Николай Островский - Том 3. Письма 1924-1936 Страница 11

Вчера мы испытывали привезенный Карасем «Рекорд». Такой нежной и чистой передачи мы еще не слыхали, несмотря на то, что ревела гроза. Вся наша семья с большим удовольствием слушала эту первую рекордную передачу. Прекрасная машинка, Петрусь! «Лилипут», окончательно замолчавший в последние дни и поставленный за это в пыльный угол, с обидной завистью смотрит на нового пришельца, так бесцеремонно вытеснившего его из мира, где властвовал и царствовал один он…

Карасик усиленно помогает мне монтировать установку. Тут уж очень кстати оказались провод и наконечники. Остается один только недочет — «Микро», но и это, я думаю, уладится в ближайшее время…

До свидания, до свидания, дорогой дружочек! Если не ответил на все вопросы — дополню потом…

Твой Николай.

«Ответственный секретарь» — Роза.

Сочи, 16/6 — 29 года.

39

А. А. Жигиревой

30 сентября 1929 года, Сочи.

Милая Шурочка!

У нас сейчас все на походном положении. Остается только двинуть в путь. Малышеву посланы и письма и телеграммы. Ответа нет. Ожидаем. Еще не решен вопрос у меня, поеду ли я вообще, если Малышев не ответит. Это завтра выяснится. А то неудобно вваливаться в Москву, если Малышева там не будет.

У меня 10 дней идет отчаянное воспаление глаз. Как раз перед отъездом.

Рая получила партдокумент и нагрузку женорга ячейки…

Самокритика развернулась бурным темпом. Печать ожила и стала настоящей большевистской печатью. Вскрываются пузырьки и нарывчики. Открывается целый ряд дел и делишек. Конечно, кое-кто пытается свести и личные счеты. Здесь сейчас почти все окружное руководство. Всплывают давно забытые дела и обрисовываются в совершенно новом свете… Крайкомиссией приведены материалы о моей прошлой борьбе с руководством, и кому следует — придется ответить на серьезнейшие обвинения…

Я тебе посылаю все эти материалы, чтобы еще раз перед тобой оправдать ту отчаянную драку, какую я вел в прошлом здесь.

Мне страшно больно, что я сам не могу принять участие в развернувшейся отчаянной борьбе, здесь, в этом маленьком затрушенном Сочи.

Я думаю, что не заслужу упрека, что, живя здесь, в Сочи, держался — моя хата с краю — я ничего не знаю.

Крепко жму твою руку, милый товарищ!

У меня есть достаточно сил для невзгод и печали, ждущих меня впереди, и если жизнь мне улыбнется, сделав хотя бы гримасу, то мы еще не раз подеремся.

Передай привет Ольге и «ленинградцу», последний, наверно, на меня сердит вдоску, считая меня злым дядькой.

«Райком» тоже прилагает свою рукопись, а мать шлет искренний и горячий привет.

Коля.

Шлю и я свой горячий и искренний привет.

Роза.

Сочи, 30/IX — 29 г.

40

Семье

Сентябрь-ноябрь 1929 год, Сочи.

Дорогие Митя, Катя и старичок батько!

Сообщаю — мама уже стала делегаткой женотдела парткома, получила себе мандат на сие звание и начнет вместе с Раей посещать собрание женотдела и ячеек ВКП(б). Будет вовлекаться в жизнь рабочего класса. Кто знает, может быть, если у нее найдутся силы и желания получиться, то и она станет членом нашей партии, третьим по счету в семье.

Коля.

Сочи, 1929 года.

41

Р. Б. Ляхович

24 ноября 1929 года, Москва.

Милая Розочка!

Спешу тебе написать до твоего отъезда. Я думаю, что ты, уезжая в Сухум, заедешь в Сочи к матери и поживешь там у нее. Знаешь, Роза, может так случиться, что на зиму и я уеду в Сочи. Было бы хорошо, если бы ты осталась в Сочи, и жили бы тогда вместе. В общем, ты напиши мне письмо об этом до отъезда. Я бы много писал тебе писем, но мне трудно это, зато ты должна мне писать вовсю. Я ожидаю и с радостью читаю твои письма. Всегда, когда садишься писать кому-либо, ставь меня в первую очередь. Рая с 11 работает на фабрике и скоро пройдет чистку. У нее осталась одна задача: найти угол себе. Все же у Малышева в конторе неудобно… Я вообще думаю, чтобы Рая осталась совсем в Москве, если даже я уеду в Сочи. Здесь она получит пролетарскую закалку на производстве. Это я еще не проработал с ней. Ты, наверное, знаешь, что Петя женился, а ведь черт косолапый молчал. Пиши обо всем, что только захочешь.

Теперь о себе. Операцию глаз нельзя сделать сейчас, а надо ждать прекращения воспалительного процесса. Передо мной стоит вопрос: выяснить у профессуры (Авербах и Кончаловский) целесообразность моего пребывания в Москве. Надо тебе сказать, что пребывание в клинике для меня тяжело. Главное, некому читать, и я с завистью вспоминаю те дни, когда мы вдвоем читали дни и ночи.

