Евгений Чернов - На узкой лестнице Страница 2

Василий поглядел на женину карусель, покачал головой, ушел на кухню и высунулся в окно. Да! Знатный прошел ночью дождище. Кусочек асфальта, который всегда был виден внизу, затопила мутная лужа, таз на балконе наполнился до краев, а вот у старушки было вообще что-то непонятное. Старухи всегда такие аккуратистки, такие чистюли — если бы из них действительно песок сыпался, они бы носили совок и щетку, чтобы тут же за собой убирать. А эта — умрешь от смеха — забыла вечером занести в комнату и стул, и коврик, и валенки; елки-палки, даже валенки… Сейчас они стоят набрякшие и напоминают не столько валенки, сколько сапоги из резины толщиною в палец. Ну и бабка… Вот начнет ахать и причитать. Сколько же ей сушить придется это хозяйство? Василий уже хотел было крикнуть Наташу, но она сама ворвалась на кухню, как азиатский смерч.

— Покурил? Давай в комнату. — В руках у нее была тряпка.

— Что за суета, что за надобность… Вот приспичило, — заворчал Василий и тут же забыл про старуху, про ее валенки-сапоги, опять его охватила тревога, потому что он почувствовал несоответствие мелкого дела, выполняемого Наташей, и торжественного, прямо-таки отрешенного от житейской суеты выражения ее лица.

Когда у жены лицо становится отрешенным, к Василию приходят грустные мысли. В последнее время ему все чаще казалось, что Наташа могла быть и получше: помягче, поласковей. Была же она другой! В те недолгие недели их первых свиданий все было чуть-чуть по-иному, проще, что ли, и спокойней… К большой радости, к святому изумлению, что в миллиардной толпе человечества, в бесконечной веренице эпох им выпало повстречать друг друга, добавлялась еще и маленькая радость: они были свободны, ничем не обязаны друг другу, не опутаны житейскими условностями, могли говорить о себе все что угодно, и о том, кого любили, и даже о том, как любили. Те недели и первое время после свадьбы они словно пребывали во хмелю от сознания сохранившейся свободы, от полной душевной раскрепощенности.

А потом, словно невзначай, даже как будто бы и без особого повода, стали сами собой случаться первые легкие щелчки, какие-то упреки…

Он удивился и обиделся, что эту кампанию начала Наташа. А она, в свою очередь, думала, что все начал он, и тоже обиделась.

К тому времени, когда Василий узнал, что у них будет ребенок и тут же предложил Наташе как самый удобный выход — больницу, для нее все было решено, отмерено по семи раз, предугаданы любые слова, которые может, исходя из мужской ограниченности и мужского эгоизма, говорить Василий, и на каждое из них найден убедительный ответ. Наташа не только мечтала о ребенке, она понимала — он необходим. Необходим, как столб в шатровой палатке. Слишком много своих дел появилось у каждого. Еще влюбится Василий в какую-нибудь сотрудницу… Теперь все пошли страшно деловые, даже романтики перековываются в рационалистов. Чтобы долго любить человека, нужно видеть, как он работает, как он живо и находчиво откликается на происходящие вокруг события.

Наташе с каждым днем все настойчивее хотелось знать — не чувствовать, а именно знать, — что Василий постоянно думает о ней. Но она убеждалась по разным мелочам: это не так. Взять последнее время. Она приляжет — он не спешит, как прежде, тут же к ней; он в это время может чистить мундштук, точить столовые ножи, перебирать коллекцию монет, делать все что угодно, чтобы только не подойти к ней, не присесть рядом, не прикоснуться. Наташа считала себя обворованной, тут и получались щелчки.

Василий тоже в долгу не оставался.

А ребенок будет цементировать…

В одну из перебежек из кухни в ванную Наташа задержалась и сказала с удивлением, словно сама себе задала вопрос:

— Старуха под нами зачем-то мягкий стул мыла и валенки…

— Не мыла, — ответил Василий. — Это они с вечера остались.

Василий потрогал ладонью лоб, вздохнул и дал себе слово сегодня же написать товарищу в Горно-Алтайск, извиниться и все прочее; сообщить, что судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

Кстати, Наталья окончила музыкальную школу. Трудно сказать, чему их там учили и почему ей не привили особой чувствительности к музыке. Симфонические концерты по телевидению она не слушает, а приемник настраивает на волну «Маяка». В ее исполнении Василий только один раз слышал романс «Я встретил вас», было это в гостях, довольно поздним вечером, и Наташа не играла до тех пор, пока не выключили верхний свет и не поставили по бокам две зажженные свечи. Это было здорово и убивало наповал. Тогда они еще только встречались. Тогда же она под большим секретом сообщила, что хорошо знакома с известным московским композитором. И у них даже что-нибудь и получилось бы, будь композитор чуточку внимательней, а то — эгоист, дальше некуда. Тогда они вместе осудили его: уж эти знаменитые москвичи, так и думают они, что им все дозволено.

