Аркадий Первенцев - Матросы Страница 111

— Давай, Архипенко! — заорал старшина.

Его рев подстегнул Василия. Он напружинил свое мускулистое тело, нацелился и метнулся к блоку. Высокая волна вынесла шлюпку из-под ног, и Василий, схватившись за блок, повис в воздухе.

Через глухую стену его сознания пробивались какие-то крики, металлический зов мегафона, слова сливались или дробились, нелепые, ненужные. И чем скорее избавиться от них, тем лучше. Они ничему не научат его, а только собьют с толку, размагнитят, помешают сосредоточиться. Главное теперь не крики посторонних, не их приказы и советы, а он сам, его воля, его силы, его способности. Нужно прилепить свое тело к этому скользкому, как сазан, куску металла, высвободить одну руку, чтобы успеть оттолкнуться от мрачной стены, уходящей в пучину. Барказ снова встал перпендикулярно к борту, и теперь надо выгадать время, пока та же стихийная сила бросит к нему барказ.

И этот момент наступил. Барказ под ногами. Мускулы сразу ослабли, блок вырвался из рук. Василий, окунувшись с головой, вынырнул между черной стеной и барказом. Инстинкт самосохранения действовал вернее разума. Бросок. Оттолкнуться ногами от упругой воды, руки вперед, к тяжелому борту барказа. И не выпускать из-под пальцев тот самый планширь, который так недавно пришлось ему скрести, доведя до первородной желтизны… Подтянуться на мускулах, как на брусьях в гимнастическом зале, еще раз собрать в комок все свое тело и очутиться в барказе. Но выручить самого себя — этого мало, ничтожно мало. Старшина орудует крюком, чтобы не разбить барказ о борт, что-то кричит ему, Василию. Значит, он верит ему, надеется на него. Зачем же тогда Матвеев, бросив свое место, спешно пробирается от кормы к носу?

Василий нацелился всем телом на приближавшийся к нему блок, проворно, как кошка, бросился на него, притянул к себе и, навалившись грудью, наконец-то завел крюк. Руки в крови, тошнило от горько-соленой воды, которой он наглотался. Опять же не это главное. Надо удержать тали, пока барказ не оторвется…

И вот тросы натянулись, барказ пополз, складно поскрипывали блоки. Онемевшие пальцы перехватывают шкентеля. Палуба… Удивительно хорошо жить на свете, когда под ногами твердая палуба, когда кругом товарищи…

VI

В полночь первыми снялись с якорей новые корабли, узкие, длинные, с мощными двигателями и обтекаемыми коваными наборами форштевней. Не успев родиться, они уже постарели. Человеческий мозг работал активней человеческих рук, придумывая, изобретая новое, отвергая многое изобретенное перед этим, созданное трудами и невосполнимыми потерями драгоценнейшего времени.

Молодые корабли выходили в глубину ставшего тесным бассейна, а следом за ними, устало дыша, поползут ветераны. Все пока подчинялось старым уставам, захиревшим расчетам походных и боевых ордеров, не желающих признавать демонической власти электронных машин, кибернетики, ракет и управляемых снарядов.

Закатное небо пылало вишневыми огнями. Как и всегда, на ют вызывали команду, читали приказ, обещали отлично справиться с задачей, и люди, как свинцовые шарики, рассыпались по своим ячейкам.

Затем каждый оставался наедине с собой и отвечал за свое место, а все сообща давали движение колоссальной массе организованного металла, позволяли поворачивать корабль, стрелять из нарезных стволов на расстояния, когда-то поражавшие воображение.

В одной из ячеек этого огромного улья трудился Вадим. Все береговое осталось за чертой горизонта и покрылось сине-черной пеленой. Даже горы были смазаны безжалостной кистью сумрака. Легендарная Таврида осталась за кормой. Туда катятся белые волны — к скалистым побережьям древнего Херсонеса, к жемчужному ожерелью крымского юга.

В море начиналась действительно трудная вахта. Поэтому молодой штурман и любил море, где забывались земные невзгоды, мелкие неприятности, кончались раздумья, мозг должен был решать иные задачи, и все оставленное на берегу казалось менее значительным. Фигурки как бы уменьшались, встревоженные чувства уравновешивались, стальной остров, оторвавшись от тверди, отбрасывал от своих, точно окаймленных, границ все лишнее и наносное.

Штурманская рубка являлась как бы центром движения, влияла на все, и ни одна из боевых частей корабля не могла считать себя независимой от штурманской службы.

