Михаил Костин - Корж идет по следу Страница 19

Часа через три Кобылко вернулся подобревший. Выкладывая на стол покупки, ласково обратился к собаке, встретившей его на этот раз без особого энтузиазма:

— Шо, цуцик, жрать хочешь?.. Эге ж! Зараз все сгарбузуем…

Видя в хозяине перемену к лучшему, пес обрадованно замахал хвостом.

И все-таки сапоги жаль. Кобылко надел, было, костюм, но он так не вязался с опорками, что пришлось снять его и уложить обратно в сундучок.

Дворник нарезал колбасу аккуратными ломтиками и положил на тарелку. На другой, с отбитым краем, разложил хлеб. Стакан налил по самые края и поднял его осторожно. Повернувшись к зеркалу, ухмыльнулся и подмигнул.

— С праздником, Онисим Андреич! Бувай здоров на сто годов! Нехай жизнь твоя будет такой же полной, как ций стакан с горилкой!

Он выпил водку залпом и почмокал губами, готовясь посмаковать крепкий напиток, но вдруг разразился безудержной бранью.

— Цо то делается, матка бозка! Будь же ты проклята, стара кочерга, — яростно пожелал он старухе, у которой покупал водку. — Щоб тебя на том свити черти поили такой горилкой!… Пропали триста грошей!.. Тьфу, стерво старо! Таки сапоги сгубить и за що?!..

Водка оказалась разбавленной.

Сгоряча дворник хотел бежать на базар искать старуху. Но на улице уже сгущались сумерки, базар был закрыт.

— Ну що зараз робыть?.. — чуть не плакал дворник.—

Вот же какой поганый день выдался!..

Все же, допив бутылку, дворник захмелел. В стародавние времена Кобылко от такой порции даже бы не поморщился. Эх, эти стародавние времена!.. Прошли они, как сон, и сейчас даже вспоминать о них можно только тайком…

Вконец разобиженный Кобылко посадил на колени Волчка, прямо с тарелки скормил ему остатки колбасы и, размазывая по дряблым щекам пьяные слезы, долго и нудно жаловался на свою судьбу.

Так за столом он и уснул, уронив большую косматую голову на пустые тарелки…

Его разбудил лай собаки и настойчивый стук в дверь. Кобылко тяжело поднял голову, силясь понять, кому понадобился он в такую пору..

— Кто там, что надо? — громко спросил он, подойдя к двери.

— Здесь живет Онисим Кобылко? Дежурный у ворот послал меня сюда…

— Здесь. А в чем дело?

— К вам родня из деревни, — помолчав, произнес голос за дверью.

У Кобылко не было никакой родни, но сказанные пришельцем слова смутно напомнили ему о чем-то, и он открыл дверь. На пороге стоял небольшого роста мужчина с седыми обвислыми усами и гладко выбритым худощавым подбородком. На нем был защитного цвета солдатский ватник, в руках вещевой мешок. Зорко осмотрев комнатушку и фигуру хозяина, гость кивнул на продолжавшего рычать пса.

— Привяжите собаку.

— Ничего, она не тронет, проходьте. А ну, цыть, Волчок! Марш до места!

Гость прошел к столу. По громкому стуку и прихрамыванию Кобылко понял, что левая нога у него деревянная. Положив мешок на табуретку, гость посмотрел по углам, разыскивая что-то, спросил:

— А лба у вас не на что перекрестить, пан Кобылко?

Очень давно никто не называл так дворника. И сейчас от этого почти забытого слова он вздрогнул и отвел глаза от пристального взгляда пришельца.

— Извиняйте…

— Что ж, придется помолиться на свой образок. — Гость усмехнулся и, неторопливо расстегнув ворот ватника и рубашки, достал маленькое костяное распятие на шелковом засаленном гайтане.

Кобылко побледнел и машинально схватился за грудь. У него было точно такое же распятие и на таком же крепком шелковом шнурке…

— Вспомнили? — снова усмехнулся гость, заметив невольное движение хозяина.

…Да, Кобылко вспомнил. Боже мой! Подумать только: двадцать с лишним лет прошло, и вот старое, совсем забытое, вернулось сызнова. Вернулось с такой явью, словно не много лет назад, а только вчера состоялось расставание ротмистра Кобылко с жандармским полковником Залихватко.

…1920 год.

В маленькой комнатушке на окраине города, где скрывался бывший царский полковник, руководитель местной контрреволюционной организации, жарко горела печка-буржуйка. Нервничая и торопясь, полковник просматривал свои бумаги и почти все кидал в огонь. Не отрываясь от дела, он рассказывал о сложившейся обстановке.

