Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 90

– Это кого ж залить? Лизку твою?

Его слова нарушили хрупкое равновесие, я почувствовал страх. Он ударил чисто физически – в грудь и живот. Я достал сигареты и поскорее закурил. Не знаю, чего именно я боялся: повторения аллергии? Провала в безумие? Но всем телом и душой понимал нешуточность угрозы.

Собравшись с духом, я пожелал Илье спокойной ночи и велел идти. Задумчиво, ускоряясь на ходу, он двинулся к дому. Ему ещё предстояло сочинить мне подарок. А я курил и курил, разгоняя дымком подступавшую бездну. Как будто это и не бездна была, не смерть в безверии, а дачные комары.

Скоро ветер начал пошвыривать в лицо горсти дождя, забил по глине, брызгая на джинсы. И чёртов закат, отыгравший в миллиардный раз, и сознание, что однажды вместе с пеплом всех сигарет стану Колиной пашней, и жёлтый, пахнущий грибами и слёживающийся в коричневу листопад – всё засасывало меня.

Прихватив под мышкой, как гитару, невкопанную лавку, я отнёс её для пущей сохранности к дому, а сам пошёл в бытовку и провёл остаток вечера со стаканом коньяку. В его компании я окончательно разобрался насчёт причин своих мук. Моё горестное прощание с прошлым затянулось, и за это время в душе отмерли какие-то зоны, отвечающие за радость. Поэтому и не могу поправиться. Мотя права: меня губит неотболевшее старое. Мёртвой воды мне! Дайте, дайте мёртвой воды!

60 Отрекаюсь

Ветер гудел, как пароход, толкал бытовку в бок. На рассвете я глянул в непрозрачное почему-то окно, дёрнул створку, и вместе с ветром мне в лицо ударила густая влага. Стекло давно и наглухо было залеплено ею. Я соскрёб комочек – снег! Ничего себе!

Конечно, даты – чушь. И всё-таки шанс начать новый год жизни с белого снега ободрил меня. Со внутренним ожесточением, готовый снести всё, что встанет на моём пути к освобождению, я вышел на крыльцо и увидел по серому небу – чёрную арфу Колиной липы. Увидел ещё забор, облепленный осевшей пеной снега, и над забором – рябину. Остальное загородил дом. Он стоял передо мной, непоколебимый и мёртвый, почти как пажковский комплекс.

От крыльца к калитке по тонкому снегу вели следы – Ильи, конечно. Я вытряхнул снег из кроссовок, забытых мною вчера на ступенях бытовки, и, влезши в них без носков, пошёл по юной тропе.

С улицы доносились голоса: Илья и Коля устанавливали на пепелище новую лавку. Вокруг ножек её уже была утоптана смешанная со снегом земля.

Увидев меня, Илья бросил лопату и полетел навстречу. Лицо его было усталое, но весёлое, штормовка посыпана свежей древесной пылью. Говорить поздравления он не умел, зато обнял крепко и сразу потащил в дом – смотреть подарок.

– Коль! Идёшь? – крикнул он, обернувшись от калитки, но Коля уже не мог разлучиться со своей новенькой лавкой.

Без охоты я последовал за Ильёй, подозревая, что этот тип будет ставить палки в колёса моим планам избавления от прошлого. Мы поднялись на крыльцо, прошли через холл в гостиную. Илья отвёл меня на середину комнаты и за плечи повернул лицом к дверям.

– Ну вот! – проговорил он взволнованно. – Если не нравится, я срежу и досочкой заколочу, незаметно будет.

Я поднял взгляд и застыл: над двойными дверьми гостиной, венце на четырнадцатом, появился барельеф – вырезанная в ширину бруса иконка.

На лугу среди ромашек, пижмы и васильков кружком расположились ангелы. Сначала мне показалось, что это фигуры знаменитой «Троицы», но нет – их лики были обращены больше к зрителю, нежели друг к другу. Приглядевшись, я заметил в них знакомые черты. В одном мелькнула Ирина, в другом – Лиза, в третьем почудилось что-то наивно-скуластое, Колино. Вдруг – прострелом – я догадался: эти ангелы были покровителями нашего старовесеннего союза.

– Вот, это тебе «почтовый ящик»! Чтобы никакая потребность души не утаилась. Чтобы не было одиночества, и во всём согласие, хотя бы вот между самыми близкими, между нами всеми… – сказал Илья и, не в силах стерпеть волнение – как-то приму его подарок? – вылетел прочь.

А я смотрел, как заворожённый, на свой «почтовый ящик», не зная, какое письмо отправить. Ничегошеньки не было в моей голове, кроме молитвы о «мёртвой воде». Нет, Илья, пожалуй, ты опоздал с душеспасительными подарками.

Откурившись от светлого мира ангелов парочкой сигарет, я прикинул в уме боевой план дня и направился в бытовку собираться, но едва успел соскочить с крыльца, как за забором накатило и вжикнуло. Треснуло, свистнуло – и через десять секунд, пряча ключи в карман, на участок вломился Петя.

