Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. Страница 13

- Давайте, мальчики, будем ложиться спать.

- Правильно, - небрежно кивнул довольный таким предложением Савинов, и Емельян понял, что контрразведчик остается ночевать здесь. Когда Марьяна на минуту вышла в свою спальню за постельным бельем, чтобы постелить Савинову на диване, а Галя в это время была в кухне, Савинов шепнул Емельяну:

- Я остаюсь ночевать. - И потом добавил: - Кажется, Бальзак сказал, что женщины не любят, когда у них вымаливают взаимность.

И только тут Емельян понял, что его товарищ совершенно трезв, что роль пьяного он очень ловко играет. А когда вернулась Марьяна и стала стелить гостю постель, Емельян увидел, что и она трезва и тоже играет пьяную, влюбленную, развязную.

- Ну что ж, спать так спать, - сказал Емельян и ушел в свою комнату, куда тотчас же пришла Галя, как всегда, показала только голову из-за портьеры, спросила мягким, тихим голоском:

- Можно?

Емельян всегда радовался ее приходу, он ждал ее взволнованно и нетерпеливо. Он вышел к ней навстречу, взял ее за руки, посмотрел в глаза и вдруг увидел, что Галя чем-то обеспокоена и пытается всячески скрыть тревогу и волнение. "Чем?" - хотелось спросить, но что-то подсознательное удерживало его от такого вопроса.

- Галочка, - тихо сказал он, позволяя себе несказанную радость произносить ее имя.

- А-а? - почти машинально отозвалась она.

- Га-лоч-ка-а… - прошептал он проникновенно и крепче сжал ее руки.

- Что-о? - в тон ему ответила Галя и заулыбалась, глаза ее зацвели радугой. И вдруг совсем неожиданно: - Как ты думаешь, пьян Савинов или притворяется?

Зачем ей это? Неужели это имеет какое-то отношение к ее так старательно скрываемой тревоге? Сказать правду - значило бы раскрыть какую-то тайну, выдать Савинова. Емельян ответил уклончиво:

- Он много пил.

- А как ты думаешь, Марьяна ему нравится?

- Возможно.

- А у него есть семья? - уже второй раз слышит Емельян этот вопрос и отвечает искренне:

- Не знаю.

- Тогда спи. Спокойной ночи. - Она быстро поцеловала его в губы.

Это был первый поцелуй в жизни Емельяна Глебова.

Ошеломленный неожиданным, растерянный и подожженный, он машинально коснулся рукой своих еще горящих, вздрагивающих губ, точно хотел проверить, не остался ли на них поцелуй девушки, и только теперь сообразил, что Галя упорхнула, что ее уже нет и не будет до самого утра.

Хмель улетучился вчистую. Емельян долго не мог уснуть. Лежал и думал о Гале, только о ней. В голове шумело: "Любит, любит, любит! Она, милая, расчудесная, необыкновенная, любит!" Становились понятны ее тревога и волнение.

Емельян не думал, что первым поцелуют его, а не он. Теперь это как-то немножко обижало, задевало мужское самолюбие. Стихия внезапно охвативших чувств постепенно сменялась рассудочностью. Точно комары, его атаковали сомнения: "А может, для нее это совсем не первый поцелуй? Интересуется Савиновым: пьян или притворяется. А зачем?"

Вечер казался повторением прошлого, воскресного, так много было общего. Емельян еще не спал, как распахнулась тихонько портьера - и перед ним раздетая, в ночной сорочке, с распущенной косой опять стояла… Марьяна? Нет, не Марьяна. Это была Галя. Не сказав ни слова, молча, очень смело, даже привычно, она юркнула под одеяло и, ежась от знобящей дрожи, прижалась к нему. И, только почувствовав его недоумение, почти протест, она произнесла тоном капризной девчонки:

- Да ну их! Савинов пришел в спальню и согнал меня.

Слова ее показались Емельяну фальшивыми. Он подумал: "А ты легла бы на диване в гостиной, раз уж так Марьяна устроила". Вслух же с усилием выдавил из себя:

- Галя, зачем ты пришла? - Чувствуя всем своим существом близость ее горячего тела, Емельян не успел произнести следующую фразу: "Ты меня любишь?" - как она, прильнув к нему, пылко сказала:

- Смешной какой. Ты еще совсем, совсем ребенок, маленький мальчик.

Ему сразу вспомнилось обидное "малыш". К Марьяне он был снисходителен, от Гали такого не ожидал, от Гали, при одном взгляде на которую у него перехватывало дыхание и огнем пылали уши.

Нет, иначе он себе представлял это величайшее таинство, неотделимое от самых возвышенных человеческих чувств, от самых благородных порывов души. Вот так могла прийти к нему жена. Галя не была его женой. Значит, точно так же она могла прийти к любому и каждому? И может, приходила?! Мысль эта рождала неприязнь, ожесточала.

- Эх, Галя! - как стон, вырвалось из груди. - Уйди…

- Нет, нет, не уйду, - дышала она ему в грудь, и маленькие проворные руки ее, как наэлектризованные щупальца, шарили по его телу.