— Организация, пан Кобылко, провалилась, и сейчас самое главное заключается в том, чтобы уцелевшим ее членам исчезнуть бесследно. Придется прятаться, маскироваться и ждать более удобного времени для активных действий. Не вешайте голову, ротмистр! Еще не все потеряно, и рано или поздно, но наша пора придет. Нужно только суметь дождаться ее и сохранить надежных людей. Вам я советую уехать куда-нибудь подальше, где вас совершенно не знают. Приноравливайтесь к обстановке, хитрите, изворачивайтесь змеей, прикидывайтесь ягненком, зарывайтесь хоть в землю, чтобы только уцелеть. И ждите. До самой смерти не теряйте надежды на лучшие времена… У вас есть костяное распятие. Как зеницу ока храните его. Эту безобидную вещь даже большевистская контрразведка не заподозрит ни в чем и не запретит носить. А по ней вы узнаете друга. Если когда-нибудь к вам придет человек с таким же распятием — знайте, он наш…

В ту же ночь ротмистр Кобылко выехал из украинского города в неведомую и дальнюю дорогу.

Начались годы странствий.

В первое время он все же боялся разоблачения и нигде не задерживался подолгу. Но проходил год за годом, никто не беспокоил его, и тревога понемногу улеглась. В городе на Волге, неизвестно чем полюбившемся ему, он решил остаться навсегда. В артели «Труд зеркальщика» нашлось для него место, и Кобылко зажил тихой, незаметной жизнью, постепенно старея и все больше и больше забывая прошлое. И даже маленькое распятие становилось для него не тайным талисманом, а просто искусно сделанной вещичкой, к которой он привык, с которой он не хотел расставаться.

И вот нежданно-негаданно, словно гром с ясного неба, тревожное прошлое явилось снова в лице этого хромоногого усача, который по-хозяйски расселся за столом и не спускает глаз с растерявшегося и опустившегося пана Кобылко.

Дворник тяжело вздохнул и с трудом выдавил из себя первые пришедшие на ум слова.

— Вот, значит, какие дела…

— Какие? — насмешливо спросил гость.

— Простите, не знаю, как вас величать.

— Лозинский, Симон Григорьевич.

— Ишь ты! Тезка аж самому ясновельможному пану головному атаману Петлюре…

— Но не атаман…

— А все ж таки пан?

— Теперь нет. Сапожник.

— Н-да… — снова вздохнул Кобылко.

Гость рассердился:

— Что вы все вздыхаете, как старая баба? Я погляжу, в вас мало осталось от прежнего.

— С прежним обличьем и в дворники б не взяли. Куда уж…

— А там как? — Гость постучал себя по груди. — Под распятием? Сохранилось что-нибудь?

— Столько времени прошло, — неопределенно ответил Кобылко.

— Насколько мне помнится, ротмистр, вам пан полковник приказывал ждать и надеяться до самой смерти.

— Было…

— А до нее пока далеко.

— Мабудь, до лучших перемен еще дальше?

— Вот что, ротмистр! — голос гостя посуровел. — Перестаньте ныть и кривляться. Смею вас заверить, что если так пойдет дальше, вам совсем недолго ждать худших перемен. Энкаведе и сейчас с удовольствием займется вами, если туда представить кое-какие, весьма для вас неприятные сведения…

— Откуда же вы их возьмете?

— Не ваше дело, но можете быть уверены: они у меня есть. Мне же от вас нужно немногое. Приютите под видом дальнего родственника на квартире. Документы у меня настоящие, советские.

— А сам вы чей?

— Не задавайте глупых вопросов. Вам еще рано впадать в детство.

— Так… — Кобылко задумчиво опустил голову, долго молчал.

Гость проговорил:

— Еще могу заверить вас, пан Кобылко, что я квартирант богатый и положу хорошую цену. Скажем… пятьсот рублей в месяц подойдет?

Кобылко не ответил.

Гость продолжал:

— И еще вы будете иметь возможность подрабатывать около меня. По сапожной части, — многозначительно добавил он.

Кобылко поднялся, подошел к койке, поправил подушку в грязной цветастой наволочке и одеяло.

— Ладно, — спокойно произнес он. — Ложитесь отдыхать. Я от своего слова никогда не откажусь, аж через сто лет. Под распятием все в порядке, живите спокойно. Завтра схожу до домкома, в милицию, оформлю прописку. В остальном — дело ваше… Понадобится когда — помогу.

Усы гостя приподнялись в довольной улыбке.

— Вот это настоящий разговор. Теперь и я узнаю прежнего Кобылко.

— А вы разве раньше знали меня?

— Конечно.

— Почему же я вас нет?

— Это не важно. Узнаете теперь… Что ж, давайте спать, время позднее. Как говорится, утро вечера мудренее, завтра мы с вами потолкуем обстоятельней.