Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны Страница 25

Взгляните на природу. Самые большие трусы — заяц и мышь. И в то же время ни одно животное не размножается с такой невероятной быстротой, как они, особенно мыши. Они наводняют поля, как полчища Тамерлана, и нет силы, которая могла бы их истребить.

Заяц меняет цвет шерсти сообразно времени года. Когда зеленеют кусты, его шерсть принимает зеленоватый оттенок, настает лето — она желтеет, к концу осени — она пепельного цвета.

— Это верно, — согласился Арзакан. — Уж как только его ни прорабатывали, как только ни ругали, этого Шардина Алшибая, — РКИ, и в стенгазетах, и на общих собраниях, но он, как кошка: откуда его ни брось, все равно встанет на ноги как ни в чем не бывало.

— Есть какая-то страшная сила в непреоборимости воды и муравья. Ксеркс в гневе хлестал морские волны, но не смог их осилить. А муравьи способны обратить в бегство и льва и медведя. Заметьте, сама природа враждует с породой… Гигантские породы доисторических времен: мастодонты, ихтиозавры, мамонты, мегатерии и им подобные — погибли. Теперь очередь за слонами, львами и тиграми.

Возможно, через сотню лет и эти животные вымрут в Африке и в Индии, потому что они не обладают способностью приспособления, которой так сильны мыши, зайцы и Шардин Алшибая. Грузинские поэты средневековья воспевали барсов и львов. Наверное, их было тогда в Грузии немало, а теперь они перевелись. Я верю, последний тигр, что был недавно убит под Тбилиси, — потомок тех тигров, о которых пел Руставели в своей поэме…

Герулафа уже началась, когда наши герои добрались до полей Джугеджиани. Ни одна из лошадей не привлекала к себе такого внимания, как Арабиа.

— Арабиа, Арабиа! — шептали в толпе. Это слово перебегало из уст в уста.

Жеребец, не привыкший к большому стечению людей, испуганно поводил глазами. Арзакан крепко держал повод у самых удил.

Еще сильнее заволновался жеребец, когда услышал истерическое ржанье почуявших его кобылиц.

Только что закончился первый тур состязаний.

Разгоряченные кони беспокойно топтались на месте, сдерживаемые всадниками. Породистые кобылы, грызя в нетерпении удила и дрожа от обуявшей их страсти, жалобно ржали и фыркали.

Вокруг наездников собралась огромная толпа. Другая толпа окружала маленький фордик.

У машины беседовали два человека: один в коричневой кожаной куртке, другой — в зеленой гимнастерке и кавалерийских бриджах. Первый был секретарь райкома Аренба Арлан, второй — уполномоченный ГПУ. Оба улыбались.

Детвора облепила автомобиль.

Но когда на поле появился Лукайя, он показался ребятам еще занятнее, чем лакированный форд.

Старик торжественно шествовал, накинув на плечи старую генеральскую шинель, вконец заношенную и выцветшую.

На вороте ее еще краснели галуны, а на груди пестрели разноцветные ленты от орденов и медалей. Ордена и медали давно сорвали с груди Лукайя мальчишки, но кое-что он успел спасти и бережно хранил в сундуке.

Еще потешнее выглядела его длинношерстная серая папаха; от долгой носки шерсть местами повылезла, местами сбилась в комья, отчего папаха напоминала воронье гнездо.

Лукайя опирался на посох, подаренный ему чкондидским епископом.

— Лукайя! Лукайя! Куда девал иконки? — выкрикивали шалуны, прячась за форд.

— Поплутай, Лукайя, поплутай!.. — приставали они к старику.

— Отстаньте, ребята, отстаньте, заклинаю вас матерью! — молил Лукайя, с любопытством осматривая машину. Такого новенького, блестящего авто, и вдобавок так близко от себя, Лукайя еще никогда не видел,

— Поплутай, Лукайя, поплу-ут-ай! — не унимались мальчишки.

— Да отстаньте же от меня, матерью заклинаю!

Секретарь райкома мельком взглянул на отощавшее лицо старика.

Пожалел его, но не мог сдержать улыбку. Он ласково спросил:

— Ну что ж, Лукайя, все еще не нашел саблю Мюрата?

Лукайя, польщенный вежливым обращением, встрепенулся.

— Кклянусь ддддушой уусопшей ммматери, — заикаясь от волнения, уверял он, — ннашел сссаблю Мммюрата. Мальчишки ннашли ввв сскирде сена. Кккнягиня Хецциа ввручила ссобственнорррручно…

Секретарь райкома кивнул Лукайя головой и пошел к наездникам.

Толпа детей, окруживших автомобиль, непрерывно росла. Вся эта шумная орава свистела, шипела, улюлюкала:

— Поплутай, Лукайя, поплутай!