Сейчас-то Василий понимает, что Наташе до того композитора, как ему, Василию, до Софи Лорен, но тогда ему нравилась эта маленькая ложь, она поднимала его в собственных глазах.

А он ей, в свою очередь, рассказывал, как больше года бродяжничал по России, набирался жизненного опыта. Подрабатывал, как придется, и двигал дальше. Что ни день — то приключения, борьба — за жизнь, за право оставаться человеком. А на самом деле никогда он не бродяжничал: и надобности не было, и родители не пустили бы. Сейчас и вспоминать-то противно о своем вранье. Зачем это было нужно? Для чего? И это в то время, когда их ничто не связывало и оба они чувствовали святую душевную раскрепощенность. Вот и приходят сейчас иногда туманные мысли, что они, помимо своей воли, мелко мстят друг другу за прежние красивые неправды. Чем дольше они были в супружестве, чем ближе узнавали друг друга, тем откровенней происходило то, что происходит с бумажным рублем, когда он не подкреплен настоящим золотом.

От красивых сказок жить в дальнейшем веселей не стало. Когда они поженились, родители выдали им по пятьсот рублей с каждой стороны и отправили на частную квартиру. Старики сказали: дерзайте самостоятельно, под лежачий камень вода не потечет.

С мокрыми волосами, закрученными наподобие короны, Наташа вихрем прошла по комнате, и снова Василий почувствовал тревогу, словно смотрит она на все в последний раз. Он решил высказаться по этому поводу, но Наташа опередила его.

— Каша в духовке, — сказала она, — суп на плите. С едой все в порядке. Смотри, не опускайся, не зарастай грязью.

— Ну, знаешь ли, — возмутился Василий. — Я не слесарь дядя Федя…

— Тише! — приказала Наташа шепотом и подняла указательный палец. — Иди, вызывай «скорую помощь».

Василий от неожиданности так и присел.

«Это конец!» — промелькнуло в голове, да с таким сильным чувством, словно вплотную приблизилась всемирная катастрофа. Вместо радости — сколько они ожидали это событие! — предчувствие внезапного и страшного конца. И ноги ослабели, и в горле — как после стакана ледяной воды.

— Может, подождем? — вдруг попросил он. — Может, как-то образуется?

Тон был жалобный, и Наташа посмотрела на него с презрением:

— Вы-зы-вай «ско-ру-ю»!

С этого момента все закружилось, все завертелось… Он звонил, диктовал Наташкины данные, высовывался в окно, словно что-то мог увидеть за деревьями.

«Скорая помощь» прибыла очень быстро. В комнату вошла тучная пожилая женщина в белом халате, заметно напудренная, с большими красными губами; по груди у нее спускались резиновые трубки фонендоскопа, удерживаемые на шее стальной пружиной. Она тут же встретилась взглядом с Наташей и направилась к ней, задев тугой душистой волной Василия и бросив ему через плечо:

— А вы на кухню!

«Земля трещит, как пустой орех, как щепка, трещит броня», — вдруг вспомнилась старая песенка, и чтобы она не застряла в голове, Василий сказал вслух:

— Старик! Не суетись!

Он успел увидеть — стоит у горизонта свинцовая тучка, похоже, снова к дождю… Но тут его окликнули, и энергичная врачиха сказала:

— И вы с нами.

— Я понимаю, — покорно ответил Василий.

Он был готов делать все, что прикажут; сейчас для него две эти женщины были высшими командирами.

Василий и Наташа устроились в салоне микроавтобуса, а врачиха взгромоздилась на высокое неудобное сиденье рядом с шофером. Села она вполоборота, чтобы видеть Наташу; перегородки, разделяющей салон и кабину, не было, так что — одна компания.

— Что-то, наверное, случилось, — сказала Наташа и пояснила врачихе: — Старушка под нами живет, всю ночь у нее на балконе валенки и мягкий стул мокли.

— Ага, — охотно подхватил Василий. — Ночью так хлестало, а у нее все мокло.

— Старуха чего, одна живет? — спросила врачиха.

— Как перст, — ответил Василий.

— Совсем никого нет? — настойчиво уточнила врачиха.