Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 25

«Что ж,— подумал я,— чем ждать, когда костная мозоль образуется сама, мы заставим ее пойти нам навстречу».

Я приступил на пятку. Боль иголкой вонзилась в нее и прошла до головы. Я сделал несколько шагов, опи­раясь на костыли, и когда боль улеглась, снова присту­пил на ногу. Впереди, у окна, за столом сидели сестры. Я изобразил на своем лице безразличную улыбку и прошагал мимо них, словно боли никакой не было. Никогда коридор не казался мне таким длинным, как на этот раз. Дойдя до палаты, я с усмешкой подумал, что долго такого самоистязания не выдержу. Но Ладина телеграмма, которая хрустнула в кармане халата, за­ставила меня подняться с койки и направиться в об­ратный рейс. Снова иглы, впивающиеся в мозг через равные промежутки времени, снова безразличная улыб­ка подле сестер. Когда я возвращался на койку, хо­лодный пот покрывал мой лоб...

А в общем это просто. Не надо ждать, чтобы все разошлись, гуляй себе по коридору из конца в конец и только делай вид, что ты не ступаешь на ногу. Кос­тыли размеренно постукивают по паркетным плит­кам.

— Ну, наш Саша что-то сегодня разгулялся.

Я улыбаюсь сестренке, произнесшей эти слова, и говорю:

— Сидеть надоело.

Ночью нога горела, но я вспоминал, как несколько месяцев назад научился вставать, и подумал, что нет такой боли, которую нельзя преодолеть. Правда, тогда рядом со мной был друг. Но, в конце концов, ведь и я стал опытнее и мог сейчас обходиться без его помощи. Только не надо унывать. «Вспомни лозунг нашего про­фессора: неунывающие всегда выздоравливают»,— ска­зал я себе и поднялся с койки. Глядя в раскрытое окно, нюхая сирень, которая стояла в стеклянной банке на подоконнике, я оперся на ногу. Через некоторое вре­мя я поймал себя на том, что нервно ломаю ветку сирени и шепчу:

— Боль можно преодолеть...

Полная луна висела над самым лесом и освещала все вокруг. Было так светло, что я видел каждый лепе­сток сирени. Я загадал: «Если найду «счастье», то уже скоро не буду испытывать боли».

Однако цветочка с пятью лепестками я не нашел, но это почему-то не огорчило меня, и я, растирая ною­щую ногу, вскоре спокойно уснул.

Утром, после зарядки и растирания, я присоединился к бильярдистам. На этот раз мне не удалось одержать победы, очевидно, потому, что я больше думал не о ша­рах, а том, как бы чаще приступать на раненую ногу. Я уже не прыгал вокруг бильярда, а шагал, и думал только, как бы ребята не заметили капель пота, высту­пающего на моем лбу. А через несколько дней, увлек­шись игрой, я даже начал забывать о боли.

Когда не хотелось играть в бильярд, я шагал по коридору, а иногда и выбирался в поселок. Мне больше нравилось ходить одному, потому что тогда не надо было спешить и можно было обращать внимание на то, чтобы не всякий раз нагрузка ложилась только на костыли.

Поселок был маленький, даже на костылях я про­ходил его из конца в конец. На станции стояли верени­цы вагонов с торфом, дымили паровозы, было грязно. Я избегал этих мест и уходил в другую сторону. Но где бы я ни оказывался, мне отовсюду была ясно видна деревянная вышка, расположенная в центре поселка. На этой вышке день и ночь дежурили девушки из МПВО. Многие из наших ребят завели с ними знаком­ство, и девушки заглядывали в госпиталь, когда у нас показывали кино или выступали артисты, приехавшие из областного города. Однажды я проходил под выш­кой, напевая песенку про парня, которому все удается.

Потому что легкая рука Была у молодого моряка. Поступь широка, Смелость велика, И к тому же легкая рука,—

мурлыкал я себе под нос, лениво переставляя костыли по доскам тротуара, стараясь увереннее приступать на раненую ногу. Было весело от того, что нога болит не сильно, и я уже мечтал, как научусь ходить, пусть при­храмывая, как Володя, но все же ходить, как говорят, «на своих двоих», и, чем черт не шутит, отправлюсь на фронт; чем я, в конце концов, хуже моего друга?

В это время к моим ногам упала записная книжка в черном клеенчатом переплете. Наклонившись, я по­добрал ее и поднял взгляд на вышку. Девушка в пи­лотке, из-под которой выбились волной русые волосы, свесилась через деревянные перила и с улыбкой смот­рела на меня.

— Выкуп,— сказал я и поднял книжку над головой.

— А я надеялась, что вы рыцарь и не будете зани­маться вымогательством,— рассмеялась она.

— Конечно, заманчиво быть произведенным в сан рыцаря, но еще заманчивее получить выкуп.

— А что вам надо в качестве выкупа?

— Ну, хотя бы цветок, который вы держите в руках.