Что-то большое, светлое умирало в нем, угасал огонь, который не успел разгореться во всю силу; что-то новое пробуждалось. Галя не ушла, и он не стал ее прогонять.

Утро было противное: моросил мелкий дождь, серо, скользко, муторно было вокруг. Противен был и Савинов, вкрадчиво плывший рядом по мокрому тротуару. О том, что произошло ночью, не хотелось вспоминать, но Савинов говорил, пугливо оглядываясь, - не дай бог, кто услышит его слова, - допрашивал:

- Ты что, поссорился с Галей?

- Зачем ты согнал ее с постели? Марьяна пришла б к тебе сама в гостиную, - недовольно бросил Емельян.

Савинов мог бы ответить: "Так надо", но он даже этого не сказал. И конечно, он не мог сказать Емельяну, что его интересовала не столько Марьяна, сколько ее комната, порог которой до вчерашней ночи не переступала нога постороннего. Савинов строго спросил:

- Ты умеешь держать язык за зубами? Со своими хозяйками будь чрезвычайно осторожен и, главное, внимателен.

- Я просто уйду от них, - глухо ответил Емельян.

- Ни в коем случае. Ты будешь делать то, что нужно. С Марьяной я буду встречаться. С Галей ты помирись. Веди себя естественно, играй роль безнадежно влюбленного юноши, простоватого и беспечного. Понял?

- Не могу.

- Забудь это слово… - Савинов приказывал.

- В другом месте, только не здесь, - взмолился Емельян. - Буду играть любую роль - влюбленного, как угодно, только не здесь. Тут не смогу: так вышло.

- Знаю, влюбился не на шутку.

- Нет, хуже, тебе не понять этого, - возразил Емельян. - Она оказалась совсем не той, какой я видел ее.

- Ах вот даже как! Тем лучше для нас. Живи у них, как жил. Наблюдай, все запоминай и анализируй.

На занятиях весь этот день Емельян был сам не свой - рассеянный, замкнутый, угрюмый. Понедельник и впрямь тяжелый день. Под вечер, как и договорились, у себя в кабинете его ждал Савинов, веселый, приветливый и немножко развязный. По всему чувствовалось, что он уже доложил своему начальству о визите к сестрам Шнитько, о своих догадках и наблюдениях и получил соответствующие инструкции. Предупредив уже официально Емельяна о том, что все, о чем здесь говорится, составляет тайну и поэтому исключает малейшую болтливость, Савинов не прямо, а намеками дал понять, что сестры Шнитько подозреваются нашей контрразведкой в чем-то чрезвычайно важном. И поэтому лейтенант Глебов, случайно оказавшийся на квартире подозреваемых, должен помочь работе контрразведки. На вопрос Емельяна, в чем конкретно подозреваются сестры и в чем должна, следовательно, выражаться его помощь, Савинов так и не дал определенного ответа, разве что снова намекнул о тайне "девичьей" комнаты. Не сказал он Емельяну и о том, что наша контрразведка сейчас упорно ищет канал, через который сопредельная сторона получает регулярную и самую свежую информацию с советской территории. Работа радиопередатчиков не была обнаружена. Безнаказанных прорывов нарушителей государственной границы с нашей территории было не так много. Существовала никем не опровергнутая, но и ничем не подтвержденная версия, что где-то на участке погранотряда подполковника Грачева есть подземный телефонный кабель, связывающий наш город и сопредельную сторону.

Емельян пришел на квартиру раньше Гали, которая всегда возвращалась с работы в седьмом часу. Он чувствовал себя крайне усталым и опустошенным: давала о себе знать бессонная минувшая ночь, ненастная погода, утомительные занятия на сборах, разговор с Савиновым и главным образом тот душевный переворот, который произошел в нем по отношению к Гале. Хотелось просто отдохнуть, чтоб потом собраться с мыслями, и он, по своему обыкновению, расстегнул ворот гимнастерки, снял ремень и сапоги и лег на кровать поверх одеяла. Сон, который еще полчаса назад валил его с ног, теперь неожиданно отступил, в усталую голову лезли думы пестрой толпой и постепенно как-то сами собой разделялись на две группы, рождая два вполне самостоятельных, хотя и тесно связанных, переплетенных между собой вопроса: его отношения с Галей и настоящее лицо сестер Шнитько. Во всем этом нужно было спокойно разобраться.

Бывает так: один необдуманный шаг или жест с головой выдает даже самого опытного игрока, роняет и губит его в глазах самых искренних, горячих обожателей и поклонников. Галя играла, но играла не так искусно, как ее старшая сестра: она была не столь опытной, увлекалась, переоценивала себя и недооценивала своих оппонентов. Она не поняла и не знала Емельяна: судила о нем по шаблону, по довольно примитивной схеме - его цельный и сложный характер, нравственная чистота для нее оказались непостижимы. Она подходила к нему с той же меркой, которой мерила встречавшихся до этого на се пути мужчин. Она слишком рано поверила в ходкую, но неумную формулу: "Ах, все они одинаковые".