина и, взяв комок корней, ткнула в ямку.

Я кивнул – мол, да, понял – и двинулся к дому, но не успел сделать и десяти шагов.

Чудесное Иринино «их», в которое уместились и Миша, и вся живность, и Николай Андреич, – отозвалось во мне лёгкой завистью. В тот же день, захватив из булочной мясной фарш для пирогов и зайдя с ним проведать пострадавшего пса, я увидел в саду свидетельство Ирининого раскаяния – порванный на тряпки красный сарафан. Ягодным его лоскутом с остатком зелёной тесьмы она протирала забрызганные стёкла теплицы. Рядом с ней в нестриженой траве блаженствовал Тузик. Он лежал, подставив пузо солнцу, по-лебяжьи изогнув косматую шею. Время от времени, отвлекаясь от стёкол, Ирина щекотала ему живот. «Смотрите! – окликнула она меня. – Один заморозок – а уже обожгло!» – и кивнула на тронутые ржавчиной огуречные листья.

Простившись с Ириной, я стал ждать Петиного звонка. Должен же он был полюбопытствовать, отчего у его Алёнушки не отвечает телефон! Надо признаться, он проявил завидное терпение, позвонив мне только вечером следующего дня. Я как раз выехал с работы, а через двадцать минут уже парковался по Петиной просьбе у ворот комплекса. Его джип стоял тут же, но самого хозяина видно не было.

Не удерживаемый никем, я прошёл за ограду комплекса – пахнуло цементной взвесью – и, оглядев стройку, сразу увидел Петю. Он покуривал, присев на бетонную тумбу, волосы трепал ветерок, строительная каска, как шлем с усталой головы легионера, лежала рядом.

– Чего сидишь? – полюбопытствовал я.

– Да вот того! Михал Глебыч никак не свалит! – произнёс Петя с досадой. – Вон он, ножками болтает! – и кивнул на аквапарк.

Я поднял голову к сверкающему куполу. На узком бортике, в том месте, где купол пристыковывался к бетонному корпусу будущего фитнес-клуба, в самом деле сидел человечек в рыжих штанах и снимал виды посредством некого гаджета.

– Грохнуться не боится?

– Да ты чего! – удивился Петя. – Он же ловкий, как чёрт! Наш планктон на тимбилдинг вывозили – так он припёрся и на глазах у изумлённой публики прошёл по канату на двухметровой высоте! Я не видел, правда, но люди в шоке.

Докурив, Петя встал и, выйдя на площадку перед аквапарком, крикнул:

– Михал Глебыч, я, может, поеду?

Пажков встрепенулся.

– Петька! – заорал он с верхотуры. – Чтоб завтра в девять! И экзерсисы свои кончай! Урою, ты меня знаешь!

Тяжко вздохнув, Петя сунул каску охраннику и вышел с территории стройки.

По мутному от первых сумерек лугу мы, не сговариваясь, двинулись к часовне.

– А что за экзерсисы? – спросил я дорогой.

Петя глянул искоса и слегка улыбнулся.

– Тёмушкина помнишь? Я тебе рассказывал. Ну сибиряк, композитор. Дарование! Был бы король, если б не трусость. Три года уже в Москву его пытаюсь пригнать. Так вот он за лето разродился шедеврами. Вчера звонит: погляди, говорит, скажи своё мнение. А уж поздно было, из офиса все свалили. Ну я не стал до дома ждать. Распечатал. Представляешь, чудик – прислал скан прямо от руки! То есть просто рукопись, шариковой ручкой. Красотища! Налил кофейку, сел читать. И тут бес меня попутал. Я тебе, помнишь, рассказывал: у Михал Глебыча в приёмной «Стейнвей»! Он же у нас ценитель вечного, ну и меня чем-то ведь надо дразнить. Озвереть, какой инструмент! Офис пустой – не удержался, сел.

– Петь, ты ж не играешь! – напомнил я.

Он чуть приподнял брови и улыбнулся. Как будто тут была тайна, но он собирался открыть её не теперь.

– Так вот, – продолжал он. – Не знаю, может, кто донёс, что музыка звучит. Очнулся я этак через полчасика, гляжу, в полировке – Михал Глебыч! Ну браво, браво! Это, говорит, чего? Я, как дурак, ему всё и выложил – про Тёмыча, что, мол, собираюсь осенью его вещицы на публику представить.

– На публику? – поразился я. – Ты это что, серьёзно?

– Ну а почему нет? Был бы материал достойный! – сказал Петя, весьма довольный выражением моего лица, и через плечо оглянулся на комплекс. – Ох, как же он орал! Я, говорит, тебя, Петька, пасу, как сына, в люди вывожу, а ты меня кидать! Я, мол, сколько раз тебя просил сыграть для меня, для друзей, украсить, так сказать, вечеринку! А ты мне чего? Ты мне шиш! И трёхэтажным!.. Я аж пригнулся – думаю, ладно, пусть увольняет, главное, чтоб не убил. Но он ничего, отошёл.

Готовь, говорит, к восьмому лёгкий джазовый репертуар, у меня публика интеллигентная, будешь между тостами создавать атмосферу. Ну потом-то, говорит, когда нарубимся, мы тебя, конечно, сменим на попсу… У него восьмого сентября у жены день рождения. Нормальная такая тётка. Сеть косметических салонов, и с парашютом прыгает.

– Ну так и сыграй, раз просят! Авось отстанет.

– Думаешь, сыграть? – спросил он как-то зыбко и остановился, не дойдя до часовни десяток шагов. Сшелушил в кулак семена с нескольких спелых злаков и поднёс к носу. – Как только я сыграю – он меня вышвырнет. Или не знаю… Нет! Даже вообще забудь!

– Ну вот, любуйся! – сказал он, когда по огрубевшей луговой траве мы дошли до часовни.

Я не был здесь со времён Лёниной лекции. Не то чтобы она сильно изменилась, но кое-где появились вкрапления свежей кладки. Дыра на входе уменьшилась вдвое и стала походить на дверной проём. Главное же, была выровнена одна стенка. Войдя под купол, Петя остановился напротив и довольно долго смотрел на серую, в комочках раствора, поверхность.

– Я чего тебя звал-то! – очнулся он, наглядевшись. – Два дня Ирине не могу дозвониться. Ты не в курсе, что там у них? Семейные разборки?

– У них пёс в обморок упал. Она решила, что это ей наказание за ваши беседы, – объяснил я.

– Вот оно что! – кивнул Петя и подошёл к проёму. Низкое солнце ударило ему в лицо. – Ну с этим мы разберёмся. Я-то думал, там чего похуже, режиссёр взбесился! Нет, ну пса-то жалко, конечно, пёс у них хороший…