— А если мне его жалко, потому что это подарок?

Она помахала красным махровым цветком. Я ничего не ответил и сделал вид, что читаю записи в книжке. К моему удивлению, она не рассердилась, а, перегнув­шись еще сильнее через перила, спросила:

— Как я вам нравлюсь на карточке? Все говорят, что я на ней похожа на артистку.

В оборот переплета была вклеена карточка, а под ней написано: «Ирина Михайловна Бояринцева». Я пе­ревел взгляд с фотографии на хозяйку и сказал:

— А правда, Иришка, вы здесь, как Любовь Орлова или Дина Дурбин.

Познания мои в этой области дальше не шли, по де­вушку они, видимо, вполне устраивали, потому что она сказала:

— А вы, оказывается, разбираетесь. Между прочим, меня папа тоже зовет Иришкой.

Я промолчал и начал читать записи. «Молчи, скры­вайся и таи и чувства и мечты свои. Пускай в душев­ной глубине восходят и зайдут оне, как звезды ясные в ночи; любуйся ими и молчи». «Юность, прекрасная юность, когда страсть еще непонятна, лишь смутно чув­ствуется в частом биении сердца. Что может быть род- нее рук любимой, обхвативших шею, и — поцелуй, жгучий, как удар тока». «Нету лета без июля, нет июля без цветов. Нет любви без поцелуя, в поцелуе вся лю­бовь».

Я прочитал еще несколько цитат, но, кроме слов Николая Островского, ничего не узнал. Усмехнувшись, подумал: «До чего странные вещи могут соседствовать в записной книжке девушки».

Пройдя за ограду, кольцом опоясавшую основание вышки, я положил находку на ступеньку и сказал Иришке:

— Возьмете, когда спуститесь.

— Да, пожалуй на костылях сюда забираться не­удобно. Спасибо. Держите выкуп!

Я поймал цветок и поднес его к лицу.

— Благодарю вас. Приходите смотреть кино.

— С удовольствием. У вас по четвергам? Значит, завтра?

— Да.

— А что будет, не знаете?

— Обещали «Два бойца».

— Хорошо, приду. А вы встретите?

— Обязательно. До свидания! Счастливо вам дежу­рить! Не прозевайте ни одной эскадрильи!

Она рассмеялась и помахала в ответ.

А я пошел дальше по узким улочкам Раменки. Мне нравились одноэтажные домики с кустами малины и смородины под окнами, с рябинкой у крыльца, нра­вились резные наличники окон и железные флюгера в виде петуха над их крышами, нравились лохматые псы, провожавшие меня равнодушным взглядом, и сон­ные кошки на подоконниках. Пахло зеленым луком, укропом и картофельной ботвой. Монотонно скрипело колодезное колесо, звенела цепь, ударявшаяся о бадью.

В конце улицы я остановился и обернулся, чтобы посмотреть на вышку. Освещенная солнцем, она ясно вырисовывалась сквозь листья липы...

За поселком простирались луга. Одуряющий запах скошенных трав ударил мне в лицо. Пронзительно стре­котали кузнечики. Прозрачные стрекозы трепетали в знойно струящемся воздухе. Я уселся над канавой и, расстегнув халат, подставил плечи солнцу.

Мне так понравилось это место, что я пришел сюда и на другой день. Горячие лучи и запахи луга размо­рили меня, и я даже задремал и лениво подумал, что долго еще не пойду в госпиталь, черт с ним, с ужином, но вдруг вспомнил, что обещал встретить Иришку перед кино, которое обычно начиналось сразу после ужина. «Зачем мне понадобилось звать ее?— упрекнул я себя.— А, впрочем, разве она не найдет знакомых? Не пойду, пусть смотрит кино без меня». Я лениво перевернулся на спину и полежал так, но потом все-таки заставил себя подняться.

Позже, раскачиваясь на костылях подле госпиталь­ных ворот, я подумал, что надо было побриться. В голо­ве возникла картина: бреющийся Володя перед прихо­дом Лады. Я вздохнул: «Очевидно, ради нее побрился бы и я...»

Однако три девушки в военной форме заставили мое сердце забиться учащенно. Я шагнул навстречу. Иришки среди них не оказалось, хотя, судя по погонам, это были ее подружки. Она появилась вскоре, и я чуть не прозе­вал ее, так как не ожидал, что она будет в шелковом платье. Мне кажется, мы оба несколько смутились, ког­да здоровались. По крайней мере, нам было легче раз­говаривать в тот раз, когда я стоял на земле, а она све­силась ко мне через перила с высоты. В молчании про­шли мы в зал. И здесь она чувствовала себя, видимо,, так же неловко, как я. Мы оба старались занять как. можно меньше места, боясь прикоснуться друг к другу плечом. До половины фильма я почти не видел, что де­лается на экране, и думал, надо взять Иришку за руку или нет. Однако я больше всего боялся показаться ей неопытным мальчишкой, и это вселило в меня реши­тельность.