Более смелые хватали старика за шинель, пробовали вырвать из его рук посох. Лукайя ругался, замахивался на них посохом, заклинал памятью усопшей матери, но дети оставили его в покое, только когда увидели приближающихся к нему Тараша и Арзакана.

Подобрав полы шинели, Лукайя бросился к Тарашу и спрятался за его спиной.

— Не бойся, Лукайя. Бедняга! И зачем ты приплелся сюда?

— Куда ты вообще исчез? Отец ищет тебя целый день, — успокаивала Тамар старика, с жалостью глядя на его лоб, покрытый каплями пота.

Арзакан гневно сверкнул глазами на мальчишек. Те шумной стаей юркнули в толпу.

ИСИНДИ[12]

Вокруг секретаря райкома теснились всадники и пешие, участники и зрители герулафы. Гомон толпы, ржанье коней заглушали голос секретаря. Крестьяне, прибывшие из других районов, прислушивались к его речи, вытягивая шеи.

Сведения о севе, семенах и машинах интересовали крестьян больше, чем обсуждение достоинств лошадей и завтрашние скачки. Приложив к ушам согнутые ладони, приподнявшись на цыпочки, они ловили каждое слово и передавали новости дальше. Особенно жадно вслушивались прибывшие из тех отдаленных мест, куда газеты не доходили вовсе или доходили с большим опозданием.

Деревенские богатеи едва скрывали свое возмущение коллективизацией, глухо ворчали, ругались с оглядкой. Нашлись шептуны, прорицавшие, что скачки устроены правительством для того, чтобы во время празднества объявить о переходе на сплошную коллективизацию.

За кулаками стояли бывшие дворяне и даже князья, приехавшие из отдаленнейших уголков. Они избегали встречи с представителями власти и держались в сторонке, иногда дергали кого-нибудь из крестьян за рукав чохи и переспрашивали: «Что он сказал?». Время от времени они подавали ядовитые реплики, но тут же умолкали, прикусив язык.

В некоторых группах весело балагурили. Зачем портить себе праздник? Поживем, увидим.

Из самой глуши Абхазии и Мегрелии прибыли длиннобородые, широкоплечие крестьяне. Они носили высокие остроконечные папахи и мягкие сапоги с голенищами, перетянутыми у колен ремешками с серебряными бляшками, а у щиколотки — выцветшими латками.

Голенища были того же покроя, какой носили их предки в прошлом столетии.

Несмотря на теплынь, большинство было в бурках, длиннорунных, с прямоугольными плечами; головы обвязаны башлыками с золотыми кисточками.

По лицу, одежде и повадкам Тараш сразу узнавал горцев. Еще бы! Высокие папахи, громадные кинжалы, бурочные голенища-пачичи и старогрузинские чувяки с загнутыми кверху носками.

— Вот таким плечистым бородачам и приписывает народная поэзия борьбу со злыми духами, — заметил Тараш.

Тамар оглянулась. Она потеряла из виду Дзабули и Арзакана.

Группа мужчин, поджав ноги, сидела на лужайке,

Перед ними стояли кувшины,

Бородачи в чохах пили из матары[13] вино, гоготали, пели.

— Эти из Джвари, — шепнул Тараш. — Они известны своей неотесанностью…

Я был в прошлом году в Джвари. Интересовался тамошним диалектом. Чтобы ближе познакомиться с народом, я затеял охоту на медведя. Не думай, что пришлось идти далеко. Там чуть ли не на каждом дворе — места для охоты.

В начале осени, когда созревает кукуруза, по всей деревне зажигают костры в ожидании зверя. Можно оглохнуть от галдежа и лая собак. Женщины садятся очищать кукурузные початки. Какая-нибудь красотка играет на чонгури. А мы, притаившись за ореховыми бревнами, ждем, когда появится медведь.

Тараш пытливо рассматривал серебряные газыри джваринцев, их длинные плоские кинжалы. Не мог налюбоваться на высокие образцы грузинского чекана.

У некоторых стариков были заткнуты за пояс пистолеты с серебряной насечкой. Парни прохаживались насчет их стародревнего вооружения и боевого вида.

Но старики оставались невозмутимыми.

— Такая джваринская медвежья сила и нужна нам. Декаденты и неврастеники никогда ничего не создадут! — заметил Тараш. — Ведь до сих пор большинство нашей нации было забито и лишено возможности развернуть свои дарования. Крестьянство было угнетено. Всюду верховодили дворяне, поддерживавшие друг друга и законодательствовавшие во всем.

— Странный ты человек, — сказала с недоумением Тамар. — Думать так о дворянстве и вечно спорить с Арзаканом и Чежиа, защищая дворян!

— Видишь ли, Тамар, каждый человек должен нести бремя грехов своих предков. Ведь никто не отказывается от оставленного ему предками богатства или доброго имени.