Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 77

– Петь, а ты бы не взбесился? На месте режиссёра? – сказал я, выходя за ним на осыпавшееся крыльцо.

– Да ладно, не наезжай! – улыбнулся Петя. – Я о нём, между прочим, тоже подумал. Надо бы ему помочь!

– Что значит – помочь?

– Ну, скажем, посодействовать его карьере. Чтобы он не сильно-то о жене плакал. Которую, кстати, сам же и разменял на свой паршивый театр!

Я спрыгнул в траву и протоптанной стёжкой двинулся обратно к воротам комплекса, где остались наши машины.

– Да погоди ты обижаться! – окликнул Петя. – Это всё, брат, только присказка! А у меня для тебя ещё и сказка!

Я замедлил ход и, остановившись через пару шагов, обернулся:

– Ну, я слушаю. Только поживей.

– Не гони лошадей! – закуривая, улыбнулся Петя и не спеша подошёл. – Сначала скажи: есть у тебя предположения, как я провёл вчерашний вечер?

Он глядел на меня с торжеством, выдувая в сторону перисто-кучевой дымок. Я понятия не имел, что ещё он мог придумать.

– Ладно, – сжалился он. – Не будем тебя мучить, – и, перегнав сигарету из одного угла рта в другой, прищурился на закатном солнышке. – Вчера вечером я пил с вашим Кириллом водку, причём у него в гостях!

Пауза, как и планировал Петя, вышла внушительная.

– Он не пьёт, – вымолвил я наконец.

– Как это не пьёт? Ты чего, он же доктор! Это, может, с тобой не пьёт, а со мной попробовал бы отказаться! – улыбнулся Петя, и мы неспешно пошли через луг к стоянке. – Значит, слушай! – начал он. – Живёт он так: снимает квартирёнку в старой девятиэтажке. Дома не сказать что бардак, но и не порядок – у него две собаки настоящие, дворняги. Одна старая, болеет, совсем плохая. И он под это дело очень уязвим. Вот, говорит, видишь, чего творится! Ну у меня, ты знаешь, тоже на собак нервы не железные – потому, может, и вышел у нас разговор. Не пойму я вообще, как он с такой головой людей лечит? Конечно, окулист – не хирург, но всё равно.

В общем, когда клиент дозрел, я ему напрямик: мол, почему у вас Лизка с отцом не может нормально общаться? Даже на дачу в каникулы её не пускаете! Что, ему, отцу то есть, с пулемётом надо дочь отбивать? Он моментально понял – да, говорит, всё сделаю. Я, говорит, этот вопрос непростительно упустил! – и Петя просиял, гордый плодами своей миссии. – Ну дальше я уже не стал давить. Поглядим, что будет. От тебя тут требуется одно. Какая бы ни последовала реакция, веди себя дружелюбно и адекватно.

Около двенадцати, когда я уже лёг, мне позвонила Лиза. Она звонила с мобильного и говорила очень тихо, возможно, что и спрятавшись под одеялом.

– Папочка! Меня, может, отпустят к тебе в гости! – возбуждённо прошептала она. – Ты, главное, ни на кого не ругайся, а то всё испортишь! Ты там приготовь мне кровать, и всё чтобы было чисто. И приготовь ещё место бабушке – может, я с бабушкой приеду! Если тебе никто не позвонит, ты завтра сам маме позвони и спроси – ну как, ты Лизку-то ко мне отпускаешь, а то я её очень жду! И ничего не возражай. Просто молчи, как будто на всё согласен.

Закончив инструктаж, Лиза отключилась.

52 У меня гости

В последнюю субботу августа, в полдень, Майя и Лиза прибыли в деревню. Согласно неизвестной мне договорённости, их привёз всё тот же Петя. Его дипломатическая миссия была выполнена им с блеском: лица обеих выскочивших из машины девиц были веселы – ни малейшего напряжения или грусти.

– А где кошечка? – спросила Лиза, с улыбкой оглядывая непокорённые плантации хрена. Но мы не успели выяснить насчёт кошки, потому что на поле раздались вопли – Миша Тузин и Колина Катька, запускавшие на опушке змея, загнали его на берёзу.

– Ну мы пойдём поможем? – обрадовался поводу улизнуть Илья, и они с Лизкой помчались в сторону, откуда нёсся весёлый шум.

Проводив Лизу взглядом, Майя подошла ко мне и, посемейному чмокнув в щёку, сказала:

– Здравствуй! Вещи наши там возьми, у Петьки в багажнике!

Я вышел за ворота к машине. Мне хотелось сказать Пете что-нибудь достойное его подвига.

– Мне лучше как, уехать, или требуется распорядитель праздника? – спросил он с великодушной улыбкой и мельком глянул на другой конец деревни, где потерялась среди елей и яблонь крыша тузинской дачи.

Я не ответил. Просто взял из багажника Майину сумку, а Пете кинул Лизкин рюкзак.

