Евгений Чернов - На узкой лестнице Страница 3

— Старуха чего, одна живет? — спросила врачиха.

— Как перст, — ответил Василий.

— Совсем никого нет? — настойчиво уточнила врачиха.

— Соседи говорят, три сына, — ответила Наташа. — Но точно не знаем, живем здесь недавно, так ни с кем особенно…

— Все правильно, — удовлетворенным и враз потеплевшим тоном сказала врачиха. — Уж эти старые галоши… Одинокие несчастные эгоистки… Жизнь живут для себя, для своего личного удовольствия. Что, по-вашему, все три сына дураки? Все три — плохие, а она одна хорошая? Э-э, нет, так не бывает. Справляла, наверное, всю жизнь свои личные удовольствия, а страдали — дети. Вот и не хотят теперь, не берегут ее старость. Кому это нужно — беречь!

— Может, все не так, — слабо возразила Наташа. — Мы же толком ничего не знаем.

Врачиха посмотрела на нее сбоку и свысока:

— Да, пожалуй, все так. Именно так и бывает сейчас. За двадцать лет на «неотложке» чего не насмотришься.

И врачиха отвернулась.

Свинцовая туча прошла стороной, и район, где живет Василий, едва окропила несколькими каплями.

Все! Непривычная полная свобода — и странная удручающая пустота. Давно Василий мечтал о таком вот моральном отпуске. Но, к своему немалому удивлению, он обнаружил, что делать, в общем-то, нечего. Даже прогуляться к кому-нибудь лень. Часа через четыре уже можно будет позвонить Наташе. Все, казалось бы, хорошо, но вот что-то все-таки угнетало… Какой-то смутный, непонятный, давящий груз.

Кто-то постучал в дверь: звонок не работал. Василий открыл и увидел невысокого человека в темном костюме, наглухо застегнутом, с блестящими волосами, расчесанными на прямой пробор, со свернутым зонтом в руке, и рядом с ним парня, который был головы на две повыше.

— Прошу покорно извинить, — начал мужчина, — но дело вот в чем: я сын той женщины, которая живет под вами. А это, — кивнул он на парня, — внук ее, и мой, так сказать, сынишка. Мы звонили и стучали к бабусе, моей, так сказать, мамаше, но она нам не открыла. Мне сегодня приснился плохой сон, мы взволновались: может, чего случилось?

— Да, — сказал Василий, — вполне возможно, что-нибудь случилось. У нее на балконе мокнут мягкий стул и валенки.

— Вот видите, мы тоже беспокоимся. Мы даже в замочную скважину посмотрели, но ничего не увидели, в коридоре темно. Но зато из замочной скважины нам сильно надуло в глаз. Такой сквозняк… Думаем, дверь на балкон открыта. У вас, простите, веревочки не будет?

— Какой веревочки?

— Да любой. Какой-нибудь рулончик, бельевой хотя бы.

— Должна быть.

— Презентуйте на минуточку и разрешите пройти через вашу комнату: мальчик по этой веревочке спустится на бабушкин балкон и откроет нам дверь.

Василий тут же проиграл в голове заманчивую возможность немедленно проникнуть в тайну старухи и увидел всю несостоятельность метода.

— Нельзя, кто будет отвечать, если мальчик сорвется?

Карлик помолчал, пошевелил зонтом половик у порога, пробор на голове был ровный, словно прочерченный мелом по линейке.

«Гражданин из сферы обслуживания», — подумал Василий.

— Вы, пожалуй, правы, не стоит рисковать. Слишком дорогая цена. Мы еще попробуем позвонить и постучать.

Незаметно подошел вечер. На улице все так же светило солнце, но в косых лучах его уже не было яркости. Там, где залегли тени, исподволь накапливался сумрак; разнообразные звуки, приходившие с улицы, стали мягче, спокойнее, незаметней.

Василий позвонил в роддом и спросил: как дела? Через минуту девичий голосок радостно пропищал:

— Девочка, поздравляю вас! Родилась в семнадцать часов тридцать минут.

— Послушайте, это точно? Вы ничего не перепутали?

— Да точно же… Ох, какие вы все, папаши…

Сердце билось так, что дыхание стало прерывистым. Он прилег и попытался осознать свое состояние. В висках молоточками пульсировало: отец! отец! отец!

Василий посмотрел на часы — около восьми, значит, два с половиной часа он уже был другим, два с половиной часа он уже не принадлежал только себе, как это он чувствовал всегда. Теперь он принадлежал — Им! И в первую очередь — Ей! Дочке!

