Владимир Зима - В пургу и после (сборник) Страница 10

Оставшись в легком демисезонном пальто, Тамара подошла к печи и заранее тяжко вздохнула. И, как выяснилось, напрасно, потому что печка была заправлена дровами, оставалось лишь плеснуть туда немного керосину и чиркнуть спичкой.

Пламя загудело в топке, багровые отсветы заметались по стенам и потолку… Тамара знала, что через полчаса в доме станет настолько тепло, что можно будет снять и пальто.

На полке в сенях Тамара отыскала тарелку с окаменевшими котлетами, заготовленными впрок хозяйственной Галкой, а в кухонном столике — Тамара знала наверное — стояла початая бутылка спирта и валялась пачка «Беломора». Не бог весть что, но жить, однако, можно! Тамара обыскала этажерку в поисках писем, но ничего не было. В сердцах она швырнула на сковородку котлеты и уселась перед раскрытой дверцей печи, не отрывая взгляда от мечущегося пламени. А на пуховом платке неслышно таял иней и стекал по лицу мелкими слезинками.

Была бы рядом Галка, устроили бы сейчас баньку. Нагрели бы ведра три воды, еще и на постирушку хватило бы… Хотя одно ведро все-таки надо поставить, решила Тамара.

Вся вода в бочке, конечно, давно замерзла, и ее пришлось рубить топором.

Боже, как это все уже надоело — в трех ведрах и помыться, и постирать, и потом еще полы вымыть, а наутро они становятся ледяными, хоть на коньках катайся…

Пока Тамара нарубила ведро льда и снова уселась перед печкой, дрова уже почти прогорели. Она принесла из сеней остекленевшее на морозе полено и долго откалывала от него крупные щепы. За печью хранились сухие дрова, но их трогать было нельзя — вдруг когда еще придется вернуться из тундры в холодный дом, промороженными поленьями печь не сразу растопишь… Да хоть был бы мужик в доме!..

Тамара вспомнила о письме, лежавшем в кармане полушубка, и вскочила с табурета. Кто еще мог пошутить, как не Евдокимов? Конечно же это он!.. «Таймырский национальный округ, город Жданиха…» Ха-ха, город! Евдокимов прекрасно знает, что здесь маленькая фактория, маленькая амбулатория и два фельдшера, которых посылают в тундру лечить и людей, и оленей, — весь горздравотдел. Обратный адрес: город Елец на почтовом штемпеле… Тамара улыбнулась и надорвала конверт, достала сложенный вчетверо листок с ученическими линейками. Листок был исписан округлым старательным почерком, с нажимом, но это была не мужская рука. Тамара недоумевающе прищурилась.

«Уважаемые товарищи из горздравотдел а города Жданихи!»

Нет, конечно же это не Евдокимов… Это даже не шутка, кто-то всерьез думает, что Жданиха — город и в ней есть горздравотдел.

Тамара снисходительно рассмеялась. Она представила себе человека, написавшего это письмо, — романтик, наверно, — а может, от скуки водил пальцем по карте, увидел название населенного пункта, обозначенного кружком «до 50 тыс. жит.» — самым маленьким кружком на крупномасштабной карте страны, сел и написал: «Уважаемые товарищи!..»

— Ой, не могу! — сказала Тамара вслух и потянулась к столу за папиросами.

Пачка «Беломора» лежала на месте, но папирос в ней уже не было.

— Ну, Галка, ну, транжира, все раздала!.. — возмутилась Тамара.

Она поднялась с табурета и пошла в спальню искать папиросы, светя себе карманным фонариком, возбужденно приговаривая:

— Нет, ну надо же!.. Уважаемый горздравотдел! Выдумают же!..

Она уже забыла, что и сама была такой наивной всего лишь полтора года назад. Пока Тамара не попала в Жданиху, она тоже думала, что это пусть маленький, но город. Ведь есть на карте! А оказалось — колхоз, фактория. Двадцать восемь дворов…

Во всем доме не оказалось ни одной папиросы, и Тамара вернулась на теплое место у печи, снова принялась за письмо.

«Прошу Вас не оставить без внимания мое письмо и ответить мне, есть ли у Вас вакансия медсестры? Стаж моей работы по этой специальности восемь лет, имею хорошие характеристики и давно мечтаю поработать на Крайнем Севере. Могу также поработать рентгенлаборантом. Сообщите, пожалуйста, условия заключения договора, какая у меня будет заработная плата и как у Вас с жильем, а также есть ли детский садик и школа…»

— Романтики бабе захотелось, — сказала Тамара и через силу рассмеялась. — Как ее? Семенова Екатерина Васильевна…

Ждет ответа Семенова Е. В. как соловей лета. И думает небось, что тут кущи райские цветут — город тебе, клиники, поликлиники… А ресторанов тебе не надо, Семенова Е. В.?

