Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 24

— Так договорились, Сашок? Связь через Ладу. Адрес хранишь?

— И не подумаю, Володька, дружище ты этакий!

— Пиши чаще, тебе тут нечем больше заниматься.

— По десять писем на день, тебя устраивает?

— Эх, братишка ты мой!

Палата напоминала торжище. Люди менялись бо­тинками, гимнастерками, натягивали их на себя, снова снимали. Два раза заходил лейтенант, стараясь пере­кричать всех, проверял списки. Незаметно подошло время обеда, который выписываемые должны были полу­чить на новом месте. Их накормили здесь. Потом про­шло еще несколько часов, снова прибежал озабоченный молоденький лейтенант со списком в руках.

Мы с Володей сидели на моей койке, когда в две­рях появилась Ася.

— Может, тебя можно, Саша?— спросила она хо­лодно, и только сейчас я вспомнил об увольнительной, которая лежала в моей тумбочке.

Я взял костыли и вышел к Асе. Халат у нее был на­кинут на плечи, золотистые волосы идеально уложены над смуглым лбом. Я чувствовал запах дорогих духов.

— Ну?— спросила она ледяным топом.

— Что — ну?— спросил я резко, чувствуя себя ви­новатым перед ней.

— Почему ты не пришел?

— Видишь ли...

— Я ничего не вижу!

— Это мой друг...

— Плевать я хотела на твоего друга!

Я повернулся и направился в палату.

— Недалеко ты ушел от него! — крикнула она вдо­гонку.

Володя настороженно смотрел на меня.

— Ничего, друг, все в порядке,— сказал я, стараясь улыбнуться, и прислонил костыли к тумбочке.

— Не журись, —поддержал он меня.

— Ничего, все пройдет.

— Дружище ты мой! Давай поцелуемся.

— Будь здоров, Володька.

— Будь здоров.

Через несколько минут я проводил его через двор. Володя старался не отставать от остальных. Я видел, какого напряжения ему стоит, чтобы не показать хро­моту.

Старшина взял списки у лейтенанта и построил лю­дей. Володя шагнул из строя. Мы взяли друг друга за плечи. Один костыль у меня свалился. Володя подобрал его. Мы трижды поцеловались.

Я чувствовал, что кто-то на меня смотрит, и обер­нулся. У подъезда стояла Ася. Ее гримаса заставила меня еще раз притянуть Володю и поцеловать в губы.

Ася отвернулась и пошла через двор, размахивая сумочкой.

— Бывай здоров, Володька!— крикнул я.

Люди строем вышли за ворота. Я подошел к чугун­ной решетке. В тени было грязно, лежал нерастаявший снег. Тапочка сразу промокла. Через решетку я уви­дел, как по асфальту прошли люди. Володя шагал по­зади всех, немного загребая ногой в большом ботинке. Панель была совершенно сухая. Дальше, за асфальтом, раскинулся скверик. В нем уже пробивалась зеленая трава. Я взял у соседа папиросу и прикурил, не спуская глаз с Володи и обжигая пальцы.

Письмо от него пришло через неделю. Читая его, я улыбался: только наивные люди могли думать, что он не попадет в свою разведку.

А еще через неделю неожиданно выписали всех нас и отправили на «большую землю». Госпиталь был поч­ти пуст, очевидно, ожидалось большое наступление.

Уже сидя в автобусе, я увидел Асю. Она стояла на асфальте. Когда я встретился с ней глазами, она груст­но помахала мне рукой. Я прильнул к. стеклу. Машина повернула, и Ася осталась за углом.

Глава шестая

Так я пишу. Пусть не точны слова,И слог тяжел, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва.Нам жажда выпрямила губы.Мир, как окно, для воздуха распахнут.Он нами пройден, пройден до конца,И хорошо, что руки наши пахнутУгрюмой песней верного свинца.(Николай Майоров).

В любую погоду из окна, у которого стоит моя кой­ка, виден густой дым над горизонтом. Это дымит ГРЭС. Когда небо ясное, отчетливо вырисовываются ее трубы. На днях, при закате солнца, даже сверкал застекленный второй этаж станции.

Мне ни к чему костыли, потому что до окна — всего два шага. Я пододвигаю табуретку, кладу раскрытую книгу на подоконник, но не читаю, а смотрю на ГРЭС.

