Андрей Упит - Северный ветер Страница 10

— Так вы их не проучите… — говорит Мартынь, помогая Марии сесть в повозку. — Попробуйте лучше волостное правление взять в свои руки и не подпускать их близко. Вас — большинство, вы — сила. Надо только действовать единодушно.

— Да не умеем мы действовать… — Звигзне стегает лошадей и сердито дергает вожжи. — Коли со стороны не помогут, самим нам не справиться… Куда вас черти несут! — Он дергает лошадей из стороны в сторону. Повозку сильно трясет, разговаривать невозможно.

Начинает смеркаться. С севера надвигаются густые тучи, застилая небо грязновато-серой пеленой. Кажется, пойдет снег. Сгущаются сумерки. Со стороны Даугавы поднимается туман и легкими белесыми прядями стелется по большаку. Рощи, перелески, придорожные кусты, окруженные голыми деревьями домишки и колодезные журавли — все погружается в непроницаемую вечернюю тьму.

А там, где большак сворачивает вниз, видны на Даугаве огни рыбачьих факелов. Пламя острой саблей взвилось над водой и словно вонзилось в берег. Искры разлетаются во все стороны. После каждой яркой вспышки вокруг становится еще темней.

Курземский бор на том берегу напоминает черный извилистый частокол. Но вот далеко-далеко впереди, за огнями рыбаков, занимается тусклое зарево. Одно мгновение оно стоит на месте, потом ширится по горизонту и тянется вверх. Багровое зарево заметно освещает дорогу.

— И там горит!.. — восклицает Звигзне и указывает кнутовищем в сторону.

Все смотрят туда, молчат. Багровое зарево пожара кажется особенно зловещим в черной осенней ночи.

Глядя на пожар за Даугавой, они долгое время не замечают зарева по эту сторону, которое кажется гораздо ближе. И хотя оно не такое яркое, но сквозь редкие сосны отчетливо виден полыхающий огонь. Там, где просветы шире, можно даже разглядеть, как огненные языки лижут белые каменные стены.

Все четверо почти одновременно замечают пожар.

— И тут горит! — восклицает Мария хриплым от страха голосом.

— Амбар в имении… — поясняет Звигзне. — Там стояли драгуны.

Заглядевшись на пожар, они не заметили, как дорога с пригорка свернула в узкий овраг, по обеим сторонам которого возвышаются крутые песчаные косогоры, покрытые густыми зарослями. Будь они внимательнее, они бы заметили движение среди деревьев. А если бы не так гремели колеса, катясь по откосу, услышали бы посвист, взволнованную перекличку, суетню, треск сухого хвороста, топот по мерзлой земле. Только переехав на другую сторону оврага, при свете зарева они наконец замечают бегущих за ними людей.

У корчмы попадают в водоворот гудящей толпы. Их окружают со всех сторон. В темноте ничего не разглядеть. Но чувствуется, что толпа напирает больше из любопытства, чем по злобе.

— Товарищи! — кричит кто-то. — Произошла ошибка. Это не драгуны, а просто проезжие!

Хватают лошадей под уздцы. Ни вперед ни назад.

— Лошади из какого-то имения! — кричит другой.

Третий командует:

— Товарищи, не отпускать! Надо поглядеть, что за люди и чего везут.

Шум все нарастает. Мария инстинктивно жмется к мужу. Звигзне пытается что-то растолковать стоящим поблизости, но голос его тонет в общем гомоне. Мартынь сидит спокойно и, как бы разыскивая кого-то в бурлящей толпе, всматривается во тьму.

Из корчмы кто-то протискивается с фонарем. Свет то мелькнет, то снова тонет будто в черной волне. И вот наконец фонарь в двух шагах от повозки. Толпа расступается. Наверное, дают дорогу начальству.

— Держите, товарищи! — звучит властный голос. — Поглядим, что за господа такие. — Свет фонаря впивается в лицо Марии, она морщится, как от боли. Чувствует, как сотни глаз из темноты жалят ее. Раздаются насмешливые возгласы:

— Ишь какая барыня!.. В мехах… А кривляется как… Товарищи, пощупайте, что у них на возу!

Теперь фонарь наведен на Яна. И в тот же миг раздается ликующий возглас:

— Товарищи! Лошади из нашего имения. Небось бароны либо их холуи.

— Сам ты баронский холуй, дурень этакий! — орет Звигзне, тщетно пытаясь выдернуть кнутовище, которое кто-то схватил и не выпускает.

В общем гаме не разобрать уже отдельных голосов.

Человек с фонарем останавливается возле Мартыня, наклоняется вперед и всматривается. Потом фонарь опускается. В полосе света заметно, как из рукава с модным обшлагом высовывается перепачканная рука и тянется к Мартыню.

— Робежниек, если не ошибаюсь… Извините, товарищ! Мы не знали. В темноте ничего не видать… — Он крепко трясет руку Мартыня. Огонек снова мелькает над толпой. — Отойдите, товарищи, тут все знакомые. Свои люди.

