Николай Горбачев - Ударная сила Страница 20

...Фурашов подходил к своему дому. Только минует соседний, двухэтажный, где живут теперь многие семьи офицеров, живут капитан Карась, начклуба Милосердов, и вот он, его домик. Он видел, в доме темно, лишь в кухоньке чуть светилось окно: Валя, выходит, не спала, ждала.

Обогнул густой куст бузины, разросшийся у тротуара, в глаза плеснуло светом, кажется, из окна Милосердовых. И тут же словно бы от штакетника метнулась тень. Фурашов невольно приостановился. И увидел лейтенанта Гладышева.

— Гладышев?

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

Голос неровный, одышливый, словно офицер испуган, смешался от неожиданной встречи.

— Откуда? Что так поздно?

— Я... у Губова был, товарищ подполковник, — соврал Валерий. — Домой иду.

— Ну, хорошо... — Фурашов козырнул.

Он не знал, что в эти минуты капитан Карась, тоже идя к дому по другой стороне улочки и уже собираясь пересечь ее, вдруг увидел Фурашова с Гладышевым, освещенных, всего в трех метрах от окна Милосердовых, и попятился в тень. Капитан не слышал, о чем они говорили, воспаленно в голове проносилось: «Гладышев — ясно, Милосердову выглядывал. Знаем, в Егоровске, в ресторане, трепака с ней отплясывал! Постой, постой!.. А этот? Тоже отплясывал на первомайском вечере! Ситуация!.. А что, бабенка легкая, скорая! Капа говорила, будто слышала, как та хвалила Фурашова, — мужчина видный... Интересно, уж не сопернички ли?..»

Из тени вышел, когда скрипнула невидимая дверь фурашовского домика.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Янову, когда он, случалось, оставался один, размышлял о происходящем в мире, раздумывал над обстановкой, какая складывалась после разрушительной и грозной войны, в какую-то минуту до отчетливости зримо воображалось: Земля, планета наша, — вовсе не огромный шар тверди, а всего маленькая светящаяся точка, которая мечется в бесконечной галактике, в вечном ее холоде. Вдруг внезапный катаклизм, вспышка как бы точечной спичечной головки... От подобной осязаемой ясности прошивало, точно иглой, содрогание. И невольно, скованный словно бы пришедшим из бесконечности морозным дыханием, он медленно возвращался к действительности. Давило в затылке, тягуче посасывало в груди.

И тогда возникало иное: перед ним, перед его глазами, представало все в увеличенном виде, будто под мощным, всеохватывающим микроскопом. Огромно реальная Земля: материки, океаны, цепи гор, бескрайние равнины, реки и озера, ледяное безбрежье полюсов, зной экватора, радостно будоражащие многоцветьем сады и поля, мертвое однообразие пустынь, города, деревни, поселки. И везде люди, люди... И то там, то тут пожарища, смоляно-черные космы стелющегося дыма...

Он зажмуривал глаза до ломотной боли — в винно-красном огне вспыхивали и гасли золотистые черточки.

Да, война кончилась. Но отголоски ее еще живут в мире, — вспухают, лопаются язвы, курятся смрадные очаги. Но не в этих вспышках, не в этих отголосках дело. Как всякое сложное, взаимосвязанное явление, в котором были приведены к действию несметные силы и человеческие массы, оно не могло «остановиться», отсечься, точно одним ударом. Так тяжелый маятник часов, казалось бы остановленный с ходу мгновенно приложенной силой, потом делает еще несколько колебаний и лишь тогда затихает, успокаивается.

Но Янов отдавал себе отчет в том, что такое представление лишь чисто внешнее и что в случае с маятником все происходит по ясным, исследованным законам механики, в общественных же явлениях, к каким причисляется и война, действуют силы социальные, классовые, а значит, и процессы — сложней, запутанней, неожиданней...

Однако подобного рода мысли давали весьма слабое утешение: горечь и совсем свежее ощущение войны были живы, неизгладимы, преследовали маршала постоянно. Но суть заключалась в другом, в том зловещем дыхании «холодной войны», которая с неотвратимостью обвала, как казалось Янову, зрела, нарастала, готовая обратиться из «холодной» в новую горячую, еще более жестокую и всеохватную... Должно быть, в воображении маршала и возникала связанная с этим призрачная, эфемерная картина: планета не планета, а заброшенная светящаяся точка, и вдруг — вспышка, как результат неведомого катаклизма...

Нет, он не из слабонервных, он просто видел, ощущал, во что вызревала затеянная недругами нашей страны «холодная война», его жизненный опыт, проницательность военного человека подсказывали именно этот вывод: она может стать горячей... Он подолгу смотрел, отбрасывая шторки, на большую, во всю стену карту в своем кабинете. Да, вырастали, подобно грибам, за эти годы всевозможные военные блоки и союзы, зримым, отчетливым кольцом страну окружали военные базы...

