Аркадий Первенцев - Матросы Страница 110

Подошла, разговаривая с десятником, Татьяна Михайловна.

— Давно подбирались к инвалиду, — сказал десятник, — крепко его искалечили.

— Кто калечил, а мы лечим. Надо проверить ваши расчеты. Где бы присесть?

— Прошу, — десятник тряхнул газетой, застелил камень, из-под ладошки оценивая здание. — Войдет в ансамбль. Наведем глянец. Как, по-вашему, красоту по фасаду молотками?

Красотой называли лепные украшения.

— Кто же осмелится красоту молотками?

Татьяна Михайловна села в тени на камень и стала что-то подсчитывать карандашом в блокноте. Рядом — портфель, дамская сумочка. Чуточку поодаль, на корточках, присел десятник, мужчина внешне не аховый, но гуляка и женолюб, каких поискать. Его озорные глаза с лукавой поволокой остановились на притихшей Катюше и сразу заблестели, словно подожженные изнутри.

— Голубушка, Катерина Гавриловна, сердечное вам уважение!

Десятник великолепно раскланялся, засуетился, подыскивая местечко, но Татьяна Михайловна раньше его заметила, в каком состоянии Катюша, отвела ее в сторону:

— Что с вами? Вы плохо выглядите.

— Ничего, просто устала. — Катюше не захотелось открываться этой занятой, счастливой и безнадежно спокойной женщине.

Татьяна Михайловна умела великодушно выяснять те тайные вещи, которые только подразумевались, угадывались за молчанием, за дыханием.

— Спасибо, Татьяна Михайловна, я прибегала сюда оформить наряды… До свидания.

Катюша заторопилась и натянуто, но решительно отвергла все знаки участия. В памяти Татьяны Михайловны возникли ее прошлые беседы с Катюшей.

А Катюша уходила, по-прежнему наедине со своими мыслями, уходила не оборачиваясь, больше всего боясь равнодушного участия посторонних. Не удалось поговорить с Аннушкой. Высоко над городом, над опустевшей бухтой голубела ее юбка, мелькала яркая лопаточка кельмы в ее руках.

V

Под каштановыми усами Доценко жемчужно светились зубы, а гладко выбритые щеки благоухали «Шипром». А ведь короткая ночь прошла дурно. Мерещилась всякая чертовщина: душил под водой овчарку, мерз на какой-то шхуне, продиравшейся сквозь холодные туманы. Коты, бродившие по крышам в поисках любовных утех, их резкие, призывные крики чудились во сне сигналами кораблей, блуждавших на путях Магеллана.

Газеты грузились на призовой барказ с «Истомина», где среди остальных гребцов находились матросы Архипенко и Матвеев, старательно помогавшие своему командиру Ганецкому распределить тюки так, чтобы их не намочило. Пожалуй, никто, кроме парторга Доценко и старшины команды, не представлял себе, как велика опасность. Волнение усиливалось. Даже у затихшего пирса, в глубине бухты, барказ швыряло к жестко притирало к причалу. Резиновые кранцы и крюки, пущенные в ход, предохраняли борт от ударов. Однако все это пустяки в сравнении с тем, что могло ожидать их в море.

— Ты только не ругай меня, Вадик, — сказал Ганецкий лейтенанту Соколову, — держись веселей. На корабле, в каюте, можешь отдубасить меня, а тут поостерегись, лейтенант! Видишь вон того паренька? Василий Архипенко. Чем знаменит? Брат моего бывшего соперника Петра Архипенко. Помнишь? Еще бы… Служит в моей башне.

Зябко поежившись, Вадим ничего не ответил. Борис вызывал в нем двоякое чувство — недоумения и брезгливости. Каким же нужно быть негодяем, чтобы не зайти перед походом к семье, отказаться от ласки ребенка, а вместо этого бежать к любовнице, женщине, которая старше его по возрасту! И при этом знать, что все немедленно дойдет до жены. Ну если бы человек был влюблен до беспамятства и не владел собой, тогда куда бы ни шло. А он же циник. И Вадима сделал невольным соучастником: три часа заставил ждать себя на бульваре, три битых часа! Дважды пришлось объясняться с патрульными. Потом они бродили по городу, пока небо за Сапун-горой не посветлело. Затем — политуправление, газеты, Доценко, барказ…

Подняли парус и убрали весла. Под парусом легко прошли бухту и за боновыми заграждениями сразу попали в штормовую волну. Парус наполнился до отказа, казалось, готов сорваться с туго натянувшихся шкаторин. Рангоут, желтый как воск, до блеска отполированный заботливыми матросскими руками, принял на себя большую нагрузку и хорошо выдержал испытание: гнулся и играл. Ветер срывал пену с верхушек волн, превращая ее в дождь. Даже грубые парусиновые рубахи матросов промокли, и тут уж ничего не поделаешь, терпи до конца. Что ж говорить о собственноручно выглаженном офицерском летнем кительке! Главное — не показывай виду. Какой же ты морячина, если тебя не просолило и не промочило до самых косточек! Надо попасть на корабль, не перевернуться и не опозориться. Именно этой задаче Вадим подчинил все свои мысли… Значит, вон тот хмурый, узколицый парнишка — брат Петра? Ишь какое совпадение! А как давно все это было: и маклюра, и калитка из дюралевого бока «юнкерса», и прелестная монголочка с крутыми бедрами и нежной, смугловатой кожей.