Стоящие поблизости слышат и готовы расступиться. Но с боков напирают, расспрашивают и не слушают, что им объясняют.

Приезжие слезают с повозки и с трудом пробираются к корчме. Впереди несут фонарь. Толпа сопровождает их, не отступает ни на шаг, теснится в дверях и полутемных коридорах. Провожатый с трудом прокладывает путь.

Корчма набита людьми до отказа. Толчея такая, что не повернуться. Даже собственного голоса не услышишь. Сквозь табачный дым и чад ничего не разглядишь. Никелированные лампы с толстыми стеклами будто плавают в белом облаке.

Полно мужчин разного возраста, начиная с мальчишек-пастухов и кончая седобородыми стариками. Женщин с десяток, не больше. У всех ружья; те, что сидят за столами, зажали их между колен. У некоторых солдатские винтовки; обладатели их особенно горды и держатся обособленно. В толпе чаще всего раздаются их голоса — остальные слушают. У большинства охотничьи двустволки, конфискованные в имениях и у лесников. А у двоих совсем старые, заржавевшие, допотопные кремневки со свежевыструганными деревянными шомполами. Какой-то мальчишка повязал поверх полушубка шашку, отобранную у станционного жандарма или урядника. У тех, на ком оружия не видно, револьверы в кармане. Завидев приезжих, они засовывают руки в карманы, вытаскивают пистолеты и тут же суют обратно. Повсюду шныряет маленький, высохший старичок с сумкой за плечами; на руке у него белая повязка с намалеванным чернилами красным крестом.

Человек с фонарем устраивает приезжих в задней комнате, освобождая им место за длинным столом. Сидящие рядом, помешивая горячий чай, гремят ложечками и дымят трубками или папиросами. Шум такой, что в ушах звенит. От жары и запаха овчины спирает дыхание. Речи взволнованные, горячие. Лица возбуждены. В азарте все размахивают руками, ударяя локтями по столу. У стола какой-то усач в кожаной безрукавке разбирает браунинг и объясняет окружающим его механизм.

Внимательно вглядевшись в провожатого, Мартынь тихо спрашивает:

— Упениек?

Тот утвердительно кивает головой:

— Я — начальник патруля местной дружины. Нас триста человек. Здесь один отряд, другой охраняет железную дорогу… Остальные — просто так зашли.

— Что же, собственно, вы охраняете?

— Следим за дорогой. Проверяем проезжающих. Нам известно, что удравшие помещики поддерживают связь с местными черносотенцами. Мы так никого не пропускаем… — Он что-то припоминает, и его смуглое молодое лицо расплывается в улыбке. — Видали, как амбар горел? В нем было засели драгуны из Кокнесе, скриверского имения, Лиелварде и Рембате. Этой ночью мы собирались их атаковать, но они смекнули и удрали. Тогда ребята и подожгли амбар.

— Там, у оврага, была засада, чтоб драгуны не прошли?

— Именно. Недоразумение вышло. Впотьмах мы вас приняли за драгун, вот и поднялась вся эта… суматоха.

Мартынь тоже улыбается и начинает рассказывать, как им пришлось встретиться на дороге с драгунами. Окружающие заинтересовались. Вокруг собираются любопытные. Галдят, перебивая друг друга. Каждому хочется рассказать, как они готовились расправиться со своими противниками.

Второпях кто-то толкает в плечо Яна, потом Мартыня.

— Господа, а господа! — Наклонившись, Звигзне взволнованно шепчет: — Они хотят у меня отобрать лошадей. Говорят, лошади из имения. И вещи ваши собираются выбросить…

— Погодите, я сейчас все улажу… — Упениек уходит вместе с Звигзне.

— Пейте! — Мартынь пододвигает Марии стакан. Она озирается, как загнанный зверек, нигде не видящий спасения. Ей кажется, что вооруженная толпа вот-вот набросится и прикончит их. Напрасно Ян подталкивает ее локтем, сердито моргает ей. Она не в силах скрыть отвращения к этой грубой, назойливой толпе, к полной чада и окурков, заплеванной корчме, к толкотне и гаму вокруг.

Сперва окружающие относятся к ним настороженно, недоверчиво, даже враждебно. Мартынь заговаривает то с одним, то с другим, и недоверие, подозрительность постепенно исчезают. Час спустя они уже сидят одни в конце стола и пьют свой чай. Никто не обращает на них внимания.

Ян испытывает примерно такое же чувство, как и его жена. Силится казаться спокойным, пытается убедить себя в том, что подобное волнение неестественно, что оно пройдет. Но ему не удается. Ведь он поехал с твердым намерением участвовать в борьбе рука об руку с народом, по возможности помочь освободительному движению и реабилитировать себя. И среди толпы он не впервые. Разве ему чужды эти люди и то, ради чего они сюда собрались? А все-таки и его коробит эта толчея, любопытство, назойливость — все. Он сам из их среды, а чувствует себя оторванным, чужим…