– Ну и славно! – кивнул он. – Я как раз сегодня свободен! – и, перевесив рюкзак на моё плечо, решительно направился к бытовке.

На крыльце, в углу с удочками, Петя обнаружил старенький металлоискатель, которым на всякий случай снабдил меня отец, и тут же организовал охоту.

Втроём – Майя, Петя и я – мы вышли на опушку леса и, пока разбирались, как действует эта штуковина, были атакованы Колей.

– Дурью вы маетесь. У меня искатель этот – во где! – сказал он, стукнув себя по сердцу, и прибавил, обращаясь прицельно к Пете: – Хошь, пятак найду? Елизаветинский?

– Не возражаю, – сказал Петя. – Но елизаветинский вряд ли. Думаю, брежневский – это твой максимум.

Коля погулял по опушке, поковырял палкой и вынул двушку – чёрненькую, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года.

– А говорил, пятак! – высмеял его Петя, с завистью рассматривая находку.

– Ща будет, – смутился Коля и побрёл по меже, клонясь головой к земле.

Поиски с металлоискателем возглавил командор, давая иногда «порулить» Майе, а я тащил лопату. За пару часов охоты мы нарыли по свежеперепаханному полю четыре гильзы и загадочную деталь от трактора. Коля принёс ручку от купеческого самовара, коровий колокольчик и оловянное крестьянское колечко.

Петя признал за Колей победу и пожал от души его удачливую ладонь. А Майя всё время смеялась, и я видел, что ей легко: между нами гарант стабильности, которому она доверяла с той поры, как он подружил её с Шубертом.

Давно уж миновал яблочный Спас – тёплые вечера кончились. Холод ясным предзвёздным небом встал над холмом. Нагулявшаяся Лиза уснула в своей новой комнате, с кошечкой у кровати, под охраной занятого эскизами Ильи.

А мы развели в мангале костёр и просидели целый вечер за хлебом, огурчиками и шашлыком, главное же, за дивным бордо «исключительно удачного года», как заверил нас Петя, притащив из багажника пакеты с бутылками. В посиделках наших я не чувствовал никакой судьбоносности. Неодолимое легкомыслие пришло на смену долгому напряжению души. Как если бы всё это было в порядке вещей и навсегда – Майя, костёр, деревня.

Самообман был мне в радость. Увлёкшись им, я попросил Майю спеть. Но она улыбнулась, отклоняя неуместное предложение. Тогда Петя, разогревшийся уже довольно, сказал, что, если Майя не в голосе, он вполне может её подменить. И начал с того, что спел нам «Волшебную флейту». Не всю, конечно – кусками, перепрыгивая с арии на арию, – зато с такой блестящей весёлостью, что Ирина на том конце деревни, должно быть, измучилась недоумением.

А потом он выпил ещё и, поглядывая на юг, где чернели Иринины ели и яблони, признался в любви к Моцарту.

– Бах хорош, но он, вопреки мнению большинства, очень земной. Он весь напитан человеческой скорбью. А Моцарт – уже у Врат! Я только не пойму, что же они так плохо его берегли, ангелы? – сказал он, взглядывая на нас с претензией, как если бы мы были в ответе за действия небесных сил.

– Знаешь, Петь, а я люблю попсу! – вдруг сказала Майя. – Да, я пою классические романсы, но больше всего всё равно люблю попсу, особенно старую. Она такая искренняя!

Петя вздохнул и, с тоской поглядев на Майю, сказал:

– Ну и правильно, детка, авось целее будешь. Настоящая музыка – то ещё зеркальце. Бывает, заглянешь – а оттуда на тебя око какого-нибудь там Саурона!

Когда, проводив сытую, сонную и, кажется, довольную Майю в дом, я вернулся на улицу, возле мангала никого не было.

Я окликнул Петю, но он не отозвался. Зато из-за забора раздался сиплый голос Коли.

– Он на тот конец потопал. Иди, поищи там в ёлочках.

Из головы моей мигом выветрилось всё вино. Я вылетел на улицу и понёсся в сторону Тузиных. В окне гостиной горел абажур, но звуков битвы слышно пока что не было. Домчав, я огляделся и сунулся было в калитку, но тут Петин голос позвал меня.

– Не разгоняйся! Я здесь.

Я обернулся и на земле, в свете жёлтого окна гостиной, различил силуэт героя-любовника. Как на пляже, он разлёгся между канавкой и забором, ровнёхонько на Ирининых посадках – руки под головой, нос к звёздам. Физиономия его, насколько я мог разглядеть при скудном свете, выражала лучшие чувства. Я сошёл на хрустнувшую инеем траву и склонился.

– Петь, ты чего это? А ну вставай!

– Отстань! Мне тут ближе к счастью! – возразил он благодушно и, вытащив из-под головы руку, полез в карман за сигареткой. – Мне голос её слышно, через форточку! Как она псу своему таблетки скармливала. Потом Мишку спать погнала. А потом вдруг сама с собой – раз пять на глубоком выдохе – Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй… И шаги её. И лестница у них скрипит!