Скрипнула наружная дверь, кто-то шумно затопал по фанерному полу сеней. После короткого стука открылась дверь, и на пороге появился заснеженный мужичок с ноготок, Мишка, сын почтальона. Блестя раскосыми глазами-бусинками, он закричал:

— Доктор Тамара! Тебе телеграмма!

«Поздравляю днем рождения желаю крепкого здоровья успехов работе счастья личной жизни береги себя выслали тебе посылку нас все хорошо целую мама».

— Спасибо, Мишка… Витамины уже все съел?

— Все, — сказал Мишка и облизнулся.

Тамара насыпала ему в ладонь драже разных витаминов и сказала:

— Передай отцу, пусть завтра зайдет в амбулаторию.

Тебе опасно сразу все витамины давать — проглотишь за один раз…

— Что ты, доктор Тамара! Я только желтую и белую сразу ем, а потом еще желтую и красную.

— Ладно уж, беги!..

Убежал маленький письмоносец. На следующий год уедет Мишка в райцентр, будет жить в интернате, за письмами ходить самой…

А может, не придется ходить? Может, написать этой Семеновой, пусть приезжает за романтикой, сесть на самолет, и…

Но ведь весной в Жданиху снова приедет Евдокимов…

Тамара медленно пошла в спальню, вытащила из-под кровати чемодан, раскрыла его и увидела сверток, перевязанный яркой лентой. Опять Галка учудила!..

В свертке была записка: «Тамарчик, поздравляю с днем рождения! Целую. Галчонок». И рядом лежали бумажные розы.

Тамара поднялась. Голова у нее вдруг закружилась, на глаза навернулись слезы.

Розы она принесла на кухню и поставила в стакан, чтобы они все время стояли рядом, напоминая о доме, о маме, о далеком юге и о друзьях, с которыми не страшны северные холода.

Потом Тамара села к столу и придвинула чистую тетрадь.

Она почувствовала, что должна сейчас, немедленно, написать ответ Семеновой Е. В. И пусть письмо уйдет с фактории лишь через неделю, написать его нужно было как можно быстрее.

«Уважаемая Екатерина Васильевна!»

На минуту Тамара задумалась, потом быстро вывела: «Извините, но в настоящее время вакансий нет».

И расписалась закорючкой.

Бурков приехал на Север не потому, что поверил чужим байкам о легких северных тысячах и о длинных, по полгода, отпусках. Было ему тридцать четыре года, из них пятнадцать лет он мотался по стране и не мог остановиться. Иногда случалось ему вспоминать тетку, вырастившую его, и длинный барак на окраине Харькова, рядом с тракторным заводом, но воспоминания обычно приходили к нему в дороге, когда он только что без сожаления оставлял один город и всей душой рвался в другой, веря, что там ему будет лучше.

В Хатанге Бурков появился во время навигации, устроился работать грузчиком в порту. Потом навигация кончилась, последний пароход ушел к устью Хатанги-реки, торопясь выбраться до ледостава, и можно было собирать манатки, чтобы поискать себе местечко потеплее, но Бурков не торопился. Получив расчет, он целыми днями слонялся по поселку, от рыбзавода до аэропорта, везде расспрашивал про заработок и про условия работы. Кадровики наперебой уговаривали Буркова, обещали золотые горы, а он уклончиво отмалчивался и шел дальше. От гидрографов — к геологам, из рыбкоопа — в морской порт… Чуть было не согласился поработать до весны кочегаром в котельной узла связи, да тут прямо к нему в общежитие пришел молодой начальник ПМК — передвижной мехколонны — и уговорил идти к нему плотником. Бурков для виду поломался, выторговал себе меховую спецодежду (прочим работягам были положены ватные климкостюмы) и подписал договор на три года. Цену всякому договору Бурков знал, от подъемных отказался. Денег у него пока хватало, и связывать себя по рукам и ногам он не хотел. Договор же, за который не получены подъемные, можно порвать в любую минуту, рассудил Бурков и в тот же вечер перетащил свои пожитки из общежития морпорта в гостиницу. ПМК только-только организовывалась, жилья своего не имела.

До снега Бурков вместе с тремя другими плотниками собирал щитовые дома. Работа была как на материке — от звонка до звонка, с восьми до пяти, а после работы, хоть спирт глуши, хоть на стенку лезь, делать нечего. И вскоре Бурков затосковал. Ни с кем из плотников он не сошелся — то ли потому, что с детства был замкнутым человеком, то ли потому, что не хотел выпивать с ними по вечерам. Хотелось ему поговорить с кем-нибудь про свою жизнь, хоть с молодым начальником ПМК, казалось, что он поймет. Но начальник в гостинице появлялся редко, носило его в те поры по всему Таймыру, заключал договоры с колхозами, получал авансы, на которые покупал технику и стройматериалы, которые в следующую навигацию должны были забросить сюда.