Юрий Рытхэу - Полярный круг Страница 16

Нанок слушал внимательно. А может быть, все же есть доля правды в этих рассказах? Ведь вполне могло случиться так, что где-то на мысе Барроу морского охотника унесло на льдине в океан. Долго его носило среди льдов и холодных волн. У него было оружие, и он мог добывать себе еду, может быть, даже соорудил какое-то укрытие, чтобы не замерзнуть. Прошло какое-то время. Течение прижало льдину к берегу, и человек вышел на твердую землю. Пошел искать людей. Сам он, проведя на льдине в одиночестве столько времени, конечно, изменился, покрылся грязью и копотью, оброс, одежда его порвалась. И вот встречает такого кто-нибудь из уэленских или науканских охотников и, конечно, не признает его за человека, потому что с детства слышал рассказы об оборотнях — тэрыкы. Да тот еще и не понимает языка, что вовсе подозрительно. То, что последний «волосатик» из рассказа Ансимы говорил на языке, похожем на эскимосский, а уэленцы, которые в большинстве своем хорошо знали эскимосский язык, не понимали его, — вполне объяснимо, потому что эскимосский язык имеет множество диалектов, которые иной раз так различаются, что люди, вроде бы говорящие на одном и том же языке, не понимают друг друга.

Интересно, чем объясняется возникновение диалектов? Изолированностью одних групп населения от других? Но чукчи были изолированы не менее, чем эскимосы, а язык у них удивительно единый, и человек, живущий далеко возле Корякии, отлично понимает собеседника, проживающего, на берегу Ледовитого океана, в устье реки Амгуэмы.

Нанок, слушая Ансиму, старался думать об этих важных вещах, но как-то не получалось, особенно когда он ловил на себе взгляд Зины Канталиной.

Когда Нанок уходил из гостеприимного дома Ансимы, Зина вдруг тоже поднялась и сказала просто:

— Пойду провожу вас…

— Правильно! — тут же одобрила Ансима. — Пока идешь до гостиницы — ноги поломаешь. Построили новое здание профтехучилища, а мусор до сих пор убрать не могут!

Стоящие на рейде корабли украсились разноцветными огнями. Откуда-то доносилась музыка. Вечер был тихий. За высокими сопками, украшенными нетающими снежными полосами, угасала вечерняя заря.

Некоторое время Нанок и Зина шли молча.

— Завтра я поплыву на шхуне в Чаплино, — сказал Нанок просто так, чтобы только не молчать.

— А я улечу в Анадырь…

— А дальше — куда?

— Еще не знаю, — ответила Зина. — Может быть, побудем в городе. Надо готовить новую программу. А может, куда-нибудь поедем.

— В тундре было хорошо…

— А я уже сегодня об этом думала, — улыбнулась в темноте Зина, и Нанок почувствовал эту улыбку. — Даже не верится, что такое было…

На крутой тропе, ведущей к крыльцу длинного деревянного дома гостиницы, Нанок взял за руку Зину.

— Осторожнее, тут можно упасть.

— Я крепкая на ноги, — и Нанок снова как бы ощутил ее улыбку, — Я ведь танцовщица.

У входа они остановились и повернулись лицом к бухте с освещенными кораблями. И здесь Нанок почувствовал, что теперь любое сказанное слово может все испортить, уничтожить то неведомое и теплое, что возникло между ними.

— Я все-таки буду писать вам письма, — сказал на прощание Нанок.

Зина на это ничего не ответила. И еще раз, когда она сказала: «До свидания, счастливого путешествия», — Нанок почувствовал невидимую в темноте улыбку.

Он долго не мог уснуть в номере, ворочаясь на кровати, то зажигая свет, то гася его…

Он пытался припомнить, как и где влюблялись его близкие товарищи и сверстники. Но это происходило как-то незаметно для посторонних, и на своем веку Нанок мог упомнить только одну невероятную любовь, когда вдруг ярким солнечным днем на крутой тропе Наукана появился учитель математики, неся на плечах панцирную кровать. Следом шла Сипкалюк, гордая, счастливая, а чуть поодаль плелся ее бывший муж и громко ругался, не решаясь, однако, приблизиться к учителю и своей бывшей жене.

Но это совсем не то. А то, что было описано в многочисленных книгах, тоже не подходило Наноку — слишком возвышенно. А может быть, любовь тем и хороша, что у каждого она своя, не похожая на другие?

С этой мыслью Нанок уснул и едва не проспал отход судна.

Спускаясь на причал, Нанок смотрел на противоположный берег бухты, словно мог увидеть на таком расстоянии Зину.