Эх, слишком далеко-далеко живет мой личный секретарь! Прошли золотые денечки бессовестной эксплуатации Стамбулочки!

Мозг республики работает на сто процентов. Четки и ясны дальнейшие шаги! Только упрямство правых туманит свет. Ведь ясен факт, что Томского и Рыкова приходится выводить из Политбюро…

Привет твоим друзьям, если у тебя они гостят!

Ждем писем!

Товарищеский и горячий привет от Раи!

Николай.

Москва, 24 ноября 1929.

42

А. А. Жигиревой

1 января 1930 года, Москва.

Милая Шура!

Пользуюсь тем, что Миша едет в Ленинград, поручаю ему зайти к тебе и пишу это письмо.

Менделеева меня навещает, рассказала мне все о партийных передрягах, которые тебе пришлось перенести. Наушники я получил. Мое горе, что я не мог до сих пор написать тебе ни одного письма, но ты знаешь, чем это объяснить. Рая вчера прошла чистку в коллективе. Грехов у нее пока нет, и все обошлось по-товарищески. На заводе ее нагрузили работой в Культкомиссии. Ходит в партшколу. Крутится, как волчок… но радостно видеть, как дивчина впрягла себя в работу и с увлечением ее выполняет. В Сочи осталась жить моя старушка, живет одна. Очень скучает и ожидает нас…

Вопрос с переводом в Кремль, видимо, решится в ближайшие дни. О подробностях и перенесенном мною заболевании расскажет Миша. Сейчас чувствую большую слабость. В клинике собачий холод (8–9®), сегодня единственный теплый день в клинике. О моем положении в клинике, в связи с моим участием в чистке, расскажет Миша. Надеюсь, что живой рассказ Миши будет более содержателен, чем письмо. Скажу в заключение одно: у меня есть большое желание уйти от лазаретной обстановки. Я, Шурочка, как аккумулятор, — расходую остаток энергии, но новой зарядки не получал ни разу. Трехмесячный период клиники проходит под крутым отрицательным знаком. Конечно, закон: «крепче нервы» сейчас в действии, но основная сумма означает дефицит.

Крепко жму твои руки. Сердечный привет от «Райкома». Привет Оле и «ленинградцу».

Николай.

1/I — 30 г.

43

Р. Б. Ляхович

9-10 января 1930 года, Москва

Милая Розочка!

Наконец-то мобилизую товарищ Лизу, попавшую в мои лапы, и пишу первый раз за три месяца, как это ни печально. Первый вопрос: получила ли письмо в Сухуме. Теперь начну рассказывать по порядку. Упрямо напоминаю закон Д. Хоруженко, что количество писем не определяет дружбы. Вкратце опишу создавшееся положение. Операцию глаз делать сейчас невозможно до окончания воспалительного процесса. В Москве меня захватила зима, как в мышеловке, в клинике я отчаянно простудился, пролихорадил целый месяц. Собачий грипп со всеми прелестями и осложнениями, и сейчас моя температура прыгает до 37–37,5. Это какая-то хвороба в серединке осталась и дергается. Силенок осталось у меня немного (даже не хватает сил поссориться с товарищ Лизой, пишущей это письмо). Я поставил своей задачей сбежать во что бы то ни стало из лечебных учреждений и куда бы то ни стало. В большие подробности моей лазаретной жизни не буду вдаваться, они мне осточертели. Я предпринимаю целый ряд шагов для того, чтобы эвакуироваться. Меня собираются перетащить в Кремлевскую, но я все же целюсь наутек из лечебных учреждений, если это мне удастся.

10/I. Продолжаю неожиданно прерванное письмо. Пишет его существо другого пола — мой московский приятель Миша. Все твои письма, Роза, мы получили. С приходом каждого из них увеличивалось угрызение совести за мое долгое молчание. Слушай, Роза, завтра Рая должна принести ответ на мою попытку получить в Москве комнату.

Это почти безнадежная попытка, но все же попытка. Если, старуха, это удастся, — пустить пару мыльных пузырей, — то мы еще увидимся и почитаем достаточное количество газет и журналов.

Ожидаю твоего брата. Рая загружена на сто пятьдесят процентов, видимся с нею на пятый день. На днях прошла чистку, как и ожидали, хорошо, по-товарищески. Ты пишешь, что ребята переженились поголовно, теперь очередь за тобой, нечего дурака валять. От Жигиревой получаю письма. Теперь вот, старушка, ты должна писать обо всей харьковской жизни и наших друзьях, не считаясь с моим молчанием. Я вас всех прекрасно помню, я вообще не скоро забываю людей, и не моя вина, а мое несчастье, что я не могу вам подробно писать. Рая же никому не пишет, и со всех сторон крики негодования. Замотался «Райком». Ближайшие дни принесут мне целый ряд новостей и перемен, касающихся моего лечения и т. д. и т. п. И душа с меня вон, если я тебе не напишу сейчас же. Итак, пиши часто и много. Это основная линия, а все остальное — буза.