Лёля Графоманская - Что написано пером (сборник) Страница 9

В восьмидесятых годах я учился в политехническом институте в Харькове. Надо сказать, что я не учился, а мучился – не мое дело это было. Частенько вместо институтских лекций я попадал на занятия художественного училища, которое располагалось как раз по дороге к «политеху». Мне нравилось смотреть, как рисуют гипсовые головы с отколотыми носами и натюрморты из обшарпанных кувшинов на полинявших тряпках, а на картонах получаются прекрасные античные лица и блестящие бока посудин на изысканных скатертях. Наверное, эта способность художников разглядеть под слоем патины и разрушения истинную красоту и привлекала меня в этой профессии. Я ходил-ходил на лекции по композиции и истории искусств, да и бросил свой политехнический в пользу художественного училища. Произошло это на втором курсе в середине учебного года. Мне пришлось устроиться на работу, поскольку стипендия на новом месте учебы была существенно ниже, а у родителей денег просить я не мог по причине того, что отец чрезвычайно гордился сыном-студентом такого престижного вуза и не позволил бы мне уйти из него. Я решил молчать так долго, как это будет возможно. Работа меня не пугала, гораздо хуже было то, что художественное училище не имело общежития, иногородние учащиеся снимали углы, как-то устраивались к родным и знакомым – у меня же не было никого в Харькове, а снимать что-то – нужны деньги. Решить больной вопрос мне помог мой друг Сашка, оставшийся учиться в институте: я спал у него под кроватью в общежитской комнате не чужого мне «политеха». Каждый день я проходил мимо вахтеров спокойно и уверенно – за полтора года все тети Маши и тети Веры запомнили меня в лицо и пропуска не требовали. А новеньким стражам я предъявлял свой студенческий билет, который при отчислении не сдал в деканат… Во время всяческих проверок морального облика и паспортного режима я либо ждал условленного сигнала на улице, либо прятался в таких места общаги, куда членам комиссий заглянуть не приходило в голову.

…Так прошел второй семестр. На лето я уехал домой, а к началу учебного года опять вернулся в Харьков, чтоб с удовольствием продолжать обучение в своем горячо любимом заведении. Жил я опять под Сашкиной кроватью, на вахте предъявлял прошлогодний студенческий (да кто будет заглядывать и проверять, с какого я курса?). Наступил октябрь, все начиналось солнечно и прекрасно, да в один день и закончилось.

В этот поворотный день на усиление вахты в общежитии был брошен студенческий оперативный отряд. Были такие, набираемые из активистов комсомольской и профсоюзной работы, да еще из маньяков, не наигравшихся в детстве в шпионов. Эти «эскадроны гусар летучих» причиняли много неприятностей приличным людям, решившим проспать (или переспать) пару семинаров в пустом и тихом общежитии, или тем, кто во время лекции, пробравшись в буфет на этаж другого факультета, чтоб не «засекла» своя администрация, наслаждался сосиской и заварными пирожными. Оперотряд перемещался быстро, неожиданно, непредсказуемо, как броуновская частица в кипятке, – и пощады ожидать не стоило. Вот только один вопрос мучает меня до сих пор в связи с этим: а кому-нибудь в голову приходило, что во время рейдов-облав «оперативники» сами пропускали занятия в институте?

…Ну так вот, на проходной было неспокойно, но отступать было некуда, то был момент истины. Я, не сбавляя шагу, вынул из нагрудного кармана прошлогодний студенческий, приоткрыл его чуть-чуть в сторону тетеньки-вахтерши и, миновав опасный рубеж, взялся за ручку двери, ведущей на лестницу, – светиться около лифта лишние секунды мне не было никакого резона, несмотря на то, что подняться нужно было на девятый этаж. Я уже внутренне возликовал, как вдруг услышал в спину:

– А ну-ка, покажи еще раз свой студенческий!

Я помахал издалека билетом в зеленой корочке…

– А в нашем институте с этого года синие студенческие билеты, нам поменяли всем в сентябре! – говорила очень красивая блондинка с моего бывшего факультета, ее звали Галя – никогда не забуду. Галя мне нравилась, но я терпеть ее не мог за то, что она постоянно гуляла с неграми, причем всегда с разными.

