Геннадий Гор - Корова Страница 20

Стало быть, давно, решили колхозники, а купили его недавно. Кто же его купил? А купил его товарищ Молодцев. Стало быть, пропали наши колхозные денежки. Пропали, и черт с ними. Не в деньгах дело и не в быке. И не за то мы обвиняем товарища Молодцева, что бык издох и что он купил его. Мы обвиняем его в том, что он часто увлекается и, не докончив одного дела, принимается за другое. И что же, не прошло и часа со смерти этого злополучного быка, не успели его похоронить, как Молодцев принимается за другое. Очередное его увлечение — сад. И вот он подымает на ноги весь колхоз. «Садоводство — одна из самых выгодных частей нашего хозяйства». И вот начинается агитация и пропаганда с красноречивыми цифрами, взятыми из популярного учебника географии. Италия вывозит столько–то апельсинов, Греция столько–то, Калифорния столько–то, Палестина столько–то. «Что же ты, — спрашиваем мы Молодцева, — не апельсины ли вздумал разводить в наших Палестинах?» — «Апельсины не апельсины, а сливы и крымские яблоки, через несколько лет наши сады смогут снабдить фруктами весь район». И вот мечты, мечты… Товарищ Молодцев уже не в нашем уезде, а где–нибудь на Гавайях или, по крайней мере, в Южной Калифорнии. Правда, вместо банановых деревьев растут ивы, а вместо тропических плодов — шишки и желуди. Но товарищ Молодцев не унывает. Сосновые шишки он принимает за кокосовые орехи, воробья за колибри. И вот начинается посадка. Лучшие работники снимаются с наиболее важных участков и посылаются в сад. Зачем только я это вам расписываю, большинство из вас знают это сами. И вот начинается посадка под руководством вновь испеченного агронома и садовода, за исключением Ботанического сада в Ленинграде, не видевшего садов, товарища Молодцева. Самая фантастическая посадка, какую мне пришлось видеть… Садит, например, товарищ Молодцев сибирский кедр. Девяносто девять шансов против одного, что он у нас не привьется. Ну хорошо, предположим, что кедр привьется. Но где же тогда та рентабельность, о которой столько говорил товарищ Молодцев? Или он воображает, что один кедр, который вырастет через тысячу лет, сможет снабдить орехами весь район? Не с Сибирью ли собирается соперничать Молодцев, посадив этот кедр… В таком духе проходит вся посадка. «Мы не Флорида, — говорил я товарищу Молодцеву, — чтобы заниматься подобным садоводством.

И мы не помещики, чтобы заниматься украшениями ради украшений. У нас нет времени». Но Васька слушает да ест, товарищ Молодцев поддакивает и делает по–своему. И вот мы видим, как растет прекрасный мелкопоместный сад. А для чего он растет? А почему он растет? На это, надеюсь, ответит сам Молодцев. Сад посажен. Деревья цветут. И начинается новое увлечение товарища Молодцева. Очередное его увлечение — строительство. Строится обширный свинарник — свинарник на тысячу свиней, когда у нас в колхозе не наберется и пятидесяти. «На тот случай, — пояснил товарищ Молодцев, — если мы вздумаем увеличить стадо». Веселое пояснение. Если мы вздумаем! А если мы не вздумаем? Тогда как? Строится новая изба–читальня, когда еще старая плохо или хорошо, но в состоянии обслужить крестьян. И строится она с таким же расчетом, как свинарник, простите за неудачное сравнение. С установкой на «будущее», с расчетом на увеличение населения, изба–читальня, которой позавидует любой городской клуб. Но где же, я спрашиваю вас, товарищ Молодцев, где ваше элементарное понятие о режиме экономии? Нужно беречь каждую колхозную копейку, а товарищ Молодцев строит свинарник, не нужный свиньям, строит избу–читальню, без которой все могли бы обойтись. Но этого мало Молодцеву. И он чертит план новой постройки. Он носится с новым планом, как с писаной торбой. Что же это за план? Это новый план новой траты трудовых средств нашего колхоза, новый план выбрасывания денег на ветер. Это план избы–коммуны, комсомольского общежития на четыреста коек. «Почему не на триста, почему не на двести, почему не на пятьдесят? — спрашиваем мы Молодцева. — Ведь комсомольцев у нас не более пятидесяти, да и всей молодежи не более двухсот». — «Это в колхозе, — отвечает Молодцев, — а помимо колхоза, в деревне». — «Не на весь же свет ты собираешься строить», — возражаем мы. «На весь свет, — отвечает Молодцев, — кроме того, вся бедняцкая молодежь в ближайшем будущем вступит к нам». Подумаешь, какой пророк. Вступит. А если в ближайшем будущем не вступит? Тогда как? Двести коек останутся незанятыми? Или, может быть, для рентабельности ты их сдашь выселенным кулакам? Да и вообще целесообразно ли выделять комсомольцев от окружающей среды? Не кроется ли в этом нашумевшая проблема, выдвинутая еще Троцким, проблема «отцов и детей»? И этот дом–коммуна — не скрытая ли троцкистская установка? Но предположим на минуту, что дом–коммуна нужен. Предположим, что молодежь, как говорит товарищ Молодцев, тяготится мещанской обстановкой и стремится к новым формам жизни. Предположим, что это так. Тогда напрашивается вопрос каждого здравомыслящего партийца: почему молодежь должна стремиться к этому не у себя в семье, не переделав своих отцов, а, убежав из семьи, как дезертир, строить свой новый быт отдельно от семьи? Но мы уже согласились с товарищем Молодцевым, разумеется, условно. И спросим дом: и дом должен быть обыкновенным домом, без всякой фантазии. А у Молодцева не дом, а утопия. Ванная комната. Это в деревне–то ванная комната, когда ребята не знают, что такое ванна, и отлично моются в бане? Но ванная — это еще пустяки. И Молодцев проектирует: комната физкультуры, агрономическая лаборатория (обратите внимание, какое фантастическое и безграмотное название) и, наконец, мастерская ИЗО. После чистки хлева и других подобных дел наши ребята пойдут в мастерскую рисовать разные рощи, пруды и другую дрянь. А известно ли товарищу Молодцеву, что изобразительное искусство является наивреднейшим видом буржуазного искусства?

