Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 82

– Вот этим ты, что ли, и занимаешься? А я-то думал, творишь!

Определённо, что-то юное было сегодня в нём: радость сиюминутного бытия, предвкушение большого плавания. Куда на этот раз собирался плыть Петя, я не имел понятия и не очень хотел выяснять. Моим подмороженным чувствам было больно от его радости, как от яркого света бывает больно глазам.

– Ну что, кофейку? Двойной или тройной? Или в чашечку насыпать – так погрызёшь? – спросил я, потому что в девяти случаях из десяти крепость кофе не устраивала Петю.

– Нет, кофе не хочу. Давай чаю, и позеленей! – сказал он, складывая мои бумаги на дальний край стола.

Я удивился и пошёл в зал за зелёным чаем.

– Кофе пьют, если есть проблемы! – объяснил он, когда я принёс из зала чашки и хлеб. – Когда надо где-то в долг, в кредит у самого себя, раздобыть сил. А люди, достигшие душевного мира, пьют чай. Чем ближе к нирване – тем зеленее! Помнишь, сколько я жасминового выдул, когда «гольд-бергов» учил? – Петя улыбнулся и, мужественно сворачивая со своей радости на мою неудачу, сказал:

– Ладно… Ты прости, что я не звонил. Я всё думал о тебе: почему вот так всё у вас вышло – необратимо? Конечно, масса причин. Но, мне кажется, главная – просто Майя сильно переменилась. Люди меняются, так бывает. У неё теперь программа – незамысловатое счастье со своей новой половиной. А у тебя, как я понимаю, уже с неделю никакой программы нет. Плохо, брат! Без программы человек деградирует.

– Ты за этим, что ли, в пиджачок вырядился? Деградацию мою обсудить?

– Да нет, – вздохнул Петя и, встав, высунулся в окно. – Я вообще по другому поводу. У меня к тебе корыстный интерес! – честно признался он.

– Новый план спасения леди Ровены? – предположил я. – Только я тебе заранее говорю: ты её никакой музыкой от семьи не оттащишь. Разве только вместе с холмом её сроешь, со всеми голубями-собаками.

– Правильно говоришь! – обрадовался Петя и мигом вернулся за стол. – Если не вместе с холмом, то хотя бы вместе с семейством. Просто перетащу их всех в Москву – и она уже не затворница! Затем к тебе и ехал. Ты мне должен помочь провернуть одну безобидную авантюру! Помоги, брат! – И он, навалившись локтями на стол, умилительно посмотрел мне в глаза. – Мне надо сойтись с преданным Тузину человеком! Хоть вот с этой девчонкой, которая у тебя в булочной зажигает. Поспособствуешь?

– А зачем? – спросил я, глянув не без тревоги в распахнутое окно – не видать ли Моти.

– Ты не бойся. Никаких коварств! – заверил меня Петя. – Сам знаешь, самый удачный бизнес – взаимовыгодный. Я это учёл. Так что ваш режиссёр не пострадает. Наоборот – выиграет как никто!

– Это каким же образом?

– Говорю тебе – в Москву его хочу перетащить! Чтобы все его мечты посбывалпсь к чёрту! Трудоустроить парня – вот что нужно! А для этого надо, чтобы ты свёл меня с преданным ему человеком – только и всего, там уж сам разберусь!

– Петь, иди Баха поиграй. Чтоб тебе мозги промыло, – сказал я и, отойдя, закурил в окно.

– Это твоё последнее слово?

– Ага.

– Ну что ж… – проговорил за моей спиной Петя и пошумней крутанул кресло. – Больше, брат, у меня к тебе вопросов нет.

Дверь, пустив мне в спину ветер, захлопнулась. Через несколько секунд я увидел Петю во дворике. Он шагал, обиженно выковыривая из пачки сигарету.

– Что, и на спектакль не останешься? – спросил я в окошко. – Сегодня в семь чего-то там по Хемингуэю. Там на входе афишка – можешь посмотреть.

– Сегодня в семь? – резко обернулся Петя. – Так это уже сейчас! Нет, господа, всё же я меткий! – и, швырнув сигарету, понёсся к парадному входу – читать афишу.

А я высунулся в окно и стал смотреть, не идёт ли Мотя. По переулку, мимо контейнера с мусором, прошлёпали две девчонки, неотрывно глядя в один на двоих новомодный гаджет. Одна споткнулась. Пара машин отъехала – пара приехала. Пекарь Антон вышел во дворик покурить. Я принял его к нам без опыта, прямо из училища, потому что он был простодушным – как раз таким, как надо, чтобы печь хороший хлеб.

Антон отошёл подальше от входа, вынул из кармана бумажный пакет и вытряхнул на асфальт хлебный сор. С шумом морской волны налетели голуби. Конечно, безобразие. Тусуется с помоечными птицами и сейчас в той же спецовке попрётся в пекарню. Ладно, обсудим потом…

Наконец в желтеющем переулке показалась Мотя. Она была без роликов, зато навьючена рюкзаками с реквизитом – по одному на плечо. Подойдя к Антону, скинула ношу на траву и закурила. Не знаю, какие у них могли быть темы для разговора. Думаю, они говорили о птицах, потому что Мотя вдруг села на корточки и взялась изучать слетевшихся на крошки пернатых: наверное, искала голубя, которого дрессировала осенью.

