Гусейн Аббасзаде - Просьба Страница 11

— Но вы сказали, чтобы я сегодня пришел.

— Да, сынок, сказал и сегодня утром должен был закончить твою копилку, да вот еще и другие дела набежали, тоже должен был сделать, а вечером мне нездоровилось, ведь я стар уже, сынок, да еще, на беду, проспал сегодня… Давай так договоримся: приходи послезавтра и забирай свою копилку. Я тебе самую лучшую сделаю, еще лучше, чем у твоего товарища. Договорились?

Мальчик важно кивнул, сунул рубль в карман штанишек и, попрощавшись, ушел.

А Гани-киши помрачнел, сгорбился еще больше. Он не привык обманывать и терпеть не мог мастеров, которые гоняют клиентов без конца, всегда вовремя выполнял заказы и не краснел ни перед кем, а вот мальчика невольно пришлось обмануть…

Присев на ступеньку веранды, Гани-киши закурил и, посасывая сигарету, смотрел на выводок котят, игравших вокруг своей матери. Кругленькие пушистые котята ползали по ней, кувыркались, наскакивали друг на друга. Время от времени они замирали и оглядывались. Нет, все спокойно, им ничто не грозит, да и мать не тревожится — и они снова принимались за свое.

Гани-киши смотрел на котят, а мысли его были о себе, о ночной истории, которая сильно его надломила. Подавленный случившимся, он долго не появлялся во дворе. И даже соврал мальчику, что проспал, хотя на самом деле и не спал вовсе и встретил утро на ногах.

Бахман и Гюляндам-хала переговаривались до утра, и все время у старика горел свет, а с его веранды доносились звуки передвигаемых предметов — старик убирал в комнате, приводил ее в порядок после буйства сынка Али-гулу. Где уж тут спать, да еще проспать! После такого скандала и позора надо быть камнем, чтобы забыть весь этот переполох. И где взять силы, чтобы приняться за дело? Обычно Бахмаи просыпался от стука деревянного молотка, которым орудовал Гани-киши, а сегодня не слышал этого звука — не до работы старику…

Насытившись, насосавшись материнского молока, котята беззаботно резвились. Гани-киши не мог оторвать от них глаз. «Надо же, — думал он, — как они милы! Всякое живое существо прекрасно в младенчестве. Хоть людей возьми, хоть животных — не налюбуешься. И родители чего только ради детей не делают, чего только не терпят! Вот ведь этот озорной чертенок дергает мать за хвост, а тот кусает за ухо, а двое возятся у нее на спине, а она и не шелохнется — пусть играют, раз им приятно. Да, таков уж закон природы: и человек, и животное холят и лелеют своих детей. При этом человек думает, что, пока ребенок мал, он мало что разумеет, а вот вырастет, ума наберется — и оценит заботу и ласку родителей. А животное и об этом не думает, потому что у животных, когда детеныши повзрослеют, они уже не признают отца-матери. Человеческое дитя от звериного детеныша тем и отличается, что, вырастая, не теряет привязанности к отцу-матери, чувство долга перед ними имеет и поддерживает их в старости. Ну, а чем от животного отличается Алигулу?» И, подумав так, Гани-киши тяжко вздохнул: не повезло ему с детьми, не повезло…

VI

Выходя из поликлиники, где ему сняли бинт и заклеили ссадину лейкопластырем, Бахман подумал с облегчением, что завтра пойдет в институт. На углу он опустил в почтовый ящик письмо матери, а проходя по книжному пассажу, услышал, как его окликнули:

— Бахман!

Обернувшись, он увидел, что к нему, улыбаясь, подходит Афет с книгой в одной руке и с портфелем в другой. Ее сияющий взгляд озарил лицо Бахмана как солнце.

— Садам, Бахман.

— Салам! — Бахман не смог скрыть радости. — Как вы тут оказались? Школа, наверное, рядом?

— Школа не тут, а напротив Баксовета, сюда я забежала за книгой. — Она показала аккуратную книжечку в голубом переплете. — Недавно вышла, учитель литературы рекомендовал купить, в этом году будет много сочинений, так что иногда уместно будет привести изречения выдающихся людей, они на разные мысли наталкивают, да и работа бывает содержательней.

— Да, в десятом классе писать приходится много.

— Мне кажется, самый трудный экзамен — письменный по литературе. Я так боюсь… волнуюсь. А когда волнуешься, не можешь выразить свою мысль как надо.

— Я тоже не силен в письме. В аттестате зрелости по письменному у меня четверка, На приемном экзамене в институт я получил тройку. К счастью, по другим предметам оценки были высокие, нужный балл удалось набрать… Не хочу вас пугать, но советую: готовьтесь серьезнее, большинство абитуриентов срезаются именно на письменном.