Впрочем, поначалу, сразу после войны, там, за океаном, думали проще, еще не показывали кулак, рассчитывали поставить СССР в зависимость от денежного мешка, поставить на колени, предоставив заем: мол, страна выдохлась в войне. Да, Моргентау... Этот, с загребущими руками, уже предвкушал легкую добычу, готовя свой знаменитый меморандум. В строгом соответствии с тем меморандумом тогда и был задан провокационный вопрос послу Панюшкину в Вашингтоне: будет ли СССР вести переговоры с США о предоставлении займа в размере одного миллиарда долларов? Вот ведь как прямо, «человечно»! Что ж, достойно, достойно ответил посол на столь откровенно поставленную экономическую ловушку. Нет, не выдохлась Страна Советов, не предстала перед миром «колоссом на глиняных ногах» с протянутой за подаянием рукой.

Ему, Янову, было ясно, что экономическая ловушка — это только одна из граней политики капиталистических держав, есть и другие, более жесткие приемы; может, до времени они скрываются, держатся в секрете, но проявятся... И он не ошибся. Скоро, очень скоро все проявилось — президент Трумен с потоком брани выдал формулу: против Советов железный кулак и решительные выражения... А позднее, когда уходящая «звезда капитализма» Черчилль в Фултоне угрожал Советскому Союзу атомной бомбой, черствый, далекий от сентиментальности президент Трумен, говорят, долго и шумно аплодировал «другу», трогательно обнял престарелую лису от политики...

Так были посеяны зерна «холодной войны», они быстро проросли, поднялись всходы, зацвели на долгие годы зловещими, ядовитыми цветами.

Джон Фостер Даллес — отец политики «холодной войны». Холодной... Концепция же ее в секретных документах формулировалась с откровенной ставкой на горячую:

«Создать кольцо сил — политических, экономических и военных — вокруг района, находящегося под советским контролем...»

Подлинная стратегия, как водится, фиксируется в строго секретных документах, те документы хранятся в сейфах, под замками и печатями. Но война есть война, пусть даже «холодная», и она должна быть оправдана перед лицом общественности. Янов хорошо запомнил, как некий автор, скрывшийся под кратким псевдонимом «X», в журнале «Форин афферс» обосновывал «холодную войну» угрозой со стороны Советского Союза, в намерения которого будто бы входит... уничтожение Соединенных Штатов Америки.

Конечно, приемчик элементарный — валить с больной головы на здоровую, но, как ни парадоксально, а он срабатывает, сдобренный здоровой порцией демагогии. Кстати, за, этим псевдонимом «X» Янов легко угадал одного из сотрудников посольства США в Москве — Джорджа Кеннана. Встречался с ним маршал на приеме — нагловат, оголтелый кликуша. Те же самые разглагольствования: мол, действия по созданию кольца баз вокруг Советского Союза — мера вынужденная и имеет цель лишь «сдерживания»...

Но даже там, на Западе, нет-нет и прорывались здравые суждения о сути новой политики. Не без ядовитости писала одна газета, Янов знал, она далека от пристрастий к коммунистическому миру:

«Атлантический пакт рекламируется как средство сохранения мира. Странным будет мир, установленный путем превращения западного мира в вооруженный лагерь».

«Доктрина Трумена», «план Маршалла»... Думая о них, Янов приходил к совершенно ясным выводам, что это была питательная почва, на которой, как сорняки, буйно и вольготно стали взрастать один за другим военные блоки. Первым — «Западный союз». В нем, поставив подписи под Брюссельским пактом, объединились Англия, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург. Английский фельдмаршал Монтгомери сел в кресло главы военного командования союза во французском городе Фонтенбло.

А потом, спровоцировав «Берлинский кризис», односторонне проведя денежную реформу в западных зонах Германии и в Западном Берлине, зная, что Советский Союз не пойдет ни на какие уступки, США провели в жизнь свой главный стратегический план: расширить «Западный союз», возглавить его. Фарисейская машина заработала, прикрывая секретные переговоры о создании нового блока: «Строим мир. Коллективная безопасность в Североатлантическом районе». Что ж, такого рода демагогические приемы позволили обойти Устав ООН: нельзя создавать агрессивные блоки, — пожалуйста, у нас миролюбивый союз. «Броня, но не пика; щит, но не меч...» Можно вступать в оборонительные договоры лишь по региональному признаку, — опять же, пожалуйста: «Североатлантический» район, включающий... всего-навсего значительную часть земного шара.