Я взял со стола мобильник и вызвал Петю.

Мой кабинет служил актёрам гримёркой. Юра задерживался, а Мотя как раз собиралась вывалить на диван содержимое рюкзака, когда, дожёвывая пирог, вошёл Петя. Я представил его зачем-то по имени отчеству – Пётр Олегович.

Петя проглотил кусок и слегка поклонился.

Явление его подействовало на Мотю странно. Она отшвырнула рюкзак, пружиной вскочила с дивана и встала навытяжку у моего стола. Её чёрные глаза просканировали Петю, словно желая измерить его внутренние качества – глубину, темперамент, выносливость, честность.

– Так это ты – тот самый пажковский прихвостень? – отчётливо, даже с некой особенной звонкостью проговорила она. – Николай Андреич мне про тебя рассказывал.

Я набрал в лёгкие воздуху, готовясь разнимать дуэлянтов. Но Петя и не подумал обидеться. Он поглядел на Мотю с насмешливым теплом, как на дерзкую девочку лет семи.

– Это что за милое создание? Мотя, как я понимаю? – покосился он на меня и вновь обратился к ней, на этот раз уже с самой братской улыбкой: – А Мотя – это Матильда?

– Мотя – это Матвеева! – рявкнула Мотька. Петя, однако, не дал ей разойтись.

– А знаете, где я только что был? Гулял по вашим подмосткам! Тесновато, я вам скажу. Госпожа Матвеева, зачем вам это убожество? Что оно вам даёт?

Мотя прожгла его чёрным цыганским взглядом, но Петя и сам не лыком шит, глаза у него, если надо, бывают и почернее.

– Я имею в виду, чем ваша булочная самодеятельность поможет Николаю Андреичу? – уточнил он самым душевным тоном. – Вы ведь для него стараетесь, насколько я слышал? Он ваш учитель, так? Я общался с ним пару раз и совершенно с вами согласен: талантливый человек, бескомпромиссный интеллигент, которого, естественно, запинали в угол. Ну а вы-то! Близкие люди, соратники! Неужели нельзя помочь?

Мотя замерла, вцепившись ладонями в край моего стола, как в бортик над бездной. Петин неожиданный монолог в защиту Тузина сбил её с толку.

– А как я помогу? Я ж не могу для него театр выкупить!

Игра была сделана. Оставалось немного «дожать». Петя улыбнулся:

– Моть, скажите, у вас есть друзья? Вам известно, что это такое – идти не за себя, а за товарища? Или в вашей, так сказать, среде это не принято?

– Ты за нашу среду не волнуйся! Мы хотя бы душу олигархам не продаём! – огрызнулась Мотя.

– Да вам, по правде-то, и продать нечего! Какая там душа! Главное, чтоб халтур ка была. Клоуны и аниматоры – гордо звучит, не спорю! – хорошенько нацелившись, издевался Петя. – А творец настоящий, талантливый, который вас учил, тянул, – ну жаль, венок ему на могилку. А чтобы пойти и биться за кого-то, кроме себя, просить, уламывать, может, и унижаться – это нам тяжелёхонько! Или, может, лень до Москвы доехать? Так я, если надо, подброшу!

– Слушай, заткнись, а! – дрожа, крикнула Мотя. – Я не знаю в Москве никого! Я ни с кем там не работала! Что я, припрусь и скажу – пригласите моего шефа, он гениальный?

– Матвеева, ты, во-первых, мне не груби, – сказал Петя, резко приблизившись и включая свой турбовзгляд. – Со мной надо вежливо говорить, понятно? А во-вторых, если ты за человека слово замолвить трусишь, то и нечего на территории моего друга этот ваш курам на смех устраивать! Над Костей уже весь город ржёт! Вещички захвати и гуляй отсюда, артистка!

Мотя судорожно сглотнула слюну, как если бы собиралась возразить, но не могла разжать челюсти. Вдруг её взгляд, вырвавшись из Петиной хватки, пронёсся над столом – броском руки она схватила Анютину брызгалку.

– Эй, оружие положь! – рассмеялся Петя и протянул руку с намерением конфисковать флакон.

Струя водомёта, пахнущая спиртом и яблоком, разрезала воздух.

Через пять минут, когда вытерты были спирт и слёзы и расстреляны запасы взаимных проклятий, у меня в кабинете воцарился мир.

Устроившись по углам дивана, противники вели переговоры, и беседа их теплела с каждой репликой.

– Вот этот его бывший педагог, ну который с гипертонией, он же ласково его принял! Почему бы к нему не съездить? – разумно предлагал Петя. – Привезти видеозаписи, ну или я не знаю, как там у вас всё это делается. На нет, конечно, и суда нет. Но вы ведь даже и не пробовали! – Он пожал плечами. – Не знаю… Если б я был его другом и имел право, я бы поехал в Москву, прилип бы насмерть к этому вашему мэтру!