— Все так говорят.

Бахман взял у девушки книгу, полистал.

— «Мудрые изречения». Надо будет купить. Афет, занятая своими мыслями, продолжала:

— Говорят, некоторые приносят на письменный экзамен шпаргалки и с них как-то ловко списывают. Двадцать минут — и сочинение готово…

— Шпаргалкой пользоваться тоже надо уметь. Один из наших получил четверку, а другой — срезался. А одного вообще из аудитории выгнали… Вы что, хотите на всякий случай прихватить на экзамен шпаргалку?

Афет положила «Мудрые изречения» в портфель.

— Что вы! — Она по-детски скривилась. — Я и в школе ими никогда не пользуюсь. Некоторые говорят, что без шпаргалок не обойтись, а я думаю, что мне их и в руки брать нельзя. Чужие мысли списывать — все равно что воровать. Будешь оглядываться, и экзаменаторы тотчас поймут, в чем дело, опозорят так, что и имя свое забудешь. Нет уж, если буду поступать, напишу как умею…

Они вышли из книжного пассажа и, перейдя на правую сторону улицы, направились к Центральному универмагу. Бахман, обрадованный встречей с Афет, даже не соображал, куда он идет, пока девушка не спросила:

— Вы домой?

— Да, в городе дел у меня нет, завернул сюда маме письмо отправить; если в условленный день письма не получит, очень волнуется.

— Моя мама тоже такая беспокойная. Хорошо, что живем в Баку, и школа тут, и институты всякие, не надо никуда ехать, а то с таким характером, как у мамы, она разлуки не перенесет.

— А если вас полюбит какой-нибудь парень, поженитесь, и он увезет вас в другой город, что тогда станет делать тетя Гури?

Афет, обернувшись, с укором и изумлением взглянула па Бахмана, и он понял, что не следовало так говорить. «Ну и дурак же я! Кажется, все испортил… Она о таком и не помышляла — о замужестве, а я ляпнул… да еще парня из другого города выискал… А сам-то я откуда? Ведь тоже из другого города… Подумает, себя имею в виду. Вместо того чтобы подправить бровь, выбил глаз…»

— Вы поймите меня правильно, Афет: в наше время не всегда удается прожить там, где родился и учился. Вот вы поступите в институт, закончите его, и вас в Баку не оставят, а пошлют куда-нибудь… Как тогда тетя Гури?

— Ну, это еще когда будет! И будет ли? Сначала надо школу окончить да в институт поступить… Так что пока рано думать о том, куда пошлют по окончании института. Мы теперь озабочены тем, как поступить в институт. Ведь за нами никого нет, нет у нас ни одного влиятельного человека, который мог бы помочь. Надежда только на себя… Стараюсь получать хорошие отметки по профилирующим предметам, во всех олимпиадах участвую… Грамоты и свидетельства — они ведь при конкурсе учитываются?

— Да. А вы в какой институт хотите поступить?

— В АПИ. Хочу стать учительницей. Учительницей в начальной школе.

— Почему в начальной?

— У нас в школе была прекрасная учительница. Мы полюбили ее с первого дня. Как вошла, поздоровалась, ласково так, приветливо, так и приковала нас к себе… Матерей иных так не любят, как мы полюбили нашу Амину. И с тех пор как подумаю, кем стать, так ее вижу. Строгая, седая, в очках… И десятки доверчивых чистых глаз смотрят на нее неотрывно: ведь она открывает им неведомый мир знаний, ведет их в жизнь… — Афет вздохнула. — Конечно, мама хочет, чтобы я стала врачом. Ослушаться ее — грех, а душа к медицине не лежит. Что делать, пока не решила, но стать учительницей — моя мечта. Хочу быть такой, как Амина-ханум… Во всяком случае, хочу быть похожей на нее.

Слушая Афет, Бахман улыбался.

— Чему вы улыбаетесь?

— Не могу вас представить такой…

— Какой?

— Ну, седой… и в очках. Необязательно учительнице быть такой… Я представляю, как через пять-шесть лет в класс входит хорошенькая девушка лет двадцати трех, и детям кажется, что перед ними богиня…

На этот раз улыбнулась Афет. Слова парня маслом разливались по сердцу Афет. Даже уверенные в своей красоте девушки любят, когда им кто-то дает понять, что они красивы.

Бахман в своем воображении представлял Афет и врачом, и учительницей. И приходил к выводу, что лучше бы ей быть врачом, это ей больше подходит: в строгом белом халате и белой шапочке она выглядела бы, наверное, еще лучше, чем с мелом в руке у доски. Может, ей на роду написано быть врачом? Вот ведь как она рвалась помочь медбрату. Кто боится одного вида крови, кого передергивает от страха при мысли, что надо прикоснуться к ране, тот врачом не станет.