Чернокожих в городе было много, они учились в каждом институте, а после занятий собирались группами по семь-восемь человек и проводили свободное время с братьями по крови. Я не расист, конечно, да и были среди чернокожих и нормальные ребята, но поведение некоторых из этих «шоколадных зайцев» возмущало не только меня: увидев очередь за пивом, интернациональные гости Советского Союза и не думали становиться в нее! Двое-трое из них просто притирались к прилавку и совершенно свободно брали вожделенные бутылки впереди планеты всей! Если им кто-то делал замечание, то они могли подкараулить смельчака за углом и молниеносно «навтыкать» в бока так, что синяков не оставалось, но согнутым и перекособоченным пару дней походишь. Мне тоже доставалось, потому что очереди за «живительной влагой» сильно изматывали мою нервную систему. А их попробуй, тронь! Сразу настучат в партком, профком, в ООН – и тогда конец всему, – молись, чтоб не посадили. Ну, не любили мы такое отношение к кармической необходимости постоять в очереди за пивом! А тут еще девчонки! Да самые красивые! Да самые беленькие! Вместо того чтоб встречаться с нашими гарными хлопцами, со мной например, они виснут на этих чужаках, да еще на таких, которые норовят пиво без очереди…

…Мой нелегальный студенческий билет отняли, а меня «с барабанным боем» выставили из общежития. Пришлось дожидаться темноты, а потом влезать через окно общественной кухни на первом этаже, красться до лестницы, чтоб быстрой тенью метнуться на девятый этаж и забиться под кровать моего верного друга, не покинувшего меня в трудную минуту. Так и повелось каждый день: темнота – окно – лестница – под кровать, темнота – окно – лестница – под кровать. Но иного выхода не было, а я был молод, задирист, очень хотел стать художником, и потому на истории с оперотрядом и на способе проникновения к спальному месту особо не зацикливался. Так я думал, но, видимо, в моем подсознании осталось нечто, имевшее свои виды на формирование моего мировоззрения…

…Конец октября в Харькове стоял чудесный: солнечные дни, теплые вечера, на еще зеленой траве бульваров – парадные дорожки из ярких и плотных кленовых и каштановых листьев. Лавочки сухие, еще не облезшие от зимних украинских дождей. А на лавочках – парочки. Повсюду! На каждой скамейке по две-три – сколько помещается. Сидят, воркуют, целуются, будто на улице весна! Окна везде открыты, люди ловят последнее тепло и складируют его впрок, у кого как получается.

…На общественной кухне девятого этажа я собралсяжарить картошку. Эх! С сальцом, с лучком, до хрустящей корочки, до запаха на всю улицу! Я пришел со сковородкой, ножом и пакетом с картошкой, с луком и салом, сложил все это на стол и выглянул в окно, чтоб представить себе, как тонкий флер божественного запаха накроет двор общежития, заползет в отворенные окошки и раздует не одну пару ноздрей. Я посмотрел вдаль поверх верхушек желтых тополей и красно-бурых каштанов, потом стал медленно опускать глаза ниже и ниже, наблюдая переход цвета от белесого солнечного неба к густым фиолетовым теням под кустами, еще не успевшими опасть и… что же я увидел? Прямо под окнами общежития на зеленой лавке сидела парочка – Галочка и блэк мэн! Уже пятый или шестой в ее «послужном» списке!

– Ну… сейчас… ты, б…, получишь!!! – возмущенная кровь зашумела где-то за лобной костью, отскочила тугим мячиком и отлетела к затылку, там срикошетила, ударилась где-то позади уха, там спружинила и врезалась, видимо, в область мозга, отвечавшую за аппетит, заставив позабыть о запланированном пире – я жаждал только мести!!!

…Это теперь я знаю: месть должна быть холодным блюдом… Но тогда я махом собрал все, что разложил любовно на кухонном столе, вернулся в комнату, разметал по местам посуду и продукты, а потом нашел полиэтиленовый пакет без дырок, снял тапки и босиком, тихо-тихо прошел обратно в кухню, предварительно убедившись, что никому не попался на глаза… В кухне я набрал в пакет воды, закрутил его туго, и получилась прекрасная водяная «бомбочка» на пару килограммов.

Как красиво она падала, всколыхивая перламутровыми боками! Жаль, что я не мог любоваться бесконечно этим ослепительным полетом орудия мести, потому что «засветиться» вовсе не входило в мои планы. Я только услышал вопль… нет, два вопля, к которым присоединились возмущенные и испуганные голоса.

Мой пакетик с водой, набрав преизрядную скорость и существенно утяжелив свой вес, шлепнулся аккурат между головами Галочки и ее ухажера, причем пролетел таким образом, что ударил сверху вниз по уху Тому-Кто-Не-Любит-Стоять-В-Очереди-За-Пивом. Если бы я прилично учил в школе физику и не бросил «политех», я бы, возможно, по формуле рассчитал силу удара и предугадал возможные последствия сокрушительного полета невинного пакетика с водой…