Он двигался бодрым шагом по тонкому слою снега, оставляя за собой чёрный след. На башке его зачем-то была нахлобучена оранжевая каска. Он сорвал её, как шляпу.

– Что, нравится? Подарить? – и, отшвырнув на снег, обнял меня.

– Ты ж сказал, что сегодня в Москве!

– Успею! – улыбнулся он щедро. – Сначала – к тебе! Потому что люблю тебя, брат, любовью самой святой! Представь, ехал сегодня и столько всего перевспоминал из детства! Как ты рожу мне разбил мячом. Кровищи! А тут как раз из школы мама выходит! Потом вспомнил, как гуляли нашим маршрутом – от музыкалки и к трамвайным линиям! Я домой приходил малиновый просто от ржачки. Чего мы ржали так, не помнишь? И это каждый раз!

Я улыбнулся, падая в тёплое, пропахшее старым московским асфальтом время.

– То-то! – просиял Петя и качнул головой – словно и сам не верил таким давним нашим корням.

– Петь, ты что-то больно лирический. С Ириной, что ль, помирился? – спросил я.

– Да нет. Просто позвонил и сказал, что понимаю её. И всегда пойму, что бы ни было. А там – ладно… Никто не знает, что будет.

Он помолчал, глянув в сторону тузинской дачи. Синие тучи наползали на еловый, осыпанный редким берёзовым золотом лес. И, возвращаясь к цели своего визита, продолжил:

– Вот что, брат! Думал я, думал и понял: не хочу тебе дарить ерунду из магазина. Нужно мне тебе в подарок оторвать кусок души! – На этих словах он снял с запястья свои понтовые, в масть машине, часы. – Я их купил, помнишь, в декабре. Покупал и думал – пижонство, конечно, но вот захотелось, чтоб было, на счастье! И почти сразу встретил Ирину. Конечно, замотала она меня, но ведь не это главное. Вот пусть теперь они на тебе потикают. Тебе это надо. – Он защёлкнул браслет, легший точно по руке.

– Петь, а у тебя нет, случаем, мёртвой воды? – спросил я, сбитый с толку его трогательным подарком.

– Че-во?

– Мёртвой воды надо – потравить, чтоб не зеленело.

– Чего потравить-то? Майю, что ли? – сказал Петя, точь-в-точь как вчера – Илья. – Да ведь дело-то не в ней! Стал бы ты по такой дуре два года мучиться! У тебя душа выколупливалась, вот что. Я так думаю, она у тебя в своё время недопрорезалась. Знаешь, как зубы мудрости – не сразу вырастают, а попозже. И больно. И не у всех!

– Выдрал бы я лучше эти зубы…

– Нет, терпи! – возразил он строго. – Душевные раны – это ангелы становления. На них мёртвую воду лить нельзя.

Наивная Петина отповедь удивила меня.

– Петь, ты часом не пил шампанского за моё здравие? – сказал я. – Бутылок этак пару? А то смотри, не садись за руль!

Петя принял мои слова за комплимент.

– Да теперь уже можно и без бутылок – я снова мудрый. Я ведь теперь играю! – заявил он простодушно.

Петины речи, как, впрочем, и иконка Ильи, не смягчили моей решимости отрубить прошлому голову. Перед отъездом я зашёл в гостиную – взглянуть на вырезанную в брусе Троицу. Единство ангелов лишний раз говорило мне, что я нахожусь вне блаженного круга. Мне нет места на том лугу. Даже если б меня позвали – я не пошёл бы, потому что всё им там затопчу, продымлю сигаретами. Нет, ребята, я попросту не дорос до чистой жизни. Буду маяться, как могу.

С наступлением дня снег растаял. Синие тучи над жёлтым лесом и ветер в лобовое стекло встречали меня на съезде с холма. Я позвонил Моте и сказал, что минут через двадцать подъеду к её дому, если она не против.

У меня были разные идеи насчёт того, как получше угробить свой день рождения. Для начала наведаюсь в булочную. В конце концов, должны ведь Маргоша с Денисом меня поздравить! А после сокращённого рабочего дня мы с Мотькой рванём в Москву. Бросим в центре машину и прогуляем вечер и ночь по местам, где зажигает «демон времени».

Чтобы намеченное на сегодня убийство прошлого не сорвалось, мне хотелось начать день весело. Приехать к Моте бодрым, а желательно бы даже «крутым» – этаким Петей. Я припарковался у её забора и с подходящим выражением лица вышел.

И сразу Мотя выбежала из калитки – взволнованная, в чёрном пальтишке. В её глазах был вопрос человека, всю неделю прождавшего – будет ли чудо? Я отвёл взгляд в сторону, потому что понял, что не могу врать. Мне хватило минуты, чтобы изменить своему намерению и признаться Моте: у меня всё по-прежнему. На мою душу нет мёртвой воды.

Мотя опустила лицо и, набычившись, принялась обдирать со штакетника старую краску. А секунд через десять на её воротник и руки закапало.

– Знаешь, Моть! Ты тоже молодец! – сказал я в отчаянии. – Где я тебе возьму эту «воду»! Думаешь, всё так просто?