«Что это лейтенант на меня уставился? — думал в это время Василий. — Или что не так сделал? Вроде веду себя точно…»

Василию не раз приходилось ходить на шлюпках, и на веслах, и под парусами — недаром потратил на молодежь свое старшинское время Шишкарев. Прежние тренировки в учебном отряде как-никак носили спортивный характер. Теперь же барказ «выполнял задание». Лейтенант Ганецкий насупился, как ворон на сухой елке, и бес с ним. А вот парторг Доценко — правильный мужик. Спокоен, весел, что-то покричит, подбодрит, пригнется к планширю, окунет руку в море, усы, что ли, моет?.. Летят прозрачно-хрустальные брызги, похожие на летний слепой дождь. Все правильно и не боязно.

Надо забросить один из тюков на линкор. Барказ стремительно проскочил вдоль его борта, и не кто иной, а сам Доценко, будто выполняя заранее отработанный цирковой номер, на лету, без швартовки перебросил тюк из рук в руки вахтенному матросу, плясавшему вместе с нижней площадкой трапа.

— Лихо парторг сработал! — крикнул Матвеев в самое ухо Василия. — Учись!

Барказ несся теперь к «Истомину», рискованно припав на левый борт. Как часто бывает на Черном море, сильный, но ровный ветер сменился шквалистыми порывами.

Старшине опыта не занимать, ему известны законы безупречного использования ветровой энергии. Только глядеть надо в оба. Переменные галсы требовали безукоризненного управления парусом. Предстояло не только «дочапать», а лихо дойти до места и, мало того, суметь красиво поднять шлюпку на борт.

За поединком призовой команды и шквала следили с кораблей. То там, то здесь ярко вспыхивали линзы оптических приборов.

Барказ вели молодые матросы, и им в этом неравном состязании предстояло либо победить, либо осрамиться. «Истомин» развернулся по ветру мористее остальных кораблей эскадры. Свободная продольная волна неслась вдоль его стального туловища; издалека казалось, что она достигала поручней. Барказ шел под парусом, это значительно увеличивало его скорость и крен. Что же, недурно поглядеть со стороны! Но на парусе не подойдешь под тали. Следует «срубить рангоут» — спустить парус и, завалив мачту, на веслах завершить последний рывок. Матросы умело справились с этим, разобрали весла, крутая, ревущая пенным гребнем волна вынесла шлюпку к темно-серому борту крейсера. Спущенные веревочные штормовые трапы пружинно натянулись под грузом бросившихся на них людей. Все исчислялось молниеносными долями минуты. На барказе никого лишних. Все рассчитано. Ни колебаний, ни замешательства, и никакой интеллигентщины («лезьте вперед, пожалуйста»). На барказе остаются четверо — старшина, баковый, кормовой и крючковой. Двое из них — Матвеев и Архипенко — обязаны вооружить тали, а если сказать проще — поймать опущенные с корабля блоки и завести крюки этих блоков в ушки подъемных цепей носовой и кормовой части барказа. Зацепленная таким способом шлюпка спокойно отрывается от волн и поднимается наверх моторной лебедкой. Процедура в обычных условиях безопасная и несложная, а когда море рвет и мечет, когда ветер относит блоки, перекручивает их, пытается нацелить стальной болванкой обязательно в голову… Ну тогда дело круто меняется. Даже вооружив тали, надо удержать блоки в таком положении, чтобы они не выскользнули и не перекрутились, чтобы не заело всю грузоподъемную систему.

Барказ вынесло на гребень под самые тали, и Василий, несмотря на всю свою собранность, все же промедлил на какой-то миг: руки его схватили воздух, а свистящий блок пронесся на уровне глаз. Надо сказать, в подобных положениях бывали случаи, когда тяжелый блок раскалывал череп человека, как грецкий орех. Василий не думал о том, что могло бы произойти, не отклонись он на каких-то два — три сантиметра от этой адовой штуки. Сейчас опасность не существовала для него, мысли его были заняты совершенно другим — выполнением задачи, первой ответственной задачи под всевидящим оком всей эскадры. Он не слышал, о чем, надрывая легкие и горло, орал в мегафон главный боцман. Нужно было делать свое, а Василий знал, что делать. Матвеев, этот сильный, бесстрашный парень, справился раньше, сумев зацепить крюк блока за кормовой рым. Тем хуже для Архипенко. Барказ повернуло, рвануло вперед, а затем снова швырнуло к бортовой броне, присосав его к ней, как пластырь.