Наша Раменка, как и большинство ближних посел­ков, работает на ГРЭС — снабжает ее торфом. Вокруг, на десятки километров, раскинулись болота. Они тоже хорошо видны из окна госпиталя. Болота перемежаются лесами. Говорят, что в двух километрах от Раменки есть прекрасный лиственный лес. В нем уже распусти­лась черемуха. Раненые уходят туда на прогулку под присмотром сестер. В такие часы, когда в палатах ос­таются одни лежачие, я спускаюсь вниз, где в вестибюле перед раздевалкой, в которой когда-то раздевались школьники, а сейчас хранятся простыни и белье, стоит большой бильярд. Я лениво прыгаю вокруг него на од­ной ноге, играя сам с собой. Если шар перескакивает через борт и, гулко отскакивая от каменных плиток, укатывается в угол, я ковыляю за ним, приступая на пальцы забинтованной ноги. На пятку приступать мне больше никогда не придется. Так сказали врачи...

Если раненые застают меня за бильярдом, они шум­но начинают уговаривать сразиться с ними. Мне кажет­ся, это не потому, что я однажды обыграл всех, а по­тому, что многим из них нравится, что с первого дни пребывания в Раменском госпитале я делаю по утрам зарядку и обтираюсь холодной водой. Когда мы сюда приехали, лежал последний снег. Я не давал себе по­блажек и только сожалел, что со мной не было моего друга. Обтираться снегом приходилось в одиночестве. Зато позже некоторые из раненых стали брать с меня пример. Вот они-то больше всех и приставали ко мне, чтобы я сыграл с ними. Но я уходил в палату и ло­жился на койку.

По ночам в палате терпко пахло черемухой. В рас­пахнутое окно дул прохладный ветер. Он приносил па­ровозный дым со станции. Запах дыма перемешивался с запахом черемухи. В такие ночи хорошо думалось. Я думал о Володе, который посылал мне не очень гра­мотные. но очень остроумные письма, вспоминал Ладу и Асю. Как-то я даже решил, что напишу утром Асе, но так и не написал. Володе я сообщал о своей жизни, но получалось это у меня до того неинтересно, что посте­пенно я писал все реже и реже, пока совсем не оборвал переписку. И вот тогда-то я получил телеграмму от Лады: «Обеспокоены твоим здоровьем срочно сообщи Володе». В эту ночь, когда все уснули, я, несмотря на дождь, распахнул створки окна и долго стоял, прижав­шись к косяку.

Сейчас, когда меня уверили в том, что я останусь хромым, я снова начал курить. Курил даже ночью. Приятно было затянуться до головокружения. Я сле­дил, как струйки дыма вырываются на улицу. Пахло прибитой пылью — очевидно, с волейбольной площадки под окном — и свежестью. Капли дождя разбивались о стекло и мелкими брызгами оседали на щеке. «Рас­пустился,— подумал я о себе,— распустился здесь, под теплым одеялом, под белоснежной простыней, а каково там Володьке, в такую погоду! Может быть, он проди­рается сейчас через лес, и вода с деревьев течет за ворот его маскхалата, и в небе висят осветительные ракеты, и из-за любого куста может полоснуть авто­матная очередь... Неужели я не добьюсь, чтобы моя нога действовала?»

Утром я написал по большому письму Володе и Ладе, а во время обхода попросил у начальника отде­ления уделить мне несколько минут.

— Ну, что у тебя опять там?— спросил он недо­вольно.

Он нисколько не походил на ленинградского профес­сора, который любил приплюснуть мой нос... Он стоял, заложив руки за спину, раздраженно глядя на меня через плечо, и голова его сверкала, как бильярдный шар, который я гонял в одиночестве.

Но я все-таки сказал:

— Несколько минут. В любое время, когда вы смо­жете выделить их.

Он зачем-то посмотрел на часы и бросил кратко:

— Зайди сразу после обхода.

Когда я пришел в его кабинет, моя история болезни лежала у него на столе. На стульях, обтянутых белыми чехлами, сидели врачи.

Он просмотрел историю болезни и сердито взглянул на меня. Спросил:

— Ты что? Домой торопишься? Так мы не имеем права тебя выписать. Если твою ногу оставить сейчас без присмотра — ты ее лишишься.

— Доктор,— произнес я,— скажите мне одно: буду я ходить или нет?

— Ходить, ходить,— проворчал он.— Когда-нибудь в будущем. Сильно хромая. Осторожно. С посошком, как ходят старички.

— А что для этого надо сделать?

— Ничего,— сказал он отрывисто.— Когда образует­ся костная мозоль... И с посошком, с посошком.

— Доктор, а я смогу играть в футбол?

— Ты что, смеешься над нами? .

Прикрывая дверь, я видел, как он в раздражении бесцельно отодвигает и задвигает ящик письменного стола. И еще мне показалось, что он сердито взглянул на мою докторшу, которая перевела взгляд с меня на него и передернула плечами.