То, что он сейчас испытывал, можно было, пожалуй, сравнить только с первым утром супружеской жизни, когда он, рано проснувшись, мгновенно ощутил рядом прекрасное существо. И он вздрогнул всем телом, словно от удара током, и моментально и ясно осознал: нет теперь прежнего Василия, и все в жизни каким-то образом изменилось. Первая близость с женщиной, словно могучая волна, вознесла его на новую нравственную ступень, и окружающий мир многократно усложнился. То, что вчера казалось пустяком, сегодня пустяком уже не казалось. Он провел рукой по лицу жены, как будто удостоверяясь в подлинности, в реальности существования ее; прикосновение его было нежным и легким. Потом он ходил по комнате, разглядывал Наташкины вещи, развешанные на спинке кровати, разбросанные на стуле, и все время был в таком состоянии, словно через него пропускали электрический ток.

Тогда он даже не смел предположить, что это чувство не на всю жизнь, что вскорости многое пройдет, постепенно растворится в монотонном житейском потоке. И чем сильнее захватывал этот поток, тем все меньше верилось, что когда-нибудь еще будут возможны подобные минуты.

С частной квартирой оказалось не так-то просто. На объявления никто не откликнулся, и Василий после работы ходил по дворам, заводил знакомства с дворниками и всезнающими старухами. Нашел комнату в частном секторе, с отдельным входом, но без удобств. Вода во дворе и дровишки тоже; словно из гигантских спичек сложенная поленница, пахнущая преющим осенним лесом.

Не прошло и двух месяцев, как Наташа сказала задумчиво — она сидела на корточках перед открытой печкой и наблюдала, как медленно поддавались огню отсыревшие дрова:

— Еще одна девчонка из нашего класса выскочила замуж.

— Повезло, — сказал Василий.

— Да! Повезло! — с вызовом повторила Наташа. — Они тут же купили кооперативную квартиру. Двухкомнатную.

— Значит, жулики. Откуда сразу столько денег?

— Родители помогли.

— Ну, знаешь ли… Почему тебе не помогли? Ты же одна дочка.

— А ты один сынок. Ты работаешь младшим инженером за какие-то гроши, а у той муж защитил кандидатскую.

— Видали мы таких кандидатов, — сказал Василий и показал, что сплевывает.

На этом разговор прекратился, но у Василия долго еще скребли кошки на душе. Он и сам видел, как лезут, как работают локтями другие, и глубоко переживал, что у самого не получается. Спасибо армии, хорошего техника из него сделала, удостоверила это солидным свидетельством, а то бы только мечтать о чистой интеллигентной работе. Но будущего на ней, похоже, не сотворишь. Уйти же в простые рабочие — духа не хватает. А платят действительно мало. Хотя вообще-то человек существо такое: сколько ни плати, всегда будет мало.

Но теперь Василию будет везти! Он даже зубами скрипнул — обязательно должно везти! Отныне он обязан долго жить, хорошо зарабатывать, ставить на ноги существо, которому он даровал жизнь. Стоп! Стоп! А Наташкины слова: хотел ли даровать? Да! Хотел! Тысячу раз — хотел… И чего бы там ни бормотала Наташка, как бы ни казнила его в приступах плохого настроения, высшее благо, отпущенное природой человеку, — даровать и сохранять жизнь, чувствовать свою причастность, свое прямое пособничество в том, что вокруг все живет, расцветает и множится; в случайном миге бесконечного времени, наперекор всему! Именно так!

Василий почувствовал жажду деятельности, а поскольку дома делать было нечего, решил сбегать за угол, купить цветов, чтобы первый утренний визит к Наташе обставить как следует.

Итак — за цветами!

Дверь в квартиру старушки была приоткрыта. И с плеч Василия свалился тяжелый груз. Так вот что его угнетало…

«Действительно, чудят старые галоши, как хотят», — подумал Василий. И тут же забыл об этом.

Домой он вернулся около десяти: не выдержал, съездил к родителям. Те ахали, охали, настойчиво выпытывали подробности и никак не хотели понять, что Василий при сем таинстве не присутствовал.

Отец сказал:

— Пенсию принесут двадцать девятого, считай, она ваша, купите малышке, что требуется.

Василий промолчал: денег в доме было не густо. Раз он не поехал в Горно-Алтайск, надо окончательно рассчитаться за мебель, которую брали в кредит. Наташкины декретные разошлись на разные ползунки, распашонки и одеяльца. И коляску купили, импортную, с окошком, пусть лопнут от зависти дворовые обыватели.

Дома Василий бросил авоську на стол и навис над телефоном, соображая, кому бы позвонить; просто сил нет, как хотелось с кем-нибудь пообщаться. Пока он раздумывал, припоминая лица и номера, в дверь постучали, и Василий обрадовался и удивился: у кого же, интересно, такая интуиция?