Нам не нужно изображение природы, на которую нам некогда любоваться и рассматривать, а портреты вождей и изображение классовой борьбы и колониальной политики нам дает фотография. Фотография нам дает научное, объективное изображение действительности. И если есть сомневающиеся, я могу подтвердить свою мысль известными советскими изданиями и журналами, заострившими свое оружие и внимание масс в борьбе с изобразительным искусством. И вот подобному–то дурману и подобной ерунде товарищ Молодцев собирается обучать нашу молодежь. Я как общественник и педагог должен предупредить вас. Он собирается строить дом, который есть не что иное, как плод увлекающегося воображения, утопия невозможная и не нужная нашей деревне. И совет колхоза поддерживает Молодцева даже в этом вопросе. Они изыскивают средства, заготовляют строительный материал. Бревна, на которых мы сейчас сидим, предназначены для постройки этого дома. Да и сам будущий дом, я имею в виду план, какой–то футуристический рисунок. «Игра стекла и света», — как говорит товарищ Молодцев. А по–моему, игра расстроенного воображения… И везде увлечение преобладает над здравым смыслом. Увлечение, увлечение, увлечение… Если вы мне позволите, я остановлюсь еще на одном увлечении товарища Молодцева. И это будет последним увлечением, на котором я остановлюсь, в противном случае мне бы пришлось говорить целый день. Я имею в виду овец. Вдруг товарищ Молодцев решает разводить овец. С цифрами в руках он делает доклад «Овцы чрезвычайно нетребовательные животные». Овцы мало едят. Овцы мало пьют. За овцами не требуется уход. Расходы маленькие, доходы большие. Промышленность нуждается в шерсти, население в мясе и сале. И вот овцы! Овцы! Как мы могли забыть про овец. Овцы — ведь это сама цель. И овцы становятся целью колхоза. Об овцах говорят, об овцах спорят, овец видят во сне. Овцами бредят больные, об овцах делают доклады, пишут статьи. Наша газета уже не газета, а сплошная овца, все заметки об овце, все рисунки изображают овцу. Какой–то шутник изобразил в виде овцы кулака. Но за это, кажется, попало редактору. Овцы, овцы, овцы! Дети играют в овец и волков. Женщины высчитывают, сколько весит средний курдюк. Старухи, закрыв глаза, мечтательными руками уже прядут воображаемые чулки из воображаемой шерсти. Все живут овцами, думают овцами, бредят овцами. Овца — это радость жизни! Овца — это шерсть, это мясо, это сало, это овца. Мне кажется, что многие колхозники в мечте об овцах сами превратились в тихих овечек по отношению к кулаку. И вот пригоняется овечье стадо породистых северокавказских, полугрубошерстных цигейских и грубошерстных волошских. Овец встречают чуть ли не с музыкой, постороннему глазу кажется, что их не гонят, а несут на руках, так радостно их встречают. Люди дерутся между собой, чтобы пасти овец. Овцы — это слава товарища Молодцева. И вот овец гонят на пастбище, овцы пасутся, и весь колхоз смотрит на них — дети и взрослые. Овцы заменяют театр. Овцы самое лучшее зрелище. Девушки ревнуют своих парней к овцам. Мужья своих жен. Овцы, овцы, овцы. И вот овцы, не сказав ни слова и не спросив на то разрешения у товарища Молодцева, тихо и скромно, одна за другой, начинают падать. Одна за другой. Пока не упала последняя овца. Вызвали ветеринара. Но тот ничего не мог сделать. Овцы пали результатом ошибки товарища Молодцева. Об овцах он прочитал в книжке какого–то агронома и по своему обыкновению, увлекшись началом, не дочитал статью до конца. А в конце было написано: особенно следует избегать пасти овец на сырых пастбищах.