Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 1

Николай Шундик

Быстроногий олень

Книга 1

Коммунистам и комсомольцам Чукотки посвящает автор.

Об авторе

Николай Елисеевич Шундик родился в 1920 г., в семье крестьянина-бедняка, в дальневосточной деревне Михайловке. Там же он окончил начальную сельскую школу.

В 1939 г., после окончания Хабаровского педагогического училища, Н. Шундик выехал на Чукотку, где проработал учителем начальной школы семь лет, причем четыре из них — в глубокой тундре, среди оленеводов-кочевников. За учительскую деятельность на Чукотке Н. Шундик награжден орденом «Знак Почета».

В 1948 г. Н. Шундик впервые напечатал в журнале «Дальний Восток» очерковые записки о Чукотке «На краю земли советской». Через год в Хабаровском государственном издательстве, а затем в издательстве Главсевморпути вышла его повесть «На земле Чукотской». В 1949 г. в журнале «Смена» был опубликован рассказ Н. Шундика «Гибель каменного дьявола», получивший на конкурсе вторую премию. В 1952 г. в Государственном издательстве детской литературы вышла его повесть «На севере дальнем», получившая первую премию на конкурсе Министерства просвещения РСФСР на лучшую детскую книгу. В этом же году журнал «Октябрь» опубликовал его роман «Быстроногий олень».

В 1952 г. Н. Шундик окончил Хабаровский государственный пединститут. Николай Елисеевич Шундик является депутатом Хабаровского городского совета.

Часть первая

1

Гивэй остановился, устало воткнул в землю копье. Прямо перед ним, за ослепительной полосой лагуны, виднелся поселок Илирнэй. Искаженные миражем строения колыхались в мареве, как тени. Песчаной косы, отделявшей море от лагуны, не было видно. Казалось, что дома и яранги стоят прямо на воде. Силуэты их то отрывались от воды, то приближались, то вдруг уходили куда-то вдаль, исчезая в синеватой дымке.

Мягкая голубизна моря неудержимо влекла к себе. Гивэй невольно сделал несколько шагов вперед и снова остановился. Угрюмые глаза юноши постепенно теплели. Сняв легкий, летний малахай, он вздохнул глубоко всей грудью. Смуглое тонкое лицо его будто осветилось изнутри; задумчивая и вместе восторженная улыбка тронула губы, затрепетала в черном пламени глаз. Над морем возник призрачный, подвижный город. Это пловучие льды, как в зеркале, отразились в небе. Льды были где-то за десятки километров, а казалось, что они вот здесь, совсем рядом. Четкие грани их то наливались густой синевой, то выцветали, напоминая замысловатый узор, вытканный на небе из легких облаков. Порой ослепительно вспыхивал солнечный луч, отраженный в невидимой льдине. И тогда длинные густые ресницы Гивэя вздрагивали, а черное пламя глаз становилось еще жарче.

— Ай, хорошо, большие льды идут. Людям в охоте удача будет, — шептал он, безошибочно определяя своим опытным глазом морского охотника движение невидимых льдов, отраженных в гигантском зеркале неба.

И вдруг Гивэй всем существом своим почувствовал беспокойство. Из-за гряды гор, идущей вдоль берега лагуны, выползали плотные, черные тучи. Ударил порыв ветра, за ним второй. Крикливые чайки заметались в небе, падая в косом полете к темнеющему морю. Прижав к груди малахай, Гивэй смотрел на небо. Тучи, идущие на разной высоте, метались в хаотическом беспорядке. Одни из них ползли с севера на юг, другие — в обратную сторону; разрываемые в клочья воздушными течениями, они ежесекундно меняли форму, сшибались, соединялись в сплошную черную массу, закрывая полнеба.

«Будто и не тучи, а дым — оттуда, где города горят, где огонь даже железо, как сухую траву, сжигает», — подумал Гивэй, крепко охватывая цепкими руками копье, служившее ему походной палкой. И тут пришла другая мысль:

«Вот в таком же небе сбили его… Он теперь огнем обожжен, мой брат Тэгрын».

От поселка к поселку, от стойбища к стойбищу передалась на днях из округа печальная весть: крылатый человек Тэгрын опасно ранен, лежит в госпитале.

Весть эта взволновала все побережье и тундру Чукотки. Не было ни одного чукчи, ни старого, ни малого, кто не знал бы бесстрашного летчика Тэгрына. Именно здесь, на Чукотке, он впервые поднялся в небо, показал на своем примере, что и у его народа выросли крылья. И не однажды чукчи, глядя на летящий самолет, с гордостью произносили новое имя Тэгрына — Крылатый человек.

Тучи ползли и ползли из-за гор. Море, недавно еще ласковое и нежное, теперь вздыбилось косматыми волнами. Синеватое марево миража сменилось черной, местами, как дым, клубящейся мглой. Гивэй оглянулся вокруг и снова замер. На какое-то мгновение ему почудилось, что он уже там, у Сталинграда, где огонь сжигает железо, где дрался в небе с врагами его брат Тэгрын.