Шульц заранее заставил подробно изучить район предстоящего плавания. На столах появлялись вкусно пахнущие краской карты, и не просто карты, знакомые каждому еще со школьной скамьи, а морские, с таинственным грифом «Секретно» — производное скрупулезных коллективных усилий военных топографов, тружеников гидрографических отрядов и экспедиций.

На таких картах нанесена береговая черта со всеми ее филигранными размывами, указаны маяки и радиомаяки, а также глубины, течения, мели, рифы, фарватеры, предостерегающие знаки, плавучие маяки и вся система ограждений.

Штурман обязан уметь вести корабль в любую погоду, в любом месте наиболее выгодно и безопасно. Штурман помогает командиру в учебном или боевом маневре.

Штурман ведет графическую прокладку истинного направления. Его инструменты — транспортир, параллельная линейка, циркуль, — возможно, и не бывали в оливковых руках искусных мореплавателей-финикиян. Но в наш век они кажутся столь же архаичными, как ствольная артиллерия или поршневой двигатель аэроплана. Все же эти наипростейшие инструменты удобны: они упрощают мореплавание. Морякам помогали Аристотель и александрийский ученый Эратосфен; знаменитый Птолемей и итальянец Флавий Джой, усовершенствовавший компас; Ньютон, доказавший сфероидность земного шара, и ученый Фуко, открывший принцип гирокомпаса; Черникеев — творец вертушечного лага, и Сахаров — создатель эхолота, и, наконец, смело шагнувший в следующий этаж науки Попов, гениально открывший значение радиоволн и научные принципы радиолокации.

Современный корабль оборудован дублирующими автоматическими устройствами, прокладывающими курс и графически отмечающими показания на карте. Работа человеческого мозга проверялась бесстрастными механизмами, более безошибочными и точными. И все же начиная с первого момента движения, когда электромеханический лаг отсчитал 0,3 мили, Вадиму пришлось самому провести прокладку так называемого истинного пеленга, а за его руками, покрытыми светлым пушком, неотрывно следили проходившие практику штурманские стажеры.

В рубку вошли Шульц и один из главных посредников на учении — контр-адмирал в белом кителе. Стажеры посторонились, уступили место, а Вадим, представившись начальству, продолжал расчеты, чувствуя почти у своего затылка жаркое дыхание адмирала… Теперь надо приложить параллельную линейку к внешнему срезу транспортира и, передвигая ею, перенести найденное направление к заданной точке.

Палец адмирала почему-то уперся в Биюк-Ломбад. Что хотел сказать этот белый палец? Через минуту все стало ясно. Адмирал раскрыл тайну своего жеста. Оказывается, он знаток вин и высоко ставил качества биюк-ломбадского портвейна.

Радиотрансляционная сеть, заменившая пресловутые колокола громкого боя, разнесла сигнал учебной боевой тревоги.

— Корабли находятся в зоне непосредственного действия береговой артиллерии, — объявлял кто-то резким, отчетливым голосом.

В рубке закрыли двери, сразу стало душно. Снаружи быстро погас топот матросских ботинок.

— Пропал первый сон, — адмирал поморщился, — придется принимать люминал…

Утром эскадра шла в открытом море. Две ночные тревоги поломали ночь не только адмиралу-посреднику, прежде всего досталось матросам. Ночное возбуждение сменилось на облитых солнцем палубах ленивой истомой и сонной одурью.

Старший штурман пил черный кофе у раскрытой двери рубки. Смакуя каждый глоток собственными руками приготовленного кофе, Шульц по-прежнему с молчаливым вниманием наблюдал за своим помощником, которому, казалось, совершенно нипочем бессонно проведенная ночь. Вадим чувствовал своей спиной направленный на него пытливый взор и невольно краснел, склонившись над широким столом; за ночь, пожалуй, трижды уносили отсюда отработанные карты и заменяли их новыми — по мере движения, создаваемого четырехлопастными винтами.

Вытяжная вентиляция с шумом высасывала из чрева корабля дурной, сгустившийся воздух.

Вторая, носовая башня занимала более выгодное положение в сравнении с другими. Отсюда виден ходовой мостик. Но с другой стороны, не всегда приятно торчать перед глазами начальства и все время держать себя начеку. Позади легкого застекленного мостика насупился узкими глазницами смотровых щелей боевой мостик с обкатанными, как у артиллерийской башни, бронелитыми краями.

Василий Архипенко сидел, прислонившись спиной к башне, и на худом, сосредоточенном лице его нет-нет и появлялась довольная улыбка. Вчерашнее происшествие приятно взбодрило его и заставило сильней уверовать в собственные силы. Служба поворачивалась к нему своей привлекательной стороной, и новый, необычный мир корабля становился как-то проще, веселей.