Погода была солнечная, тихая. Нанок остался на палубе. Медленно проплывали скалистые берега, исполосованные белым снегом, остававшимся все лето. Снежные языки спускались по долинам к морю. Нанок представил, какой там снег — крупнозернистый, плотно слежавшийся, вкусный. Наскребешь жестяным ковшиком полное ведро и поставишь на солнце. Через несколько часов образуется необыкновенно вкусная вода, которую хочется пить и пить…

Пустынные берега. На многие километры тянулась галечная гряда, отмеченная выброшенной волнами и уже засохшей морской капустой, ракушками, обломками дерева, целыми древесными стволами, принесенными из теплых краев.

— Товарищ пассажир, — услышал Нанок над ухом. Молоденький парень обращался к нему. — Капитан зовет вас на чашку чая.

Нанок пошел вслед за матросом.

Капитанское помещение состояло из двух отделений — небольшой каютки и закуточка с наглухо привинченной койкой. Нанока встретил высокий худой пожилой человек. Он пожал руку и представился:

— Кузовкин Тихон Иванович.

— Нанок Максим.

— Садитесь.

На маленьком столике пыхтел электрический самовар, стояли чашки, печенье, белый хлеб, немного красной икры и сливочное масло.

В глазах капитана бегали веселые искорки, губы его подергивались в улыбке. Он внимательно оглядел Нанока и вдруг сказал, намазывая масло на хлеб:

— Не понимаю нашей рекламы! Однажды я прочитал в «Вечернем Ленинграде» такое: «Покупайте маргарин, он изготовляется из лучших сортов сливочного масла!». Зачем переводить лучшие сорта сливочного масла на маргарин? Какая в том логика?

— Вы бывали в Ленинграде? — обрадованно спросил Нанок.

— Я там, между прочим, живу, — ответил капитан. — На Васильевском острове. Шестнадцатая линия. В нашем доме и милиция, и баня. Не бывали там?

— Вообще-то бывал на Васильевском, но до Шестнадцатой линий не доходил.

Капитан придвинул Наноку чашку, масло.

— Слышал я, что вы научный сотрудник Анадырского музея…

Нанок, отхлебнув чаю, молча кивнул.

— Хорошо, — произнес капитан. — Бывал я в вашем музее. И в старом домике, и в новом. Но и новое здание для вас маловато. Я ведь знаю, что говорю: история советской Чукотки, можно сказать, перед моими глазами прошла. Я тут плаваю с двадцать шестого года. Давно на пенсии, а тянет, сил нет сопротивляться. Вот теперь командую этой шхуной. Конечно, после ледоколов «Маяк» не бог весть какое судно, но все же… У него есть и свои достоинства. Помню, в позапрошлом году мы работали в море Бофорта, у Канадского архипелага. Потеряли винт. Понесло нас течением прямо в чужие территориальные воды. Что делать? Пришлось вспоминать старое — достали парус, поставили и поплыли к себе, в бухту Провидения. А по радио слышим такой разговор: «Появился парусник в арктических водах!» И тут началось: над нашими мачтами повисли самолеты и вертолеты… Да, вот такие приключения… Наливайте чай, не стесняйтесь. Вы чей же сын?

— Анахтыкака, — ответил Нанок. — Мы жили в Наукане, а сейчас в Нунямо.

— Поразительное селение было Наукан! — оживился капитан. — Пока поднимаешься к жилищам, три пота с тебя сойдет. Зато какой вид оттуда — весь Берингов пролив как на ладони!

— Я только что побывал там, — сказал Нанок.

— Грустно, должно быть, вам, — заметил капитан.

Нанок молча кивнул.

— Героический вы народ — эскимосы, — после недолгого молчания продолжал капитан. — Я ведь с вашим народом познакомился в тысяча девятьсот двадцать шестом! Вон когда еще! Мне и шестнадцати не было, и плавал я юнгой на пароходе «Ставрополь». Как он держался на воде, да еще осмеливался ходить через льды, — непонятно! Но так было. Георгий Алексеевич Ушаков, вы, наверное, о нем слышали, — Нанок кивнул, — шел тогда с экспедицией на остров Врангеля. В те времена на этот остров зарились англичане и американцы. Они даже пытались основать поселение, но неудачно. Там все повымерли, кроме эскимоски Ады Блекджек. Ушаков правильно тогда решил, что на острове могут существовать только те, кто знает, что такое жизнь в Арктике. Решено было набрать добровольцев в Провидении. В те годы здесь было довольно большое эскимосское селение. Долго уговаривали. Рассказывали о тамошних моржовых лежбищах, охоте… Первым согласился переехать Йерок. Он был настоящий вожак общины, а за ним потянулись и остальные. Вот так началось освоение острова Врангеля. Два дня мы не могли подойти к острову — мешали льды, но потом все же прорвались, встали на якорь в бухте Роджерса.