— Пойду в Кэрвук… В райисполком, в райком! — Юноша подставил разгоряченное лицо холодному ветру. — Они отпустят меня. Я научусь летать. Я знаю мотор, я хорошо знаю мотор. Ого! Гивэй такой человек!..

Нахлобучив на голову малахай, Гивэй тронулся в путь. Но острая боль в натруженных, усталых ногах заставила его остановиться.

«Отдохнуть надо, — уныло подумал он, — километров пятьдесят, пожалуй, прошел сегодня от Янрая. А может, в Илирнэй заглянуть? Как раз половина пути. — Юноша снова повернулся лицом к поселку, видневшемуся за лагуной. — Нет, прямо пойду, брод через лагуну искать не хочется…»

Спустившись в овраг, Гивэй набрал сухих сучьев, нашел место, где послабее дул ветер, разжег костер.

— Чайку попью, дальше пойду, — приговаривал он, извлекая из походного нерпичьего мешка небольшую кастрюлю.

Вода в кастрюле закипала. Гивэй вытаскивал из самодельного нерпичьего портфеля одно письмо за другим, задумчиво перечитывал.

Мысли в голове плыли, будто караваны перелетных птиц в хмуром, осеннем небе. Да, грустно, очень грустно Гивэю. Вот уже год, как он пишет письма Оле Солнцевой, учительнице своего родного поселка Янрай, но ни одно из них отдать ей так и не решился. Сколько раз подходил к ее двери, заносил руку, чтобы постучать… Но в самое последнее мгновенье решимость покидала его.

Много, очень много писал он Оле, но не все еще сказал ей. Разве сказал он, что когда находится с нею рядом, то чувствует себя так, будто далеко, очень далеко видит — и не как охотник, не глазами, а сердцем… Оля с сердцем его сделала что-то такое, от чего хочется обойти весь мир, все ощупать своими руками, хочется все, все узнать, понять, обо всем догадаться… Ай, Оля, Оля, как она красива! Словно первая заря после полярной ночи. Как о ней не будешь думать?

И все же письма, сейчас он одно за другим бросит в костер. Пусть горят. Наступит время, когда он напишет ей новые, оттуда, издалека! Ого! Это будут настоящие письма. Он напишет ей, как сумел заменить своего брата Тэгрына, как беспощадно мстит за него, уничтожает врага. Вот тогда Оля, быть может, к груди прижмет его письма, быть может, подумает, что и он, Гивэй, настоящий мужчина, такой же, как его брат, Крылатый человек.

Да, то будут настоящие письма. А эти… пусть горят!..

Гивэй поднес пачку писем к костру. В глазах юноши мелькнуло что-то страдальческое, губы дрогнули. Но тут же лицо его стало бесстрастным, словно высеченным из камня: сильный человек должен скрывать свои чувства, так говорит чукотская народная мудрость.

2

Омкар быстро вошел в кабинет секретаря Кэрвукского райкома партии Ковалева и остановился у двери, тяжело дыша, вытирая малахаем смуглое, с черной редкой бородкой, лицо. Возбужденный, явно расстроенный, он старался взять себя в руки, прежде чем заговорить с человеком, беседовать с которым в повышенном тоне ему казалось немыслимым. Секретарь райкома, откинувшись на спинку кресла, с любопытством наблюдал за председателем илирнэйского колхоза: он хорошо знал причину его несколько необычного состояния.

— Ну что ж, Омкар, я вижу, тебе очень хочется поговорить со мной громким голосом. Давай говори. Громким голосом говори.

Омкар смущенно кашлянул, переступил с ноги на ногу и, вдруг улыбнувшись, сказал:

— Здравствуй, Сергей Яковлевич!

Ковалев вышел из-за стола, Омкар пожал протянутую ему руку и спросил, хитро прищурившись:

— Может, сердце мое зря так часто бьется? Может, это лживая весть до ушей моих дошла, что Гэмаля от нас забрать хотят?

— Нет, люди говорят правду, — чуть помедлив, спокойно ответил секретарь.

Омкар привстал. Казалось, он не хотел верить своим ушам.

— Это почему так, а? Наш колхоз самый большой, наш колхоз уже пять лет самый лучший в районе, наш колхоз миллионер! Людей много, хозяйство большое! Нам хороший парторг нужен, нам такой, как Гэмаль, парторг нужен! Ни за что не отдадим Гэмаля!

Омкар хотел что-то добавить, но в это время дверь в кабинет отворилась и на пороге показался Гэмаль.

В полувоенном костюме из черного сукна, туго подпоясанный широким офицерским ремнем, он выглядел подтянутым, сдержанным. Спокойствием, уверенностью веяло от его плотно сбитой фигуры.